конец мая

Сегодня солнце светит не так ярко. Эту всеобщую тусклость можно списать на ряд незатейливых причин: ветреную прохладу конца мая, плывущие по небу дымчатые облака, не до конца еще зазеленевшую траву. Но даже такая погода - не самая нежная для человека, активизировавшихся насекомых вполне устраивает. Назойливые мошки пытаются, зачем-то, свести счеты с жизнью стараясь попасть в глаза и рот, и Володя резко мотает головой, отгоняя от себя надоедливую живность. Заметив это резкое движение краем глаза, Александр поворачивается, отвлекаясь от созерцания природы. На его плечах - теплый кардиган, и плотная ткань не дает внезапным порывам воздуха смутить Романова. Но, поглядев на Приморского, который трет свои плечи, пытаясь так согреться, Саша чувствует некоторую тревожность и вину, что не предупредил Владивосток о таких резких спадах температур ближе к вечеру. Если днем в Санкт-Петербурге может окутывать доверительное тепло и нежить яркий свет, то вечером, стоит приглушить тона, радикально все меняется. Питер поджимает губы и беглым взглядом изучает обстановку вокруг с другого ракурса: не с целью насладиться прелестью зелени и шелестом деревьев, а найти нечто существенное, что Володе поможет согреться. Такой объект находится почти моментально, и Саша говорит Володе подождать - он вернется через мгновение. Приморский робко кивает и глазами провожает удаляющегося Романова, который направляется к небольшому вагончику-прилавку. Питер что-то говорит, достает паспорт, расплачивается и застывает в ожидании. Володя чуть приподнимает брови, когда Александр возвращается к нему, держа большие пластиковые стаканы. - Решил нам глинтвейн взять, чтобы не замерзнуть, - Саша аккуратно передает напиток Вове. - Надеюсь, вы не против, что алкоголь? Поможет лучше согреться. Володя улыбается и отвечает, что все хорошо. Приморский, надо сказать, не фанат спиртосодержащего, но раз Александр Петрович позаботился о нем, то Владивосток готов даже полюбить это горячее вино со специями - просто потому что оно нравится Петербургу. У Приморского вспыхивают в памяти картинки, как в квартире Романова он неоднократно обращал внимание на открытые бутылки с алкоголем. Это было, в основном, дорогое импортное игристое разных годов и сортов винограда, но неизменно оно стояло где-то на поверхности. Володя недоумевал, для каких целей Романову всегда алкоголь неподалеку, но надеялся, что Петербург никаких проблем не имеет. Вова убеждал себя, что раз Александр Петрович не предлагает ему выпить во время их нечастых встреч, то беспокоиться не о чем. Теперь же, пластиковый стаканчик в руке отдавал в сердце странной тревогой, но Владивосток небольшим усилием отметает от себя любое переживание и делает уверенный глоток, стараясь не порочить образ Романова в своей голове. Вино обжигает рот, и Володя резко начинает кашлять от неожиданности. Саша смотрит на него удивленно, отрываясь от смакования терпкого вкуса. - Владимир, все хорошо? - доля обеспокоенности в тоне Петербурга Володю заставляет закивать головой, несмотря на не самое приятное воздействие напитка. - Я подумал, что если возьму вам чай, вы можете обидеться. Володя распахивает глаза и недоуменно глядит на Александра, справившись с кашлем. - Я бы.. ни за что не стал обижаться на такие мелочи. В доказательство того, что все нормально, Володя пьет еще, и теперь вкус кажется уже менее навязчивым. Глинтвейн действительно согревает: даже в разуме у Вовы становится как-то ватно и тепло, и он невольно дергает губами, смотря на Романова. - Спасибо вам за заботу. Ответная улыбка Александра действует не хуже подогретого вина. Володя задерживает взгляд на его лице, в который раз поражаясь красоте Петербурга. Бледность фарфоровой кожи подчеркивается каштановыми прядями волос, полупрозрачная серость глаз подобна сверканию камней, а тонкие черты точно вырезаны старательным скульптором, всю жизнь посвятившим созданию несомненного шедевра. Сердце Владивостока начинает разбег, и Володя пытается дышать медленней, чтобы унять непрошеные эмоции. Но где-то внутри, между печенью и желудком, крыльями шевелят разноцветные бабочки. Владимир смотрит на Александра непозволительно долго, стараясь каждой клеткой мозга запечатлеть в памяти его лицо и этот чудный момент. Петербург озадаченно хлопает ресницами и касается рукой своего лица. - Со мной что-то не так? Володя вспыхивает и мигом отворачивается, не понимая, как смог допустить такую подозрительную вольность. - Нет, все хорошо. Недолгое молчание, когда они неспешно продолжают свою прогулку по парку, ощущается вполне комфортно. Володе кажется, что сейчас это все напоминает сцену из романтичного аниме, и тогда в груди все сжимается. Но Александр перемену настроения Приморского не улавливает, и внезапно произносит: - Вы знали, что во время реконструкции в начале прошлого века, в яблоке на вершине шпиля Адмиралтейства обнаружили газеты 1886 года? Володя изумленно поднимает взгляд на Александра, который вновь открывает свой ларец со всевозможными фактами о городе. Владимир с участием и трепетом внимает любому слову Петербурга, дошедшему до его слуха. Александр Петрович - несравненный рассказчик, историк и знаток в одном лице, поэтому слушать его для Владивостока - сплошное удовольствие. В голове припасен специальный стеллаж, куда Володя мысленно составляет тетради со всем поведанным Романовым, и пополнять его Вове дороже, чем после долгого ожидания смотреть новую серию любимого тайтла. - А после этой находки, - продолжает Александр, - добавили новые газеты. Потом, через пятьдесят лет еще, а сейчас там можно найти информацию о всех мастерах, причастных к ремонтным работам. Володя протягивает заинтересованное «мм», и Романов на это издает короткий смешок. - Надеюсь, я не сильно утомил вас сегодня своими рассказами? Володя отрицательно мотает головой. - Нет, что вы! Разве бы нашлись в природе комбинации слов и букв, чтобы передать ту глубину, с которой Володя воспринимает все от Петербурга? Он любой факт от Александра, любую частичку истории и любой совместный миг запаковывает в золотую ткань, чтобы потом, в час тревоги, торжественно ее открыть и погрузиться в счастливые моменты. Для Володи уже привычно испытывать волнение, когда перед встречей с Романовым остаются считанные часы, а стюардесса сообщает, что самолет после 9 часов полета идет на посадку в городе-герое. Володя обычно первую часть пути жутко переживает, ожидая скорой встречи с Петербургом, другую часть - старательно вчитывается в книги на французском, которые любезно одолжил ему Романов. Прикасаться к страницам, углубляться в содержание, сознавая, что это все связано с Александром Петровичем, - доставляет Владивостоку странное удовольствие и мотивацию. Тогда он прикрывает глаза, стараясь запомнить новое слово на другом языке и мысленно представляет голос Романова. Если Володя выучит этот язык, если такая малость их объединит - сможет ли это поспособствовать хоть чему-то? Приморский мнется, покусывает губы и старается не продолжать цепочку мыслей. Навязчивые фантазии - худший враг, способный отравить жизнь. Петербург рассказывает еще что-то - о самом парке, где они находятся; о временах, когда он был построен; о людях, его создавших. Это было, оказывается, совсем недавно - прошло лет тридцать, но, тем не менее, Романов сопровождает все точными мелочами и дополнительными сведениями. Повествование заканчивается, когда они останавливаются перед фонтаном. Шум воды притягивает сюда и детей, и взрослых - но для Владивостока не существует сейчас никого, кроме Петербурга. Александр взирает на конструкцию в молчаливой задумчивости, и Володя рукой учтиво указывает на лавочку рядом. - Не хотите присесть? Александр соглашается, и они присаживаются, продолжая в безмолвии глядеть смотреть на их окружающее. Такое удивительное спокойствие, чарующая обстановка и алкоголь в крови, застилающий любой здравый смысл, Володю освобождают от всякой скованности и терзаний. Он открывает рот, и, взгляд вперив перед собой, отрывисто произносит: - Можно я вам скажу кое-что? Петербург сидит вполоборота, и Володя упорно на него не смотрит. - Конечно. Сердце Приморского замирает. Все становится незначительным и бессмысленным; шум, крики молодежи, доносящиеся далекие разговоры посторонних перестают нести за собой хоть что-то весомое. Владимир открывает рот и вопреки вопящему рассудку говорит: - Я вас люблю. И Володя не верит, что действительно озвучивает это, но поток слов неожиданно продолжается - льется из него как внезапный дождь посреди ясного дня. - Я люблю вас, люблю, и ничего от вас не жду. Ни взаимности, ни возможности просто быть рядом. Но я хочу, чтобы вы знали, что для меня значите. Когда я просыпаюсь и засыпаю - вы моя первая и последняя мысль. Я не могу избавиться этой навязчивости - я вас вижу во всем. Когда я рисую что-то, даже персонажей аниме, все рисунки получаются похожи на вас. И ничего не могу спокойно смотреть - каждого героя с вами сравниваю и в каждом не нахожу. Когда приезжаю на собрание, захожу в кабинет и первым делом ищу среди всех вашу фигуру. Когда прилетаю в Петербург, а здесь оказывается ливень и холод, меня согревают встречи с вами. Мне хочется остаться на вечности в тех моментах, когда я могу с вами разговаривать и делиться моими переживаниями. Мне хочется вам посвящать любое мое действие, любое мое движение - я дышу даже любовью к вам. И никто, ни один человек в мире не сравнится с вами. Я знаю, что вам не соответствую и живу на свете меньше вас. Когда я только появился, вы уже были столицей со своей судьбой, а я - небольшим городом в другом конце страны. Но я счастлив познакомиться с вами, я счастлив даже просто сидеть рядом. Вот, знайте это - скрывать я больше не могу. Володя шумно выдыхает, заканчивая тираду. Он сам себе поражается, на каком уровне сознания сгенерировалась такая речь. Как только наступает очередное повисшее в воздухе молчание - чувствуется оно как-то липко. Володя, ни разу не религиозный, верующий исключительно в Ято и Нанами, мысленно начинает молиться, чтобы на Землю упал метеорит и уничтожил все вокруг. Ответ слышать не хочется - хочется раствориться в воздухе и никогда больше не посещать собрания, статус свой великодушно вернуть Хабаровску, превратиться в хикку и титаническими усилиями отгонять от себя образ Петербурга. Но метеорит не падает, Володя не исчезает - все продолжает существовать в таком же привычном виде. Молчание внезапно нарушается. Александр мягко улыбается и кладет руку поверх ладони Володи, осторожно произнося: - Хорошо, если вы говорите, что не ждали взаимности. Дыхание Владивостока прерывается. Метеорит летит точно ему в сердце - метко убивает Приморского, и никого другого при том не касается. Петербург аккуратно продолжает, говоря спокойно и рассудительно - подбирая каждое слово его взвешивая. - Меня очень трогают ваши чувства, Владимир. Еще меня удивляет, что кто-то способен увидеть во мне такую глубину и так искренне любить, - с каждым словом Владивосток ощущает угасающий в нем огонь и надежду. - Но вы правильно заметили, что я живу дольше вас, и когда Владивосток был основан - сердце мое было уже занято. Занято оно и сейчас, поэтому, надеюсь, вы сможете меня понять. Я буду рад быть вашим другом, если позволите. Володя остается сидеть как скелет, обтянутый кожей, зачем-то дышащий и зачем-то продолжающий существовать. В ушах что-то звенит - шум каждой произнесенной Петербургом фразы бьет как острым лезвием кинжала и по слуху, и по душе Приморского. Он не решает взглянуть в глаза Романова (на Володю никогда не посмотрят с нежностью), не хочет читать на лице сожаление, не желает больше ничего слышать. Сердце Володи - полное ласки и безграничной любви, было вытащено наружу и уничтожено. Его раскрошили, как мел в асмр-видео, и оставили Приморского без этого важного органа. Рядом какая-то компания молодежи начинает завывать песню под гитару, но Володя не понимает, зачем они это делают и откуда силы на улыбки и радость. Порывы ветра становятся ощутимей: теперь потоки воздуха пронизывают тело, и выпей сколько угодно согревающих напитков - ничего спасти не сможет. Приморский покрывается гусиной кожей, но это уже не волнует. Александр цокает, когда молодежь запевает песню с отчетливо слышащимися нецензурными выражениями и поднимается со скамейки. - Может быть, мне вас проводить до отеля, в котором вы остановитесь?- Петербург спрашивает это как ни в чем не бывало. - Или, если вы хотите, у меня в квартире есть свободная гостевая комната. Володя жмурится. Любые слова Романова воздействуют разрушительно: в каждой конечности Вова чувствует фантомную боль, идущую из груди. Он не своим голосом отвечает: - Спасибо, я.. доберусь сам. До встречи. Петербург кивает и на мгновение колеблется, словно задумываясь, стоит ли что-нибудь еще говорить. Но, видимо, ни до чего мысленно не дойдя, прощается и неторопливо уходит. Володя продолжает сидеть на скамейке, напоминая гипсовую статую из Летнего сада. Когда проходят минуты, и ничего не меняется - Владивосток издает непонятный звук, напоминающий нечто между стоном и бульканьем. Окружающий мир теряет свои свойства и свою значимость. Но Володя остается призраком - лишним фрагментом в чужом пазле, частью которого ему никогда не стать. На телефон приходят уведомления - Вове без разницы. На темнеющем небе загораются звезды - Вове плевать. Единственный вопрос, звучащий в голове, это его собственный голос, вопрошающий: «На что я вообще надеялся?» И мир существует дальше. Все дальше, как и всегда, искрится жизнью, драмой и эмоциями, но не для человека, оставленного в одиночестве посреди Северной столицы. Остается навсегда существовать в истории этот майский день, Александровский сад и осколки на земле, бывшие когда-то сердцем.