целься внутрь

Облака стремительно затягивают голубое небо, съедая лучи палящего июльского солнца. Жарко. Душно из-за приближающегося дождя. Хочется пить и размять тело, но Чонгук себе не позволяет даже лишний раз моргнуть, чтобы ни единого движения цели не оставить вне поля зрения. Он, как высокочувствительный объектив камеры с чертовски длительной выдержкой, улавливает каждое движение, не оставляя незамеченным даже поток горячего воздуха, вдыхаемого через нос и выдыхаемого через рот. Чонгук видит все.  Закаленный школой, потом выточенный армией и в конце концов обтертый наждачкой собственной силы воли и стремления быть лучшим в деле, которое считает своим призванием по жизни. Кому-то дома строить, кому-то принимать роды и встречать людей в аэропортах, открывая с напускным уважением дверь перед зажравшимися лицами, таких Чонгук особенно ненавидит, а кому-то стирать. Слово «убивать» ему не подходит. Не правильно расщепляется на слоги и буквы на языке, отчего-то оно кислое и горьковатое. Неприятное. «Стирать» куда более звучное, точное и гуманное. О последнем Чонгук не заикается. Не с его родом деятельности. Здесь такие слова не подходят априори, но он все же, просто для себя, выделяет «стирание» именно им. Описывает. Характеризует. Наделяет особенными чертами, определяющими саму суть.  Огромная капля падает по левую сторону от тела и разбивается о покрытие крыши, источающей неприятный запах расплавленной резины. Чонгук его вдыхает уже третьи сутки подряд. Семьдесят два часа практически в одной позе. Некоторые, услышав, подумают, что это гиперболизированная фразочка, дабы показать всю тяжесть профессии, что выбрал для себя Чон. Но ему незачем выпускать перья, у него их нет. Только мышцы, перекатывающиеся под загорелой кожей, покрытой липким шаром пота, короткий еж на голове из черных смолянистых волос и невероятная выдержка. Ей бы позавидовал каждый второй, называющий себя коллегой Чонгука. Очень хорош. Просто до скрежета зубов и десятков «коллег», мечтающих убрать своего противника. Но не решаются. Чон Чонгуку даже в глаза немного боязно смотреть, не то что на жизнь покушаться.  За жизнью приходит он сам. Глазом моргнуть не успеешь — сотрет.  Поэтому и не решаются. Прицел у Чонгука всегда точный. Палец на спусковом крючке — самое правильное положение вещей в мире, а легкие каждый раз замирают, когда этот самый курок издает характерный щелчок при нажатии. В такие моменты, скорее всего, весь мировой порядок, часы, секунды, темная материя замирает, не смея помешать. Перед Чонгуком все бессильны. Он — только перед одним.  — А можешь еще так бедрами покрутить? — хриплый от долгого молчания голос кажется незнакомым даже самому Чонгуку. Но даже с таким раскладом он не прокашливается. Незачем.  — Чон, загорай дальше и молчи, — наушник оживает знакомым и до ноющих ощущений в костях привычно раздраженным голосом.  Тихий выдох служит ответом. Чонгук не намерен завершать разговор. Он только начался. Обычно им достаточно секунд двадцати-сорока, чтобы обменяться любезностями, доложить об обстановке и несколько раз послать друг друга. В этот раз будет так же. Ничего нового, необычного или аномального. Чистая ненависть с лучшей заправкой — взаимным скрытым желанием обладать. Не властью, не городом, даже не третьей по счету от Солнца планетой. Друг другом. Всегда только так. Сегодня не исключение.  — Нужно будет кремом от загара намазаться в следующий раз. Поможешь? — каждое слово пропитано ехидной улыбкой, но Чонгук знает, что вызов не сбросят.  Абонент зависим. Как и он сам.  В объективе винтовки появляется цель. Чонгук затихает. Дыхательная система вырубается на корню, переставая сигнализировать о важности сокращать легкие и пропускать через ноздри воздух, воняющий резиной и запахом приближающегося дождя. Это не мешает Чонгуку наблюдать и медленно стыковать красный крестик на прицеле с морщинами между хмурыми бровями человека, которому жить осталось считанные секунды.  Чонгук долго не целится. Он попадает быстро и четко в жизнь, чтобы оставить после себя зияющую дыру и красный вязкий поток — след смерти. — Пошел нахуй, Чон, — вызов сбрасывается, и Чонгук хмыкает. Позволяет себе на секунду потерять бдительность, упустив цель из-под прицела.  Мужчина далеко не уходит. Чонгук снова целится и задерживает дыхание. Каждая мышца в теле цепляется за кость и пригвождает все тело к каремату под ним. Чонгук весь становится паузой. Будто впадает в анабиоз и отбрасывает все жизненные процессы на задний план, видя перед собой лишь седые волосы и голову, наполненную далеко не праведными целями. Человек, чье имя вписали в бланк, подписанный в левом нижнем углу, знаменуя его верную смерть от рук опытного киллера, останавливается. Рука не вздрагивает, уже давно нет.  Что можно ощущать, когда убиваешь? Чонгук ощущает лишь отдачу оружия, крепко лежащего в руках.  Ни меньше, ни больше.  Работа есть работа. У Чонгука она довольно своеобразная, но судить никто не смеет. Чон из десяти выстрелов в движущуюся на максимальной скорости цель, сделанную из фанеры, попадет точно десять раз. Ни одного промаха за все шесть лет его практики. Только цели — уже давно не плоский кусок дерева, они — оболочка, напичканная опавшими и сгнившими приоритетами. Еще одна неудачная попытка жизни нарисовать на своем холсте человека. Зря потраченный грифель карандаша. Легкая задача для Чон Чонгука. Еще одна экспансивная гильза по правую сторону от тела киллера, чье оружие съест порох, даже не подавившись. Феноменально точно. До чертовых тысячных единиц.  — Отбой.  Доли секунды до неминуемого.  — Сука, — шипит Чонгук и снимает винтовку с подставки и хочет выдавить окуляр, точно уловивший череп с почти вышебленным мозгом внутри.  Доли секунды.  — Вы там совсем уже ебанулись все? — внутри кровь вскипает за считанные мгновения. Его чертовски легко завести, прямо-таки пороховая бочка, доверху набитая ядерным топливом.  Секунды. — Произошла ошибка, — в наушнике свистит голос Минхо. Слышно, что он тоже недоволен раскладом, но у Чонгука сейчас выдержка стерлась по всем фронтам. Он торчит на этой крыше уже почти третьи сутки, и все зря. Он чуть не сварился в вони плавящейся резины, почти задохнулся в желании увидеть одного единственного человека, которому не хочется всадить пулю в висок. Он почти сделал свою работу. — Единственная ошибка здесь ты, идиот, — Чонгук буквально выдирает небольшой наушник из левого уха и останавливает себя из последних сил, чтобы не раздавить его массивной подошвой ботинок.  На то, чтобы собрать рюкзак, Чонгук не тратит больше пяти минут. Чем раньше он отсюда уйдет, тем лучше. Останется меньше свидетелей его места «отдыха». Ему здесь уж больно сильно нравится принимать солнечные ванны. Обзор хороший, место выгодное, чтобы просто так отдать его камерам наблюдения, по какой-то причине здесь еще не установленным.  Чонгук покидает высотку, коротко кивнув охраннику. Свой. У Чонгука везде есть свои люди, только об этом он не спешит рассказывать начальству. Это не требуется. Чон умеет хранить тайны. А еще обезопасить себя — главная задача, когда ты стираешь людей так же часто, как некоторые посещают боулинг. На своей машине он ездит редко, поэтому садится в выбранную несколько дней назад непримечательную модель пассата, марку которой даже не удосужился посмотреть. Главное, чтобы была черной и сливалась с бесконечным потоком машин на дорогах Сеула. Он хлопает дверцей, бросает сумку на заднее сидение и поворачивает ключ, слыша, как мотор тихо рычит. Заводит. Скорость всегда была манящей. Будь это новая снайперская винтовка или его любимая машина, сейчас находящаяся в гараже, неважно. Стрелка на панели скользит быстро к отметке сто сорок километров в час, а Чонгук приоткрывает окно, чтобы выдохнуть воздух, застывший в легких.  Там смешалась плавленная резина, а еще невысказанные слова о неточности, которой не должно было произойти. Чонгук злится до сжимающихся пальцев на кожаной обивке руля и ног, что сейчас продавят дно машины.  Нужно выплеснуть злость. Есть только два способа достичь спокойствия и не стереть при этом ни одно живое существо. Зал и секс.  Последнее Чонгуку точно не светит, потому что человек, чьим телом хочется обладать, в ком хочется топить всю ненависть к миру, вытаскивая наружу свет и улыбку, принадлежащую только ему одному, его послал и скинул вызов. Значит занят. Поэтому первый вариант становится для Чонгука следующим пунктом в плане сразу после душа и обычной рутины в виде раскладывания оружия по стеллажам, проверки наличия патронов и гильз, просмотра новостей в надежде не услышать там свое имя.  Чтобы понять, что он лучший в своем деле, а еще тень, которую не видно даже при самом ярком солнце, что пыталось все эти три дня, проведенные Чонгуком на крыше, его сжечь.  В этот раз Чонгук снова не замечен. Останется жив.  Ужинать нет никакого желания, а злость до сих пор настойчиво колотит по артериям, стараясь их разорвать, чтобы Чон наконец в ней захлебнулся. Холодные серые стены, как обычно, приветливы, тихи и по-своему уютны. Чонгук любит свою квартиру, только сейчас в ней недостает одной безумно важной детали. Но Чон готов ждать сколько потребуется, если в конечном счете это место наполнится его глубоким смехом и впитает в себя запах его тела. 

—

«Умри» — первое, что Чонгук видит, когда открывает шкафчик в раздевалке зала, забрасывая белое полотенце себе на плечо. — Умно, но скучно, — его это забавляет.  Записки появляются регулярно. Чонгук знает от кого, потому что несколько раз ловил Тэхёна, когда тот вкидывал их в шкафчик. Слишком ребяческий знак внимания, но он есть. Пускай такой своеобразный, но всегда действенный. Чонгука это веселит, селит улыбку на почти всегда нечитаемом лице. Без тени эмоций. Чувства всегда контролируются, не выпускаются наружу. Не считая, конечно же, злости и ненависти. Они в фаворитах. Любимчики, которым позволялось все. Даже украшать лицо Чона. Это нужно заслужить. Губы Тэхёна удостаивались этой чести так часто, что счет был давно потерян. Все лицо Чонгука усеяно отпечатками его губ. Единственному, кому позволена такая вольность. Чонгук быстро переодевается и в предвкушении горящих от частых ударов костяшек и легких, работающих на всю, чтобы не дать телу просто так умереть, хватает бутылку с водой, бинты и закидывает телефон в шкафчик. Сегодня музыку слушать не хочется, а та, что фоном шумит из колонок в зале, сливается с потоком мыслей, которых у Чона столько, что он не прочь поделиться с каждым прохожим. Вот только те, увидев, насколько тугой комок внутри черепной коробки парня двадцати шести лет, не согласились бы, даже если Чонгук предложил бы доплатить. Никто не захочет жить, зная, какого цвета были глаза у одной из жертв и что эта молодая девушка ела на завтрак. Последний в своей короткой жизни.  Она забирала детей из семей и записывала их, как без вести пропавших. Что делала молодая девушка после этого, никому узнать не удалось. Зато Чон Чонгук узнал, какое красивое лицо в испуге, когда взгляд серых глаз на столе в кофейне ловит красную точку лазерного прицела. Таким Чонгук пользуется редко, потому что легко заметить, но в тот раз хотелось. Хотелось, чтобы она знала, что ее сотрут прямо сейчас. Чонгук до сих пор помнит каждую мышцу под идеальной кожей с минимальным макияжем, скрывающим под собой лицо ужасного человека, которому не стоило рождаться. Чонгук помог умереть.  Несколько мотков черного бинта вокруг ладони, вокруг большого пальца и так пара кругов, пока бинт не поползет вверх по запястью к предплечью, прикрывая уже разогретые мышцы. Руки чешутся от желания поскорее соприкоснуться с материалом, за которым песок и шум, успокаивающий нервы. Груша висит в углу зала, и Чонгук благодарен, что там никого нет, иначе пришлось бы тренироваться на предметах, что чувствуют. Их еще называют людьми.  В голове у Чонгука было много установок, но все потухали перед одной простой. Он ее понял еще лет в шестнадцать, когда увидел, как какой-то старшеклассник избивает первогодку в переулке между школой и магазинчиком, где продавали вкусный апельсиновый сок.  Человеком не рождаются. Им становятся. Долго и мучительно отвоевывая каждую букву в слове, которым потом можно будет описать себя простым прохожим или говорить своим детям.  В этом мире заслуживать нужно многое, но первое, что реально имеет вес, это стать Человеком, а потом уже хорошим отцом, умелым боксером или выдающимся врачом, а может, киллером, способным однажды полюбить. Сначала Человеком. Чонгук эту истину ценит и ее придерживается.  Прямо как слов о постановке точных ударов по корпусу воображаемого противника, на месте которого сейчас черная груша. Она покорно принимает все, что ей дает Чон. Стойко терпит удар слева, потом три справа и еще два с обеих сторон ногами, а потом прямой. Будь на месте человек, уже давно свалился бы на пол и плевался кровью. У Чонгука искры из глаз и дыхание частое затмевают все, что еще двадцать минут назад зудело в больших полушариях мозга, будто туда пришлось рассыпать соль и ждать, пока та впитается, чтобы разъесть каждую клетку и причинить дикую боль.  — Слабо, — сзади прилетает удар не кулаком, который у Чонгука сжимается, а словом, не ранящим, а подливающим воды в кипящее масло. Опасно. Но кому, как не Киму, выводить Чонгука из себя. Чего-то хочет. Осталось узнать, чего именно. — Покажешь, как надо? — мышцы на шее тянет, шейные позвонки выкручивает наизнанку от силы сопротивления. Чонгук хочет повернуться, но не разрешает себе.  Держится. Он в этом лучший. Выдержка всегда была его козырем.  — Не боишься опозориться?  — Здесь только ты и я, — Чонгук понижает голос непроизвольно. Голосовые связки твердеют, создавая скрипы. Хочется прокашляться или смочить горло.  Желательно чей-то слюной. — Ну тогда наслаждайся собственным позором, Чон. Он пришел. Во всей красе, его выточенной идеальности.  Парфюм сразу же пополз по коже мурашками, собирая крошки раздраженности. Те спешат к кулакам, чтобы там разрастись во что-то более несдержанное, более увесистое. Чонгук так и не смотрит на Тэхёна. Взглядом проходится по груше, а потом отступает, давая больше пространства для шоу. Персонального. Единственный артист, которому с первых секунд, как он выходит на сцену, хочется аплодировать стоя, но Чонгук просто садится на маты у стены и наблюдает.  Полчаса проходит слишком быстро. Тэхён громко дышит, часто вытирает лоб рукой и прыгает на месте, чтобы снять напряжение в забитых мышцах. На шее сонная артерия пульсирует так быстро, что Чонгуку кажется, будто одно неверное движение, и она лопнет, забрызгав здесь все вокруг красной жидкостью.  Осталась бы невероятно красивая картина.  Только Чонгук уверен, что лег бы рядом, вспоров себе артерию хоть безымянным пальцем. Смысл потеряется. Тэхён нужен ему живым, несносным, противным и до скрежета зубов теплым, а еще способным дышать.  Киллер готов убить каждого, чтобы сохранить жизнь одному-единственному человеку, способному стаптывать подошвы своих неизменных адидасов об асфальты любой из ста девяноста пяти стран мира. Чонгук бы последовал за Тэхёном в каждую.  Ему не надоедает смотреть, как поджарое тело мелькает перед глазами, восхищая плавностью в движениях и точностью до миллиметра поставленных ударов. Учился у лучшего. Чонгук сам его тренировал. Молчаливо, без пререканий, с сотнями взглядов, облизывающих тело с ног до головы, а потом сотнями таких же вырвавшихся поцелуев, что перерастали в близость, которую Чонгук не смог бы забыть, даже если бы сильно захотел.  Никогда. Он встает и идет к лавочке, показывая свою незаинтересованность, ощущая, как взгляд его глаз прилипает к спине. Поперек нее на стойке мирно лежит штанга, ожидая, когда ее обхватят сильные руки и заставят удерживать блины. Чонгук садится на край, ставит ноги в стойку, чтобы было хорошее сцепление между подошвой кроссовок и резиновым покрытием пола. Руками обхватывает штангу и, набрав в легкие воздуха, снимает ее со стойки, чтобы потом выжать десять раз без особого труда. Разминка. Шоу. На него смотрят, и он это чувствует. Сам же не позволяет себе даже мельком скользнуть по силуэту, находящемуся в двадцати метрах от него, чтобы не отвлекаться, чтобы позлить. Второе вызывает щекочущие ощущения в желудке. Чонгук их давит. Не сейчас.  Надев несколько блинов на штангу, Чонгук снова садится на лавочку и выставляет ноги. «Дотошный» — сказал бы Ким Тэхён, но почему-то молчит. Чонгук уверен, что он готовится к чему-то. Пока пребывает в раздумьях, делает девять раз и на оставшихся шести чувствует, как по лбу начинает течь пот, а руки наливаются металлом, грозясь не удержать вес. Это быстро проходит, буквально несколько мгновений, и он дожимает оставшиеся шесть раз. Штанга приземляется на стойку со звонким лязгом железа о железо и мешается с ядовитым смешком, сорвавшимся с губ Кима.  — Говори, — тяжело дыша говорит Чонгук, не в силах вытерпеть взгляд карих радужек. Свои становятся черными, как самая глубокая ночь, в темноте которой Чонгук ловил губами стоны Тэхёна собственными. Тянет. Паховые мышцы и нервы одновременно. Тэхён же ждет, что лопнет первым.  Взгляд Чонгука вырастил зубы и мертвой хваткой вцепился прямо в плечо Тэхёна. Иначе и не объяснить жар, ползущий по грудной клетке и валунами перекатывающийся к низу живота. Чонгук мокрый, громко дышит и практически лишен самообладания.  Тэхён решает, что с него достаточно. Он не видел Чонгука три дня, четыре ночи и наблюдал за ним мучительно долгие два часа в зале. Порядком надоело. Хочется вырезать метры между ними. Как последнего подонка, мешающего нормально дышать и здраво мыслить. Последнее — недопустимая роскошь рядом с Чонгуком. Тэхён каждый раз не понимает, как сдается. Вверяет свою жизнь в руки того, кто ее отнимает, продолжая ровно дышать. Его сердце не ускоряется ни на один удар, когда он выпускает пулю кому-то в голову. Но когда Ким Тэхён забирает все внимание себе, просто будучи в поле зрения, оно ускоряется, барахлит и сбивается, как компас, вошедший в зону магнитной бури.  — Отлижешь мне? — а вот и кульминация шоу. — Я не отлизываю, Тэхён, — взгляд сразу же становится на несколько тонов темнее.  — Даже если я попрошу? — он не лукавит. Вот прям серьезно просит сделать то, чего Чонгук не делал ни разу?  В зале слышно, как воздух ударяется о стены. Молчание настолько громкое, что глушит кровь в ушах.  — А ты хочешь? — у Чонгука много установок в голове. И он снесет любую, куда не впишется Ким. Это его приоритет.  Напряжение прощупывается кончиками пальцев. Ким снимает черные бинты с рук и встает. Ноги слабеют, но он доходит до стены. Медленно передвигается, медленно прижимается к холодной серой стене, медленно полосует Чонгука своим взглядом.  Чон не двигается вообще. Кажется, даже не дышит. Только сжимает кулаки, не контролируя этот жест. Руки тянутся. Чонгук терпит. Выдержка. Хваленое качество опытного киллера.  — Хочу, чтобы ты трахнул меня у этой стены.  Чонгук обещает себе подумать о просьбе Тэхёна потом. Потому что сейчас с губ почти срывается придавленный потолком, кажется, обрушившимся в эту самую секунду на Чонгука, выдох. Тренировка расслабила, но губы, увлажнящиеся слюной прямо перед Чоном на расстоянии нескольких метров, становятся настоящим седативным. Почти наркотик. Только гораздо хуже. Если такое, конечно, бывает, потому что Чонгук уверен, что он существует в единственном экземпляре. Такого сильного больше не может быть. Чтобы ноги подкашивались лишь от взгляда карих глаз, чтобы скручивало внутренности в один тугой жгут, комком, покоящимся внизу живота. Чтобы температура тела поднималась, сердечные ритмы подскакивали до аномальных высот, когда дышать невозможно и голова кругом лишь от одного запаха тела.  Вот кто такой Ким Тэхён. Уникальная доза препарата, который способен убить, но каждый раз воскрешает. Будто ставит клеймо, очерчивает все место убийства собственным почерком. Единственный в своем роде парадокс.  Он способен убить смерть.  Аномально. На грани с выдумкой, но Чонгук подтвердит истинность. Это факт.  Им не нужно много разговоров. Давно уже знают друг друга, знают каждый сантиметр тела, предпочтения. Чонгук знает, что Ким любит. К сожалению, не знает, входит ли в этот список он сам. Мысль секундой прошивает голову, но вылетает сквозной пулей, когда он подходит к Киму и тянет на себя. Целует сразу грубо, сильно сминая губы и глотая каждый сдавленный стон, что тут же срывается с его губ. Тэхён отвечает, не уступает, наваливается телом на Чонгука и меняет их местами, придавливая к холодной стене. По залу начинают ползти выдохи, температура вокруг становится слишком высокой и на лбу снова выступает пот, будто тренировка не закончилась, а только набрала новые обороты, не переключив скорость. В таких случаях машина глохнет, но тут другое. Чонгука оглушает громким протяжным стоном, когда он целует шею Тэхёна и немного прикусывает, оставляя следы зубов по всей шее. Это разгоняет бурлящую возбуждением кровь еще сильнее. Запредельно. Ким успевает лишь хвататься за скрытые под футболкой плечи и дышать через раз. Перед глазами уже пляшут разноцветные круги, он резко выдыхает и мелко вдыхает, ловя от этого приходы чистого наслаждения. Член давно уже твердый, жаждет внимания, но Ким не касается себя. Подается вперед, выдавливая из Чонгука стон то ли боли, то ли удовольствия, проезжаясь по его члену своим. Тоже стоит. Крепко. Горячо. Прямо до пульсации и слюны, которой в момент становится слишком мало. Голова запрокидывается сама. Чонгук не отдает себе отчета в действиях, когда ведет тазом вверх, а потом рвано вниз. Трется о Тэхёна и ни чуть не стыдится своих желаний. Того, насколько нуждающимся выглядит. Мышцы ног ноют, а Чонгук слишком быстро теряет всякое терпение. Он продолжает усердно потираться стояком, жмуря глаза и хрипло выстанывая гласные.  — Я кончаю первым, забыл? — голос Тэхёна вырывает из лап скорого оргазма, и Чонгука это стопорит.  — Помню. Идем, нужно в душ, — Чонгук себя буквально отдирает от стены и тянет Тэхёна за собой за руку, как ребенка.   Когда шкафчик скрипит, а молния портфеля вжикает, Чонгук слышит шум воды. Возбуждение плавает в голове, вскипая и бурля, подогреваемое стонами, которые начинают доноситься из душевой.  — Вот черт. Он быстрым шагом идет в нужном направлении, по пути снимая одежду, что неприятно липнет к горячей коже. Когда Чонгук оказывается полностью обнаженным и, зайдя в душ, обнаруживает Тэхёна, трахающего себя пальцами, едва удерживается, чтобы не обхватить собственный член и не кончить прямо так. Три дня — слишком много. Прямо-таки до поджатых яиц и шума в ушах, состоящего далеко не из капель воды, разбивающихся о плитку на полу, а из стонов Тэхёна, его тяжелого дыхания и отчетливо слышного хлопанья смазки.  — Не хотел, чтобы ты тратил на это… — он разворачивается, прогибаясь в спине, показывая себя, отчего Чонгуку кажется, что где-то позади взорвалась галактика и ему из-за этого так жарко и дурно, а не из-за вида перед собой, — свое время. Трахнешь меня быстро?  Нет. Не в этот раз и ни в какой другой. Тэхёна хочется всегда пробовать, перекатывать во рту, извлекая каждую ноту вкуса, чтобы запомнить надолго.  — Знаешь ведь, что я никогда не пренебрегу этим.  — Знаю. Честный.  — Позволишь? — руки начинает покалывать от недостатка прикосновений к медовой блестящей коже.  Его хочется. Всего. Себе. На каком-то уровне, который еще никто не открыл. Слишком тонком, неуловимом, но четко прослеживаемом. В отношениях между Чоном и Кимом точно.  — Во мне три пальца, — он ни на миг не перестает себя трахать. Это подрывает каждый нерв в теле Чонгука. Он сейчас весь разлетится ошметками по душевой. Еще пару чертовых секунд. — Я чистый, а ты до сих пор липкий от пота. Иди в душ и поторопись, а то я сам закончу.  Это подталкивает. Чонгук беспрекословно идет мыться, пока видит, как Тэхён вытирается насухо и выходит из душевой, полностью обнаженный и, хочется верить, только его. На душ он тратит ничтожно мало времени, потому что думает лишь о теле, которое хочется сжимать в своих руках и губах, издающих самые сладкие звуки. Они даже не сравнятся с теми, что рассыпают приятные мурашки по телу, когда Чонгук слышит заветный звук выстрела, поджог пороха. Звук, обрывающий чью-то жизнь.  Как ластиком по бумаге. Пулей по тому, кто не заслужил права на следующий вдох.  — Слабо, — с легкой издевкой в голосе мурлыкает Чонгук, зайдя в пустой зал. Он надеется, что Ким позаботился о том, чтобы они остались наедине, заперев их изнутри. Тот совсем не глупый, или же наоборот — слишком, если все-таки оставил зал открытым.  Осознание простреливает череп новой пулей возбуждения. Та останется в теле, разнося, как инфекцию, поток жара, вспыхивающего в каждой клетке.  Им нужно поделиться. У Чонгука даже имеется акцептор, потому что сам он сейчас же готов стать донором.   Желания. Возбуждения. Если понадобится, сердца.  Тэхён же лежит на матах, где Чонгук наблюдал за ним пару десятков минут назад, и вводит в себя два пальца, через раз добавляя третий. Играется. С выдержкой Чонгука.  — Покажи, как надо. Трахни сильнее, — вызов. Чонгук принимает.  Проминает мат, застеленный пледом, и опускается к ногам Тэхёна, оставляя медленные поцелуи на медовой коже. Она покрывается мурашками, когда Чонгук целует коленку, всасывает кожу чуть выше и маленькими поцелуями украшает внутреннюю сторону бедра. Тэхён гнется, лежа вполоборота, и медленно толкается в себя длинными пальцами. Любит мучить. Себя, изводя перед оргазмом, Чонгука, не давая понять, какие между ними отношения.  Когда Тэхён ощущает горячее дыхание у себя на мошонке, весь подбирается и вгоняет пальцы особенно глубоко, задевая простату, из-за чего вскрикивает. У Чонгука в ушах звенит от громких стонов, вздохов и едва различимого скулежа в момент, когда он лижет головку, и сглатывает терпкий предэякулят. Рука Тэхёна обхватывает голову Чонгука, стараясь притянуть как можно ближе, но тот отстраняется, рассматривая его снизу вверх черными глазами. Те заставляют дыхание остановится, а сердце забиться, как бешеное.  — Может, уже сделаешь хоть что-то?  — Я делаю, — Чонгук выпрямляется и выдергивает край полотенца, чтобы стянуть его с бедер.  Тэхён не удерживается и скользит взглядом по телу, закрывшему его от искусственного света ламп. Чонгук огромный. У Тэхёна подтянутая фигура, имеются бицепсы и широкие плечи, переходящие в крепкую грудь и едва заметный пресс. Но Чонгук совсем другой. Иногда хочется, чтобы тот лег сверху и придавил весом, чтобы дышать было невозможно, чтобы почувствовать как можно лучше рельеф его тела.  — Не заметно, — отвечает Тэхён и с трудом смотрит в глаза, совершая ошибку. — Я люблю. Прямо сейчас, — ровно проговаривает Чонгук, ни капли не сомневаясь в своих словах. — А лучше бы трахал. Если не планируешь, то я ухожу. Он толкает Чонгука в грудь и пытается сдвинуть того с места. Внутри растекается что-то тянущее. Хочется спросить, зачем тот все вечно портит своими признаниями. Ким не ответит. Не хочет. Ему это не надо. Двум людям, рискующим собственной жизнью, не построить совместного будущего. Так он думает. Это делает ему больно и заставляет сейчас психовать.  — Хорошо, я понял. Иди сюда, забудь, что я сказал, — Чонгук кладет руку ему на шею и тянет на себя, целуя.  Нежно. Плавно. Любяще.  Тэхёну хочется его оттолкнуть и свалить из этого проклятого зала, чтобы не видеть Чона еще столько же дней, но он отпускает себя и поддается. Послушно размыкает губы, давая языку Чонгука скользнуть в рот и поддеть его. Мокрые звуки разносятся по пустому залу, и Тэхён осознает, что снова возбуждается. Чонгук просовывает ногу между его разведенных и надавливает на яйца.  — Блять. Сильнее, — просит, закрывая глаза и запрокидывая голову назад.  Чонгук слушается и прижимает бедро плотнее к его мошонке, наклоняется и кусает в изгиб между плечом и шеей, заставляя Кима стонать и выгибать спину. Чонгук убирает ногу, позволяя Тэхёну пристроиться, как ему удобно, чтобы была возможность стимулировать член. Свой собственный буквально багровеет от возбуждения, долбящего в мозг. Тэхён все равно останется в приоритете, а потому Чонгук покрывает его ключицы, грудь и подтянутый живот поцелуями, лижет и сосет соски, прикусывая их, когда те становятся совсем твердыми.  Тэхён не сдерживается: трется и стонет в голос, впиваясь короткими ногтями Чонгуку в спину, а потом царапается, скользя к плечам, потому что хочется притянуть для поцелуя. Он выходит смазанным, слюнявым и просящим. Тэхён едва разлепляет влажные от слез удовольствия ресницы и смотрит поплывшим взглядом на такого же возбужденного и пылающего Чонгука.  — Вставь, пока я не кончил, как девственник, от поцелуев и потирания о твое бедро, — голос уже охрип от возбуждения.  Чонгука ведет. Его чистая доза — глаза Тэхёна, его взгляд, родинка на носу, распухшие от поцелуев и слюны губы.  Смазка прохладная, и Чонгук вздрагивает, когда растирает ее по члену. От стимуляции покалывает кожу, а пальцы ног рефлекторно поджимаются. Он боится представить, что будет, когда Тэхён его сожмет в себе. Теснота уже сдавливает черепную коробку. Он направляет рукой член, проникая в Тэхёна головкой, пока тот обхватывает себя под коленками и приподнимает ноги вверх, раскрываясь. И когда Чонгук ощущает, что стенки мягкие, эластичные, и видит, что у Тэхёна на лице лишь одно удовольствие, заполняет его полностью одним слитным толчком.  А потом замирает. Потому что оргазм настолько близко, что закушенная губа оказывается прокушенной. Не рассчитал силу. Не рассчитал, что будет настолько приятно чувствовать жар тела под собой. Тэхёна же размазывает по матам. Он раскидывает руки, а потом резко поднимает их, чтобы притянуть Чонгука ближе. Ведет бедрами, смещая внутри себя его член, и стонет так громко, что у обоих закладывает уши. Чонгуку стоит неимоверных сил, чтобы не кончить прямо в эту секунду.  — Умоляю, двигайся. Ты меня с ума сведешь сейчас. — А я уже сошел, присоединяйся, — и ведет тазом назад, чтобы практически выйти из Тэхёна. Но когда в нем остается только головка, удерживаемая внутри тела лишь краями блестящей от смазки дырки, толкается в него, вышибая искры из глаз и крик изо рта.  Из Тэхёна буквально льется. На животе мокрые разводы, и ему бы было стыдно, будь он хоть немного в себе. Его кроет слишком сильно, чтобы отдавать себе отчет в том, что он течет, пачкая свой живот в предэякуляте, что дорожками стекает по ребрам. Чонгук его слизывает, возобновляя равномерные толчки. Целует, толкается, присасывается к ребрам, оставляя свой след, выходит почти полностью и входит так глубоко, что Тэхён почти теряет связь с реальностью.  Он часто дышит, из-за чего жжет легкие. Он так сильно возбужден, что член истекает, а простата так сильно увеличилась, что Чонгук каждым толчком проезжается по ней, а Тэхён от этого только громче стонет, даже не в силах подмахивать тазом навстречу члену Чонгука.  — Хочу быть сверху.  — Все, что угодно. Чонгук отползает к стене и облокачивается об нее. Когда Тэхён переворачивается и уже перекидывает ногу через его бедра, Чонгук ловит за щиколотку и просит: — Сядь спиной ко мне. И ему подчиняются, тут же разворачиваясь. Чонгук шире расставляет ноги, давая Тэхёну больше пространства, а потом низко стонет, чувствуя, как тот опускается медленно на член, рисуя круги тазом, параллельно сжимаясь. В голове мутнеет, топит, взрывается. Кости выламывает, а Чонгуку хочется лишь повторять, как сильно он любит всего Тэхёна. Пока он вот так двигает тазом вверх-вниз, то выгибая, то округляя потную спину, пока рычит прямо в динамик маленького микрофона, доводя Чонгука до белого каления на задании, пока глотает ответные признания, на каждое искреннее Чонгука.  Чон не идиот. У него есть глаза, а еще мозг. Он видит, что Тэхёна тянет к нему, но что-то не дает ему сказать те самые три заветные слова.  — Ты такой красивый, — вырывается почти неосознанно, но имеет огромный вес, значение и все обожания, что хранит в себе Чонгук к Тэхёну.  — Мне нравится, как мы смотримся в зеркале вместе, пока ты меня трахаешь, — все снова сводит к сексу. Чонгуку не привыкать, но все равно колет.  Тэхён ускоряется и Чонгук понимает, что не выдержит долго. — Хён, я почти… Тэхёна прошивает. Он кончает, наблюдая, как Чонгук с нежностью выговаривает «хён» и обхватывает его член, чтобы помочь. Ему сносит крышу. И скорее даже не от оргазма, а от чувств, что так резко вырвались наружу, кроша все на своем пути. Тэхён вздрагивает всем телом и кончает, разбрызгивая сперму по матам и руке Чонгука. Чон же изливается внутрь, потому что Тэхён его так сильно сжимает, что выйти просто невозможно. Это усиливает удовольствие, продлевает его, заставляет снова шептать. — Я так сильно тебя люблю, хён. И знаю, что ты меня тоже, — выходит прерывисто, но честно.  Так, как хотелось.  Он выходит из расслабленного колечка мышц и шипит от чувствительности. Они снова мокрые, и им снова нужен душ. Но накатывает волна усталости, из-за чего Чонгук валится мешком на маты, прикрывая глаза. Он думает, что сейчас Тэхён, как всегда, молча оденется и уйдет, но тот сидит и, кажется, не двигается с места. — Тэхён, почему ты… — Прости. Сиплым от стонов голосом. Он уменьшается в тысячи раз, сидя на краю черного мата, на разворошенном пледе, полностью голый, погрузившийся в мысли. Те, которые съедают его, пока он ногти грызет, когда Чонгук уходит на задания. Пока понимает, что его в любую секунду там могут «снять». Одна пуля может стать годами страха и боли из-за несказанных слов. Из-за того, что он не дал человеку услышать то, чего тот так хотел. Чонгук ни разу не слышал те самые три заветные слова. А они у Тэхёна давно внутри хранятся, просто почему-то слишком сложно признаться. Самому себе он уже давно, потому что смысла скрывать нет, а вот Чонгуку… Ему не может. Боится. За будущее, которого у них, рискующих постоянно своими жизнями, не может быть. — Но нам нельзя. Мы не сможем, — он даже не озвучивает фразы полностью, но Чонгук и так понимает.  Он подбирается, глуша в себе усталость и ноющие от напряжения мышцы. В теле растеклась тяжесть, но то, что сейчас говорит Тэхён, стирает все «не могу», выписывая на их месте своим почерком «пожалуйста, пойми».  — Ты даже не знаешь, сможешь ли сделать в следующую минуту очередной вдох, а я не понимаю, смогу ли жить, без… «Тебя» остается неозвученным.  Тэхён чувствует, как к нему прижимается крепкое тело. Тяжелый выдох и поцелуй в выпирающий шейный позвонок. Его любят. Он это чувствует. Он чувствует то же самое в ответ.  — Я могу бросить, — Тэхён замирает и сжимается в руках, обвивающих его тело и притягивающих ближе к себе, чтобы согреть разгоряченную кожу, — ради тебя.  Где-то за ребрами трещит, ноет, выламывает и растекается горячими ручьями по позвоночнику.  — Чонгук, это твоя работа. Ты не можешь… — Могу. Ради тебя, что угодно, Тэхён, — он поворачивает любимое лицо и смотрит сверкающими глазами в карие, что мерцают искусственным светом ламп и искренностью, вырывающейся изнутри. Глаза прикрываются сами собой. Тэхён мотает головой из стороны в сторону, пытаясь отговорить Чонгука делать то, о чем он пожалеет. Ведь это не так просто — бросить все и начать что-то с чистого листа, забыв о прошлом. Еще и о таком, которое имеет Чонгук. Тэхён тоже рискует, но его риски — ничто в сравнении с теми, на которые идет каждый раз Чонгук, соглашаясь на задание и подписывая контракт.  Тэхён высматривает пути отступления на случай обнаружения места «ожидания» киллеров. Он следит из базы за своими людьми, чтобы помочь им в любую секунду и обезопасить. Он не убивает, не подвергается опасности в виде полиции, что всегда на хвосте, охраны, сующей свой нос куда не надо. Ему не наводят в центр лба лазер, чтобы в следующую секунду превратить мозг в кашу.  — Доверься мне хоть раз, Тэхён. Я ведь доверяю тебе на каждом задании, рискуя всем, что у меня есть. Рискуя поцелуями, которые еще не отдал тебе, объятиями, в которых не укрыл, глазами, на которые не могу насмотреться. Дай мне шанс. Один-единственный, и я обещаю, я попаду внутрь. Прямо сюда, — он указывает мягко пальцем туда, где сердце тарабанит, крича, что слышит. Отвечая, что уже. — Ты уже попал, — тихо шелестит Тэхён и прижимается губами к губам Чонгука.  Слишком интимно. Слишком трепетно. Слишком для сердца, которому ответили взаимностью.  Не словами. Ритмом. Чонгук чувствует, как оно бьется. Он чувствует, как собственное отзывается в ответ.