Они были одинаковыми.
Они как две капли воды, упавшие в одно и то же время, но в разных частях мироздания. С идентичными чертами лица, с одинаковой манерой стоять, изредка покачиваясь на пятках от усталости и даже с тем же росчерком родинок, что треугольниками складывались под лопатками в какие-то слишком надуманные мистические знаки. Даже в бою они придерживаются какого-то единого кодекса не нападать на слабого, хотя и всё ещё опасного противника, и лезть в толпу врагов с какой-то слишком ненормальной единой дуростью. Скиталец подмечает их схожести и улыбается каждый раз, когда они происходят одновременно – будь то одновременно поднятый стакан с не крепко заваренным остронским чаем или же тихое проклятье, сорвавшиеся с губ после неудачной попытки сделать что-то стоящее. Они действительно были страшно схожи, даже несмотря на такую приличную разницу в возрасте… И наверное именно это даёт им самое главное различие.Они не были одинаковыми.
Рядом с ней, Скиталец казалась слишком глупым ребёнком, который за всю свою жизнь только и научился, что держать пистолет в руках и гонять Тамми обратно в свои загоны. Тенно тоже была ребёнком, но ребёнком пережившим смерть, предательства и одиночество, скрасить которое могла только оцифрованная версия Цефалона и её кават. Она была готова убить любого, если это позволит ей приблизиться к поставленной цели; она была готова рисковать собственной шкурой и жизнью, если это действительно было необходимо. Этот маленький уже не ребёнок хоть и оставалась ещё совсем юным созданием, могла дать фору любому из прекрасно обученных солдат Корпуса, а при желании, и самого Тракса утереть, дай оной только время и возможность. Тенно была сильным, грациозным и уверенным в себе ребёнком войны… Но им никогда не была Скиталец. Несмотря ни на что, она всё равно оставалась не самым путёвым и удачным пастухом в Дувирийских сказках. Слишком непохожая, слишком несерьёзная, слишком… Слишком. Она слишком давно не была дитём, а потому глядя в чужую хмурость, всё равно продолжает улыбаться самой тёплой и откровенной улыбкой. Как забавно, что с каждым разом её улыбка становится всё более нервной, а чужая хмурость растворяется, уступая место покоряющемуся смятению. Они действительно становились всё ближе. - Как две капли воды, малыш. Скиталец невольно подмечает, что их встречи становятся куда чаще и дольше, когда в её небольшом пристанище Дормизона появляется несколько дополнительных комплектом одежды, какие-то инструменты и личная кружка с каким-то вычурным рисунком, сделанным от руки. Когда возвращаясь после очередной не самой удачной казни, её встречает не тишина и холод позабытых глубин Заримана, а вполне себе живой и даже радостный голос, напевающий про себя какую-то очередную прилипчивую песенку, Скиталец бы соврала самой себе, если бы сказала, что ей это не нравится. Сидеть после долгого однотипного дня в кресле, пить что-то крепче чая и держать за руку ту, от которой её сон по ночам стал всё более и более беспокойным… Это было по-настоящему прекрасно, хотя и так не правильно, а потому в следующий раз, когда она встречается с безумной улыбкой «самой себя» в зеркале, Скиталец не пугается. Не пугается, когда знакомые губы снова начинают говорить, а её некогда белые глаза заливаются непроглядной чёрной склерой, в которой пульсирует чистый космос. - Я знаю чего ты хочешь… Перестань это отрицать. - Это слишком… Грязно. Это неправильно. - Но это не мешает тебе об этом думать. И уж тем более не мешает мечтать. Она знает, что даже думать о таком – насколько грязно и порочно, что ей почти сразу же хочется пойти к ближайшему озеру в Дувири и утопиться. На радость Траксу, на радость его извечно послушных пешек, желающих её кончины не меньше, чем их повелитель. Возможно, это была вина в слишком долгом одиночестве, в которых её заперли обстоятельства. Всё же, имея в собеседниках лишь вечно прилипчивого ребёнка, у которого каждый час меняется настроение и бывшего солдата-старика, что сам принимал тебя за ребёнка – негде выпустить наружу собственных демоном и позволить себе хоть сколько-то расслабиться. Сколько бы партий в Комми она не выигрывала, сколько заварушек перед дворцом Доминуса она бы не устраивала… Тенно смотрит на неё внимательно, будто прекрасно знает, что клубится в её душе чёрной отвратительной патокой. Когда садится рядом, заставляя их бёдра соприкоснуться; когда берёт её руку облачённую в плотную ткань, некогда белой перчатки, и неспешно проводит своими пальцами вдоль напряжённого запястья. Скиталец могла поклясться, что видела на тонких юных губах совсем слабую улыбку и небольшой оттенок смущения на округлом лице, стоило чужим прикосновениям соскользнуть, сжимая плотные мышцы под покровом. И тогда она совершенно ничего не могла сделать с собственным смущением, что волной заливало лицо до красных болезненных пятен. В такие моменты, она предпочитала ссылаться на незаконченные дела и сбегать, ещё долго прячась в глубинах берлоги Тешина, наворачивая круги с парными мечами наголо. Под грузный и звонкий смех старика, для которого подобное – всего лишь очередной развлечение и неудачный всплеск гормонов у ещё совсем молодого организма. Он называл её диким необузданным кубрау, когда её нервы не выдерживали и она начинала огрызаться, причитая что-то за «правильность»… Вот только они оба прекрасно понимали, что всё это не могло продолжаться настолько долго. Тем более, когда подобных «сигналов» начало становиться всё больше и больше, а ночи уже совершенно полностью оставляли Скитальца без сна. В них всегда было ещё хуже, чем в реальности, доводя всё до какого-то апогея нетерпимости и… Желания. Она не должна была думать о таком. Она не должна была думать о подобном в отношении собственного иного «я». Скиталец должна была подавить эти чувства в себе, сменить их на что-то более «типичное» и «банальное», за что бы ей точно не пришлось расплачиваться собственной честью и шуточками от ещё слишком не зрелого Тракса. Она должна была бороться… Но она сдаётся без боя, когда в очередной раз видит вместо своего усталого влажного лица в отражении зеркала, не саму себя, а иную свою «версию», переминающуюся с ноги на ногу у входа в Дормизон. В её руках дорогие бокалы, явно ещё со времён Орокин и бутылка чего-то пыльного, закрытого иссохшей пергаментной бумагой. На её лице больше нет ни капли хмурости – лишь живой интерес, желание… И какое-то безобразно знакомое понимание. Тенно впервые смотрит на неё так… Как она смотрела на неё последние несколько месяцев. С тех самых пор, как он посмел открыть свой чёртов рот. - Очень надеюсь, что сегодня ночью у тебя нет никаких планов… Иначе Баро не простит мне такую бессмысленную трату его драгоценных запасов, ведь я оболью им твоё любимое кресло и подожгу. Просто в отместку за твои вечные побеги. А ещё, потому что он сказал, что ты не уйдёшь. Не сегодня. - Если ты один в том потоке… Тебе нужен друг. Даже такой, как я. Я достаточно полезен для тебя, малыш? Вино оказывается слишком кислым, с едва ощутимой горечью где-то на послевкусие после первого же глотка – в этот раз, Баро не оправдал себя, ведь именно его крошечная печать и правда стояла на варварски порванном пергаменте. Пить подобное было самой настоящей пыткой, ведь в её собственных запасах есть, хоть и куда более простые, но куда более вкусные вина, добытые кровью, страданиями… И несколькими сожжёнными статуями «Великого и Прекрасного», за которые позже её казнили сразу несколько раз подряд. С ними действительно можно было расслабиться и подумать о чём-то большем, чем пряная кислота разъедающая язык и нёбо… Но она не смела даже показывать виду, что ей что-то не нравится. Не здесь и не сейчас, когда чужая тёплая ладонь вновь сжимает её запястье, будто намереваясь прощупать, и без того быстрый, пульс. - Нармер пал, Баллас мёртв, Лотос… Снова жива… - Тенно покачивает слишком вычурный бокал в пальцах, который явно был ей немного не по размеру и устало прикрывает глаза. – Система ненадолго снова стала стабильной, пока идёт её восстановление. Прислужников Балласа пытаются найти по всей системе те, кто смог вырваться из-под власти одурманивающих обещаний, даже несмотря на то, что их всех пока объединяет только желание мести. Корпус, Гринир… Мне действительно жаль, что для того, чтобы они работали вместе, нужна целая война и угроза тотального уничтожения. - Впрочем, не им одним, верно? Белые глаза впиваются в её собственные, вынуждая снова сделать глоток чуть прохладного вина, чтобы успокоиться. На зубах скрипит песчаная крошка, когда Скиталец растягивает губы в ободряющей улыбке, а хватка на руке смещается выше, надавливая на согнутый локоть. Не больно, просто чтобы удержать покачнувшуюся фигуру незадачливой «пастушки» на месте, которую слишком быстро несносный язык ведёт куда-то в глубокие дебри собственных сокрытых тайн. - Знаешь, я всегда считала себя очень привлекательной, умной, интересной… - Ты что… Только что флиртовала со мной? – округлое лицо снова хмурится, но Скиталец почти кожей чувствует, что это всё напускное. Как защитная маска, чтобы не дать показаться смущению, что легко выдали дрогнувшие пальцы в захвате. - Я флиртовала с тобой последние две недели… Но спасибо, что заметила. Тенно выдыхает и Скиталец сама не замечает, как комната наполняется нарастающим смехом. Громким и протяжным, настоящим и полным живых эмоция – никто из них искренне не мог вспомнить, когда они обе позволяли себе просто вот так от души посмеяться. То ли действительно «шутка» вышла слишком удачной, то ли эта попытка скрыть слишком неудобную правду оказалась очень меткой… Но когда их хохот стихает, её молодая «копия», всё-таки, позволяет себе сделать несколько не крупных глотков из не полного бокала. Вот только, не из своего. Она пьёт из её бокала, не отрывая пристального взгляда от лица Скитальца. Кажется, кого-то тоже повело в глубины чего-то ранее неизведанного… Осталось лишь понять, по собственной ли воли? - Я могу расценивать это как разрешение? – горло Скитальца сжимается. Она чувствует, как оно сохнет болезненным першением. - Ты можешь расценивать это как то, о чём Лотос знать точно не стоит. - Сойдёт. Вино оказывается в десятки раз слаще, когда собирается тяжёлыми липкими каплями с чужих слегка приоткрытых губ довольно юрким и безумно жадным языком. На лице Тенно читается слишком открытое смятение и даже паника, но она затихает быстро и практически полностью, когда Скиталец настойчиво поддаётся вперёд, утаскивая её в не менее решительный поцелуй. Неизвестно, что действовало на них больше и сильнее – выпитый алкоголь, который для них обеих сейчас был в разы крепче, чем когда-либо, или же сама ситуация, которую точно никто не примет как нечто правильное. Ведь когда сильные ладони надавливают на более слабые хрупкие плечи, а после с силой тянут их на себя, вынуждая подняться, думать о чём-то правильном уже нет никаких сил. - Во имя славы и мудрости Семи, я отдаю свою жизнь… Они обе не понимают, почему Тенно начинает «молиться» совсем старыми выученными словами Орокин, когда понимание происходящего доходит до них в полной мере. Когда они тянутся друг к другу не в силах оторваться; когда уже нет возможности сделать что-то иначе. Скиталец откровенно бы соврала, если бы сказала, что сможет остановиться в любой момент, достаточно было лишь сказать слово. Что она отпустит Тенно из своего «плена» и даже милосердно сделает вид, что ничего не было и никаких чувств уже никогда не будет… Это была бы чистейшая ложь и она действительно чувствует себя счастливо, когда не видит и не слышит «отрицания» в чужой «молитве». Она не видит их в идентичных глазах, не ощущает в пальцах, что слишком спешно переплетаются с её собственными, безмолвно соглашаясь… На всё. Даже на то, что было у Скитальца прямо сейчас. - Продолжай. Кровати на Заримане всегда казались ей невероятно неудобными из-за своей жёсткости, но за неимением лучшего и в отличие от сухой земли в пещере Тешина, придираться не приходилось. Особенно сейчас, когда небольшие руки так требовательно и умоляющей цепляются за её склонённые плечи, пока она ведёт их обеих к необходимой постели. Конечно, Скиталец прекрасно могла обойтись креслом, столом, да и простым полом… Но это точно далеко не то, на что Тенно пока могла быть готовой. Здесь и сейчас им обеим требовались знакомые удобства, чтобы всё прошло гладко, а их главный наблюдатель не захлебнулся в слишком яростном порыве собственного смеха. Ведь они обе прекрасно знают, кого именно это развлекает в первую очередь. И они обе искренне не хотели верить в то, что это была всего лишь игра на потеху чёрным насмешливым глазам из дымящийся тьмы глубокого космоса. Что их желания, их встречи… Что всё это вина слишком сильно заскучавшего Короля всех Королей. - Чтобы во веки веков поддерживать святость тысячи легем... От чужих поцелуев горят холодом губы и с жаром бьётся быстрое сердце в груди – податливый стон невольно вырывается из напряжённого горла, когда грубая ладонь без труда находит его стук, зарываясь в складки грубой защитной одежды. Неспешно раздвигая обилие карманов, полных всякой необходимой мелочи, которая казалось, не очень-то и нужна, когда проводишь большую часть времени в кресле Переноса, двигаясь глубже… Скиталец слишком откровенно нервничает, стаскивая зубами не нужные надоедливые перчатки с рук и позволяя кончикам пальцев скользнуть дальше, мимо карманов и излишка ткани. Она действительно волнуется и, в какой-то момент, с удивлением понимает, что дрожит мелкой-мелкой дрожью, когда новый стон звучит уже громче, отражаясь от стен сладким эхом. Когда пальцы надавливают на выпирающие линии соматики, росчерком идущие вдоль тяжело вздымающейся груди, когда едва-едва ощутимо надавливают на белую, совсем не тронутую загаром кожу… Скиталец сжимает губы, ведь собственное дыхание её подводит, рискуя лишь от одной открывшейся картины перед глазами, тоже обратиться слишком громким и слишком пошлым стоном. Настолько грязным, звучащим больше как отчаянное приглашение для кого-то, кого им обеим видеть пока точно не хотелось. Даже если он уже был здесь и действительно наслаждался предоставленным весельем. - …чтобы нести священный свет нашего владычества в самую глубокую тьму… Тенно болезненно щурится и прикусывает собственные костяшки пальцев до крови, давясь с трудом произнесёнными словами, когда Скиталец ёрзает, стягивая с неё слишком плотный ремень и оставляя яркий след укуса вдоль бедра. Её сгорбленная фигура кажется действительно огромной из-за обилия, ещё не снятой, одежды и брони, но наблюдать за действиями иного «я» кажется настолько завораживающе, что Тенно касается её лица лишь тогда, когда прохладный воздух Дормизона холодит её обнажённую спину. Касается, призывает обратить внимание – Скиталец отрывает напряжённый взгляд от чужого живота, не в силах опустить глаза ниже, переводя его на покрасневшее, но такое привлекательное лицо той, которой она была уже очень и очень давно. Белый к белому, пока не начинает резать глаза до слёз и они обе не моргают, поддаваясь друг другу на встречу лишь на каких-то подсознательных инстинктах. Ведь когда их губы снова соприкасаются, их шансы начинают постепенно уравниваться и вскоре прохлады вокруг совсем не остаётся. Тенно становится слишком тепло, а Скитальцу – до невозможного жарко. Сейчас она будут связаны как никогда прежде. Крепко и едино. - В этом… Мы едины… Скиталец рычит зверем, когда холодные пальцы смыкаются на её горле, одаривая совершенно не нужным контролем и напоминанием. Её яростные глаза обращаются в потолок, прежде чем с силой закрыться, когда знакомый сладкий шёпот вливается в сознание одновременной сладкой амброзией и такой болью, которую ей не доводилось испытывать никогда прежде. Ведь под ней продолжает дрожать слишком напряжённое и жалобно просящее «я», для которого её руки и пальцы были сейчас необходимы, пока в голове… Она не разбирает слов, не понимает о том, о чём он говорит, но когда она снова открывает глаза, горло саднит как от слишком долгого крика. Удивительно было ждать чего-то другого. Он никогда не играл честно. Даже если это его веселило. - Посмотри на меня… Скиталец склоняет голову, глядя на приоткрытые, чуть припухлые от поцелуев, губы. Тепло небольших ладоней обжигает её скулы, а глаза снова режет до слёз, когда оказываются в плену абсолютно идентичных белых омутов. Ведь Тенно всё прекрасно понимает и чувствует; ведь Тенно – слишком рано повзрослевший «ребёнок», на плечах которого теперь были проблемы целого мира. Его и её повзрослевшего, совершенно неудачного «я», что готов расплакаться тихими, но крупными слезами за всё то, что она сделала не так. За всё то, что сделала так. - Полегчало, малыш? Зеркало в Дормизоне оказывается таким же грязным, как и в тот день, когда её казнь не состоялась, а спираль прервалась, пойдя совершенно по новому, ранее неизведанному сценарию. С пятнами каких-то химикатов, с обломанными краями, обросшими дикими корнями из другого, иного мира… Её отражение смотрит на неё, скаля окровавленные зубы, по которым скользит кончик острого жадного языка. Его лицо кровоточит рассечённой тройкой порезов вдоль переносицы; его глаза пылают пустотой космоса с бликами умирающих звёзд, а улыбка оставляет после себя слишком откровенный привкус кислого стухшего вина на языке. Он слишком весел и кажется становится ещё более радостным, когда опускает свои глаза на её сжатые руки, в которых покоился Парацессис. Со всё ещё свежими следками крови последнего Орокин, что посмел позариться на законы природы и того, который сам был одним сплошным исключением из общих правил мироздания. Тот самый Орокин, который убил и связал их обеих. Скиталец просто не любила быть должной. Особенно, если это был долг перед их личным проклятьем. - Не забывай, детка… Без меня вы – ничто. Ведь они должны оставаться едиными, несмотря ни на что. И даже смерть не сможет их разлучить, пока она будет рядом.Все, как один.