***
На них смотрят. Порко сжимает в руке тонкую ножку от бокала, то и дело искоса поглядывая на других посетителей ресторана. Он почти уверен — здесь собран весь цвет Марлии, или скорее то, что от него осталось после Гула. Порко, помимо прочего, почти уверен и в другом: здесь, кроме них, ни одного элдийца. И пусть повязки больше они не носят, чувство такое, будто алое пятно снова расползается по его плечу. Он морщится. Райнер поднимает взгляд, откладывает в сторону блеснувшую серебряным боком вилку. — Невкусно? У Порко на тарелке — растекшийся кровью кусок стейка и остывшая картошка. Он смог запихнуть в себя один кусок, но дальше — дальше не пошло. Через стол от них мужчина в костюме что-то шепчет сидящей рядом с ним даме в платье, слишком открытом для её фигуры. Они оба ухмыляются. — Недосолили. Твоё мясо на вкус лучше. Райнер улыбается, у него рдеют щеки — с Порко никогда не поймёшь, он про еду или не только. И Порко бы и рад сосредоточиться лишь на этом, это ведь их день, их годовщина, — но. — Нельзя есть столько соли, сколько тебе можно говорить? Нормальную еду уже и не воспринимаешь. Райнер ещё что-то говорит. Что-то про еду, что-то про то, что выудил у матери рецепт её мясного пирога. Порко ворчит — чуть более оживленно и как-то легче, расслабленнее, с приподнятыми в подобии улыбки уголками губ, — что, вообще-то, всё ждёт вишнёвый, что ему тот мясной? Ей богу, через пару недель он возьмёт ведро и притаранит ему килограммы вишни — чудом, что деревья уцелели, и на свежие фрукты, разумеется, спрос большой, но им полагается чуть больше. Пока люди помнят и не забыли. Они смеются. Порко легко касается ноги Райнера под столом — вместо того, чтоб сжать ладонь, как ему бы на самом деле того хотелось. Просто в Марлии в одно мгновение не может поменяться всё, и с этим приходится мириться. Как сейчас. — Ваш счёт, господа. Порко хмурится, Райнер вскидывает бровь, отставляя в сторону бокал. — Мы думали сделать еще один заказ… — Боюсь, я буду вынужден попросить вас покинуть наше заведение. Порко — пороховая бочка, фитиль на которой почти сгорел. Он чувствует, как искры бегут по кончикам пальцев — совсем как перед превращением, пережить которое уже не суждено. Он крепко сжимает пальцы до побелевших костяшек, до скрежета сжимает челюсть. — И почему же? — К сожалению наше заведение…мы придерживаемся традиционных взглядов в отношении наших гостей. Порко разражается хохотом — таким, от которого холодом кости сводит. Будь его воля, он бы всё здесь разнёс к чертовой матери; будь его воля, он бы пробил дыру в башке у толстяка, который наблюдает за развернувшейся сценой как за потешным развлечением. Для него, для таких, как он, ровным счётом ничего не поменялось. Это за них-то было положено столько жизней? Это за них-то он просыпается каждую ночь в кошмарах? Сука. Но Райнер легонько придерживает его за руку — уже, понимает Порко, просто всё равно, да? — спокойно кладёт на стол необходимую сумму. — Я считаю, что этим свиньям не стоило разрешать выбираться из Либерио. Разгуливают, где хотят. Раньше обоих давно бы расстреляли. — Верно, верно… Порко дрожит всем телом, но только на этом всё. Он ничего не может, равность — это очередной вымысел, потому что равными с такими, как он, они никогда не будут. — Не бери в голову, Пок, оно того не стоит. — Не стоит? — у Порко под повязкой зудит шрам, у Порко дрожат руки. Из пальцев выпадает сигарета, а вслед за ней в раздражении на землю летит и пачка, которую Порко с ненавистью топчет. Глупо, конечно, и через пару часов он пожалеет о своей вспышке ярости, но. — Да нас выперли из грёбаного ресторана, как будто бы мы, блять, прокаженные, а ты говоришь не брать в голову? Тебе что, правда всё равно? Райнер вздыхает. Ему с самого начала это казалось плохой идеей. Одно дело — сидеть допоздна в трактире, где люди другие и всё — другое, где любопытство глаз можно перетерпеть, ведь никогда не дойдёт до большего. Но Порко, едва сумевший справиться с желанием затянуть петлю на шее после окончания войны, хотел праздник. Стоило ожидать, что всё закончится именно так. — Конечно, мне не всё равно. Но сделать мы всё равно ничего не можем. Да и потом, плевал я на то, что они думают. — А я — нет. Райнер знает — Порко всё так же нужно принятие, слишком уж прочно въелось в подкорку пережитое: потеря Бронированного, потеря Марселя, Лара Тайбер… Неважно, как часто Райнер будет пытаться достучаться, говоря, что весь мир ему всё равно не приручить, и что гораздо важнее просто продолжить жизнь, раз уж теперь у них есть возможность. Неужели так важно принятие остальных, если он — Райнер — принимает его безоговорочно? Но иногда — и Райнеру больно от этой мысли каждый божий раз — ему кажется, что Порко этого никогда не будет достаточно. Как вот сейчас, когда он вздыхает, когда говорит, что ему нужно хотя бы немного подышать воздухом. Одному. Райнер привык. Он знает, что Порко пройдёт вдоль отстроенной улицы и задержится ненадолго у обрыва, застывшего над бушующим сейчас морем. Знает, что когда вернётся, он отойдёт, хоть и будет бурчать из вредности. Он будет бурчать даже тогда, когда Райнер наберёт горячую ванну и они смогут расслабиться и держать друг друга так долго и крепко, сколько захотят. По крайней мере, шутит однажды Райнер, за то, что живём вместе, уже хотя бы не стреляют, но только Порко юмора так и не оценил. Райнер знает — всё, что Порко нужно, это полчаса. Он не дождётся его, потому что заляпанная кровью стрелка остановится пятнадцать минут спустя. Порко помнит — ему показалось, что над головой промелькнули тени. Он не придал бы этому значения, но тело пробрало холодом. Когда он распахнул дверь, под ногами хлюпало - вода в ванной продолжала бежать, размывая натекшую кровь по всему дому. Порко помнит — как свинцом налилось тело, как стало тяжело дышать. Как подкосились ноги, когда он его увидел. Тогда всё сломалось.***
За спиной — темно и жутко, тянет холодом, веет гнилью. Порко знает: ему — туда, потому что другого он заслужить не мог. Ему не хочется, ему страшно — это значит: он снова останется один, только отныне навсегда. Райнер идти за ним не станет, но Порко бы этого и не хотел. Ему там не место. Райнер заслужил покой. Порко чувствует — горячие капли стекают по его страшному лицу, и ком подступает к горлу, когда руки сжимают его в объятиях крепче. — Посмотри на меня? Тебе не стоит быть здесь. Не смотри, не нужно, запомни меня другим. — Я снова стал чудовищем… — Прости, что оставил тебя, Порко. — Нет, — Порко в чужих руках начинает бить крупной дрожью. Он больше не сдерживается, просто не может и позволяет себе плакать, чего не позволил тогда, когда держал его бездыханное тело в своих руках. — Нет, это я…я не должен был уходить.***
Кокушибо смотрит на него как будто совсем бесстрастно. Он видел животных столько раз, а люди — те же животные, только менее честные. Из открытого рта у Порко льется чужая кровь, своя собственная — стекает по торчащему клинку из живота. Последнему йегеристу, восславившему узурпатора Эрена Йегера, Порко выгрыз кусок шеи. Он смотрит на стоящего над ним Кокушибо с ненавистью столь сильной, что не чувствует расползающейся по телу боли. Ему не страшно. Он видел монстров похуже. В конце концов, когда-то он был им сам. — Ты яростно сражался, — говорит Кокушибо. — Я давно уже не видел, чтобы люди так бились. Но даже ты оказался побежден. Порко морщится, тяжело дышит. Он слышит скрип собственных зубов, так плотно сжимает челюсть. — Черта с два, — шипит Порко, крепко сжимая лезвие, режущее ему ладонь. — Я не умру, пока каждый из них не сдохнет. Кокушибо едва заметно щурится. Он чувствует это — в звуке, с которым разбиваются о землю капли крови; в загнанном ритме умирающего, несмотря на громкие слова, сердца. Он думает — ему знакомо это. Об этом стучат сломанные кусочки резного дерева, спрятанные в складках его хаори. — Умрёшь, — говорит он спокойно. — Но я могу спасти тебя. Я могу сделать тебя сильнее. Порко не может знать, что это будет значить, но это значения и не имеет. Важно лишь то, что на проклятом острове под знамя Йегеристов стекается все больше людей, желающих завершить начатое. Никто не будет в безопасности, пока они живы, а значит — цену, какой бы они ни была, Порко заплатит охотно и без сожалений. В конце концов, ему больше нечего терять. Всё, что потерять мог, он потерял пару часов назад. — Сделай.***
— Разве ты не принёс этим людям достаточно горя? В темноте замка, бывшим когда-то домом для королевы, Порко восседает на троне, сложенном из чужих костей. Не осталось ни королевы, ни её отпрысков. Не осталось и йегеристов. Не осталось никого прежнего, кто был бы связан с Эреном, его прошлым или его трагедией. Только кровь, только голод и невозможность повернуть назад. Порко лениво склоняет голову — зеленый в черный квадрат режет ему глаза, и крики кабаноголового просто раздражают. Как громко. Он тоже когда-то был таким, или ему только кажется? — Людям? На этом острове людей нет. Так Порко ступает на дорогу, ведущую его к концу. Ибо — Дыхание грома. Седьмой стиль: Пылающий бог грома. Порко смотрит в удивлении на развевающиеся на ветру желтые волосы мальчишки, окутанные искорками молний, на чужие звёзды, разлитые по небу каплями за его спиной. Он переводит взгляд — его тело, начавшее распадаться, лежит рядом. — Прошу тебя, Порко, достаточно. Ты можешь остановиться. Райнер. И умирать, пусть и страшно, но всё-таки не так одиноко. Порко смотрит, и в это мгновение он — просто он. Зелёные глаза, рыжие волосы и никакого шрама. Улыбка, резавшая наживую, но бывшая чем-то важным. Человек — не чудовище.