это бессмыслица
в его чистейшие озера с головой нырнуть хотелось и потеряться в сахарно-теплых водах, собственное имя забывая и лишь повторяя без конца «такемичи, мичи, мичи» - теперь только мичи, как больше никто его не называл. и в мастерской шиничиро он проводит намного больше времени, чем с майки во дворе. маленький эгоист даже пытался «своим» его называть, насильно к другим ребятам выводил. но как только маленькую ладонь из рук выпускал, мичи тенью шмыгал обратно в мастерскую. у вакасы всегда что-то сладкое с собой было, в небольшом холодильнике кола стояла, а такеоми одну-две героических-честно-не-придуманных историй в запасе имел.но ты становишься ближе ко мне
но это когда уже под вечер вся ребятня на старом диване собиралась. а днем такемичи просто в уголке на шинах сидел, рассматривал старый хлам и неумело перебирал струны стоявшей в углу гитары. - умеешь играть? - как же сложно было приучить на «ты» общаться, но по-своему мило. - научить тебя? - вместе с дымом, обязательно себе за спину, чтобы детей к никотину не приучать. - нет, - слишком резко, а взгляд как прежде в пол, - сыграй. пепел с сигареты падает прям на пол, новая затяжка сильнее предыдущих. его давно никто об этом не просил. никто столь внимательно не наблюдал за танцем длинных пальцев по струнам, придвигаясь близко-близко, чтобы не пропустить ничего, запомнить звук каждого аккорда.красиво тлеют в огоньке птицы
в моем животе
запомнить каждый момент его взросления. как понемногу выше становился, но все еще маленький. и плечи острые, узкие. колени и локти вечно сбитые, порой разбитая губа. такемичи все чаще вслед за майки убегал и весь в ссадинах возвращался. однажды с выбеленными волосами вернулся, неловко улыбаясь и руками разводя - друзья особо не спрашивали его мнения, вываливая краску на голову. сжигая некогда мягкие волосы. зато теперь точно видно, что уже среднюю школу вот-вот окончит, пусть и улыбается все так же невинно-искренне, греет что-то трепетное и непонятное, чего быть не должно.это лишь мысли
но ты становишься ближе ко мне
но старое сердце все равно в груди сжималось, ускорялось, сбивалось с ритма. - но ты же не старый, - а мичи всегда наивно-добрый, - тебе ведь только… - двадцать пять, - и одиннадцатилетний опыт в курении всего, что только можно скурить. - а выглядишь на шестнадцать, - и, покупая сигареты, паспорт часто спрашивают, но он даже вакасе этого не расскажет. никому не расскажет, как неосознанно ближе подступал.чувства будто весна
- это неправильно, - единственное, что шиничиро сказать успевает, прежде чем вновь в поцелуе потеряться. затеряться в яркой фестивальной толпе, отстать от друзей и сбежать с оживленной улицы туда, где длинные тени и видно фейерверки. и хоть немного, но можно не прятать в замок сцепленные ладони и глупо-влюбленные улыбки, словно действительно снова шестнадцать и щеки краснеют.обними да покрепче меня
а с холодами приходит молчание и вновь направленные в пол глаза. что-то было не так, что-то неуловимое трепетало и слова найти не могло, срывалось с каждым поцелуем, спуская ладони на бедра. и вместо разговоров прикосновения изучающе-мягкие и тихие шаги вглубь спящего дома. - ты уверен? весенний ветер цветущим холодом врывается через окно, ласкает-лохматит непослушные волосы, касается обнаженной спины.верь моим глазам
поцелуй как из книг трепетный, опускается на кровать, нависает теплом и табачной улыбкой. до этой ночи шиничиро словно и не думал о подобных прикосновениях, словно время остановилось в тот день восьмилетней давности. не заметил совсем, как черты лица детскими перестали быть, приобретая хитрый блеск и распаленный румянец, когда последней с плеч слетает футболка, с губ смеющееся «тише». за тонкими стенами все такой же эгоистично-ревнивый майки, любопытная эмма незаметно не к подружкам сбежала, новолуние скрылось за грозовыми тучами в преддверии нового лета.улови эту мысль да по слогам
дрожащим голосом и горячими руками прикоснуться удается прямо к душе, за шею ближе притягивая, за веками пряча голубые озера. с губ срывается «все хорошо», срывается стон, срывается поцелуй. вжимаются в подушку руки, нежно-крепко сплетаются пальцы, сталкиваются бедра. все движения навстречу, подсознательно ближе и жарче. и тихо, украдкой «люблю», чтобы не слышала даже луна. медленно-осторожно целовать румяные щеки, влажно оставаться внутри.дважды ты знаешь сам
так сложно насытиться, наконец-то до источника добравшись, словно прежде о своей жажде и не знал. словно сейчас не набухают вены на руках в попытке не сорваться на жадную грубость. продлить бы первый трепет, совсем немного сдержаться, сделать вид, что не услышал столь доверчивое «не бойся». разве бояться должен не такемичи, впервые переступивший грань невинной юности? но он всегда смело вперед шел, улыбался тепло и руки к взмокшим плечам тянул. чтобы уснуть на рассвете с изнуренно-счастливой улыбкой под скрип половиц и соседней двери.хочется плакать, хочется убегая растаять
хочется ударить себя за каждый фиалково-вишневый след на его шее и бедрах, что в солнечно-утренних лучах только ярче казались, светились изнутри. ударить бы себя еще раз за то, как это красиво. словно нежность более не допустима для них. только улыбки по-прежнему нежные, невинно отведенный взгляд и целомудренно оставленный в уголке искусанных губ поцелуй. - доброе утро, - эхом звучит одновременно, срывается на смех и сладкий чай со вчерашней пиццей.попроси остаться и я останусь
и больше можно не прятаться по чужим дворам, лишь шквал вопросов пережить от родных и друзей и сбежать, нарушая все скоростные режимы, туда, где бушует море и слепит солнце, где мир лишь для двоих и навсегда в унисон сердцебиения.