Больно

- Я не понимаю. Ты же...ну... - Что? Не человек? Да, слышал. Паук Гвинн Брэйрэ, сидский выродок, красивая бесчувственная ледяная кукла, нелюдь. Думаешь, так все просто, Маринка? Вот так - по щелчку пальцев, заплети паутинку - и получишь все, что желаешь? Разговор начался далеко за полночь, когда светлая северная ночь опустилась на город, накрыла мягким прохладным плащом разгоряченный дневным коротким зноем замок. Воратинклис, Паутина, запретное место для большинства смертных - и второй дом для нее, Марины Чавдаровой, лейтенанта ИПЭ, добровольно-принудительно назначенной в напарники к этим двоим. Орнольф умотал куда-то по делам, обещая вернуться к рассвету. Нехорошее время для Альгирдаса, дурное время - никак нельзя оставаться одному. А разве он сейчас не один? После страшного преображения Олега - ЕЕ Олега! - Марина все еще не могла прийти в себя. Плакала, бродила по дому маленьким суетным привидением, на занятиях все валилось из рук, а из головы не выходили слова, сказанные тогда. "Ради тебя пожертвовали целым миром, а ты плачешь по юношеской любви!" Если бы они знали, понимали! Тысячелетние маги-воины, прошлое и будущее этого мира, нездешние и свои - везде. Что они могут знать о любви? Ладно Касур, он хоть на человека похож, но этот-то! Маринка еще помнила, как увидела Хельга без защитной серьги - и рухнула в обморок, глазам больно от его совершенства даже сейчас, когда она привыкла. Макс и Дюха до сих пор шарахаются и краснеют. Занятие пошло не по плану, Маришка никак не могла сосредоточиться, Альгирдас даже не ругал ее. Отвел в башню, посадил в кресло, сунул в руки бокал и велел говорить. Мог бы и паутинку протянуть, изверг - нет, скажи ему...Ну она и сказала. - Больно мне, Альгирдас! Больно...я же помню, каким он был..тогда. Да, он потерял память, да, он убил меня уже раз...и убил бы снова, не подоспей вы на помощь...Но...Да что ты понимаешь! Вот после этого он и взорвался. Нет, это не обычный паучий гнев, к которому Маришка привыкла, как к неизбежной перемене погоды. Это была боль, вековая, тысячелетняя боль, не выплаканная никакими слезами, проросшая ядовитыми корнями в сердце...А у него есть сердце? - Есть. - Маришка не знала, сказала ли она это вслух - или Хельг услышал ее через паутинку. Да и какая разница. - Есть у меня сердце, девочка. Наставник Син старался выбить из меня все человеческое - и почти преуспел. Почти. Да, я нелюдь, да, сидское отродье, ненормально красивый даже для фэйри. Но ты думаешь, это дар? Это проклятие, девочка, это адова печать. Когда все - все, даже Змей - хотят тебя, и никто не любит! Никто, понимаешь? Никто и никогда. - Погоди..а Орнольф? Он же... - Это другое. Рыжий дороже мне всех в мире, он последний брат Гвинн Брэйрэ, кровь от крови моей, плоть от плоти. Это другое. Я говорю про обычных людей. Тебе больно - ты сейчас оплакиваешь своего Зверя, готова и второй раз умереть от его руки, верно? И тебе глубоко наплевать на нашу миссию, на конец света, на Змея и на нас в том числе! Нет, не спорь - это правда, и это понятно. Тебе сейчас больно так, что не выкричать, не залить ничем, хочется рассыпаться мелкой ледяной крошкой и исчезнуть, раствориться, перестать быть - только бы это закончилось. - Откуда ты... - Знаю? Знаю. Потому что сердце есть не только у тебя. Что ты видишь, Маринка? Посмотри на меня и скажи - что ты видишь? Красоту? Силу? Вседозволенность? А знаешь, что вижу я? Ничего. Темноту - как когда-то в Ниэв Эйд, когда я был слеп. Когда наступает рассвет - я все это чувствую снова. Рыжий думает, что это кровь Сенаса во мне - но даже ему я не могу сказать правду. Когда небо становится алым - я сгораю заживо изнутри. Память не задушишь паутиной, не разрубишь мечом. Она будет приходить снова и снова, день за днем, час за часом, она будет рвать тебя, выкручивать, выворачивать наизнанку. Если бы я не был сумасшедшим - я бы сошел с ума, но даже этого блага я лишен. Боги, зачем вы сделали человека сильным? Хельг закурил свою черную сигарку, неловки прикусив ее чуть удлинившимися клыками. Глаза из темно-фиолетовых стали совсем светлыми - Маринка знала, что это очень плохо. - А знаешь, что во всем этом самое паскудное, девочка? Что мне не дано забывать. Ничего. Никого. Никогда. Могущество, сила, красота, будь она проклята - все это пепел на воде. Ничего не поможет, никто, даже Орнольф. Он держит меня здесь - и всегда возвращает назад, сколько бы раз я ни умирал. А умирал я много. Я нужен ему здесь - я здесь. Вот и все. Маринка молчала, растерянная, потрясенная. Собственное горе казалось таким мелким, таким...детским по сравнению с тем адом, в котором живет этот мальчик с глазами Вечности. Девушка не просто слышала - она почувствовала отголосок этой боли, ее запах, вкус, цвет и форму. Боль Хельга пахла зеленью и сиренью, у нее был вкус мяты и вишни. Золотая стрела с зазубренным раскаленным наконечником, покрытая его кровью. - Марина едва не закричала от боли, лишь коснувшись сознания Паука. А он..каждый день..это... - Альгирдас...прости. Я не знала. - Забудь, Маринка. Ты это можешь - забывать. И никому не слова о том, что я тебе рассказал. - Даже Орнольфу? - Ему - особенно! Рыжий и так со мной возится всю мою проклятую жизнь. Поняла? Маринка молча поставила пустой бокал на стол и кивнула, тихо выскользнув из комнаты. На пороге она обернулась - Альгирдас все так же стоял возле узкого распахнутого окна с сигаркой, а над городом парила огромная серебряная луна.