О наглости

— Эй, это разве не печенье, которое Жанна испекла детям? — Мгм! — пробурчал набивший рот Вортигерн.       Он блаженно развалился на диване, расстегнул рубаху — накидка уже была наброшена на подлокотник, так, чтобы можно было положить голову на мягкий мех — и уминал печенье за печеньем. На журнальном столике рядом стояла огромная тарелка мандаринов, тоже сворованная из столовой, а у стены напротив мерцал экран неугомонно бубнящего и трещащего спецэффектами телевизора. — Принеси чаю? — он решительно не хотел отрываться от свежего боевика, который спасённое человечество сняло буквально вчера — да тут отвернуться и нельзя было! — ... А не слишком ли много ты на себя берёшь?       Фуджимару внаглую подошёл и встал перед ним, закрыв собой половину большого экрана.       Пришлось поднять на него взгляд. Недовольный и возмущённый, конечно — против строгого взгляда Мастера. — Ты украл у детей печенье, — начал он твёрдо, даже не вопросительно. — Ага. — И половину ящика мандаринов. — Ну да? — А за диваном спрятал коробку из-под ёлки и бутылку шампанского. — Я не собираюсь больше выходить, — пояснил он терпеливо. — А Жанна может испечь ещё печенья, ничего страшного. — И Бланку выставил? — Она сама вылетела, я просто дверь закрыл. — Застегнись, у тебя сосок торчит. — Ничего, пусть торчит. — А в руке у тебя что? — М, это? — он поднял когтистую лапу с зажатым в ней длинным бело-розовым пером прямо из мерлиновской шевелюры. — Нагнись, увидишь.       Появилось кое-что интереснее нового боевика.       Фуджимару не понял — по взгляду видно, да и от Мистических глаз Короля фей ничего не утаишь, — но через пару секунд склонился над Вортигерном.       Он посмотрел на чёрную макушку, на перо в своей руке, примерился... И воткнул перо Фуджимару за ухо. И улыбнулся чересчур довольно: — Всё, теперь ты — Мерлинов брат! Завари мне чай.       Фуджимару со вздохом отстранился и отошёл с линии «диван — телевизор», полностью удовлетворив этим ответом Вортигерна. И перо он не убрал к его пущему удовольствию, только потрогал: крепко ли сидит?       Но уже у самой двери обернулся: — Тебе не стыдно? — Стыд — светлое чувство, а светлые чувства Вортигерну не ведомы!       Конечно, он врал, как и всегда. В эту новогоднюю ночь, когда он запасся едой и развлечениями, на душе у него было на редкость светло.       Но стыда он совершенно не чувствовал.