Одноногий моряк

«Испаньола» шла под мощным попутным ветром. Восходящее солнце золотило крюйс-марс. Паруса под ветром что-то отрывисто шептали снастям. Путешествие к таинственному Острову сокровищ продолжалось. Команда находилась в приподнятом настроении — ещё бы, утром им пообещали пинту горячего грога каждому! И только бедный Джимми Хокинс не разделял всеобщего веселья. Мало кто знал, что творилось в душе молодого юнги, да и мало кто замечал это, кроме доктора Ливси, который вчера вежливо спросил у Джима, не заболел ли тот, и остался озадачен странной апатией обычно всегда оживлённого Джима, да и кроме разве что самого виновника всех этих душевных терзаний. Джона Сильвера. Одноногий моряк умел располагать к себе. Он обладал странным, почти гипнотическим очарованием, которое позволяло ему найти общий язык с кем угодно. При первой же встрече Джима с ним тот вызвал у него такое же расположение, причём мгновенно. Хозяин таверны показался Джиму славным малым, и ещё более укрепил его мнение тот факт, что Сильвер оказался бывалым моряком и знал столько морских историй и легенд, что вместились бы не в один том книг. Он был именно моряком, а не пиратом, да и внешне он никак не походил на морского разбойника, черты которого легко угадывались в Чёрном Псе или Слепом Пью. Встреча с Пью до сих пор вспоминалась Джимом с ужасом, пусть тот уже и отдал концы, но вот с Сильвером всё было иначе. С ним Джим ощущал себя в безопасности и в уюте. Он знал, что в камбузе Долговязого Джона ему всегда рады. Кок всегда очень радовался его приходу («Балуешь ты старика, Джим, но спасибо тебе! Я тут со скуки уже и помереть готов — кроме крикливой птицы поболтать не с кем!»), всегда угощал его свежим фруктом или чем-нибудь из собственных кушаний («Попробуй — ка рагу, Джимми! Команде мы не скажем. Заодно хоть скажешь, съедобно или нет — а то вдруг старик Джон на старости лет разучился солить!»), да и просто всегда с видимым удовольствием беседовал с юношей на все возможные темы («Эх, помнится, лет десять назад плавал я на одном корабле коком — вот времечко было!»). Но дело не только в этом: рядом с ним Джим ощущал себя важным. — Толковый ты парнишка, Джимми! Далеко пойдёшь, помяни моё слово. И ум есть, и храбрость, и характер что надо, и выдержка! Толковый ты, Джимми, так и знай. Я такими словами не бросаюсь! — Сказал ему однажды Сильвер, почти по-отечески потрепав его по плечу. У Джима это вызвало прилив небывалой гордости, слегка разбавленной смущением от прикосновения Сильвера. Истории Джона Джиму безумно нравились — каждый раз новая, и ни разу ещё он не повторился. Кроме того, готовил кок отменно — команда во всяком случае была очень им довольна. А как говаривал сам Сильвер, «если счастлива команда, то счастлив и я». К каждому в команде Сильвер умел найти свой подход, с каждым он мог договориться, с каждым он был вежлив и обходителен. Если где назревала ссора между матросами, Сильвер был уже тут как тут, и она сама собой прекращалась. Одноногий кок отлично ладил со всеми: с капитаном Смоллетом, с доктором Ливси, со сквайром Трелони, даже с нелюдимым и угрюмым мистером Эрроу. А среди матросов Сильвер и вовсе был «своим человеком». Они всегда с восхищением и завистью смотрели, как ловко он передвигается по палубе по канатам, дивясь силе его загорелых рук, словно он и вовсе не был одноногим калекой. Свой костыль он умело пускал в дело, словно это была простая трость и вовсе не нужная ему. Кроме того, он, казалось, знал все на свете моряцкие песни, начиная от «Лиллибулеро» и кончая пресловутой «Пятнадцать человек на сундук мертвеца», которая уже успела надоесть всем на борту. Голос у него был сильный, и когда матросы дружно затягивали очередную песню, его голос звучал громче и звучнее всех. С Джоном Сильвером Джим подружился очень быстро. Словно незримая нить связала старого моряка и юнгу. Джим часами болтался в камбузе, помогая Сильверу с готовкой и бегая по его поручениям. На борту он обычно почему-то всем мешал, а после того, как капитан Смолетт прикрикнул на него и прогнал «вниз к коку, чтобы не путался под ногами», он чуть ли не ночевал там, до поздней ночи слушая истории Джона Сильвера или просто ведя с ним оживлённые беседы. Казалось, Долговязый Джон знает ответы на все возможные вопросы. Он всегда давал Джиму советы и всегда слушал юношу, когда тот делился с ним своими печалями или поверял ему свои тайны, о которых иной раз не говорил даже матери. Даже попугай Сильвера проникся к Джиму своей птичьей любовью и частенько сидел у юноши на плече или брал кусочки фруктов у него из рук. Джим безоговорочно доверял моряку и знал, что тот уж точно не обманет и не предаст его. Джим и сам не понял, когда его восхищение Джоном Сильвером переросло в нечто большее. Он и сам не понял, в какой момент путешествия он влюбился в Джона Сильвера. Джим был воспитанным юношей. Он прекрасно знал, что любовная связь между мужчинами — это плохо, это ненормально, это так же позорно, как быть евнухом, за это могут поколотить или бросить в тюрьму. Он знал это прекрасно, но ничего не мог поделать с собой и своими чувствами. Он начал безумно скучать по Сильверу, когда не видел его часами, а когда тот появлялся, то стремился всегда оказаться неподалёку от старого моряка, пытался поймать его взгляд. А уж когда Сильвер дружески хлопал его по плечу или взъерошивал ему волосы, нахваливая за хорошо выполненное поручение, Джим и вовсе был на верху блаженства. Конечно же, это не могло долго оставаться незамеченным. Джим и до своих приключений не умел убедительно врать или притворяться (стоило ему стащить что-нибудь вкусненькое из буфета или что-нибудь натворить, как его мама тут уже мгновенно понимала, чьих это рук дело — слишком уж вид у мальчишки был виноватый), а сейчас, когда его переполняли такие необыкновенные, такие непривычные и такие подозрительные чувства, делать вид, что всё в порядке, было решительно невыносимо и невозможно. Первым заподозрил что-то, что было предсказуемо, доктор Ливси. С самого начала путешествия он старался присматривать за мальчиком и не мог не заметить перемен в поведении юнца. Вид у Джима в последнее время был странно рассеянный и даже подавленный, мальчик выглядел не то уставшим, не то очень грустным. На все расспросы доктора Хокинс отвечал путанно и скованно, словно пытался что-то скрыть, а симптомов морской болезни или цинги доктор у него не наблюдал. Нет, здесь крылась болезнь иного рода… Доктор решил, что самым лучшим в этом случае будет понаблюдать за своим юным подопечным в надежде и ожидании, что в ближайшие несколько дней хоть что-нибудь прояснится. Сильвер же догадался сразу, что не так с его юным другом. Матёрый моряк давно заметил странное поведение Джима и то, как менялся юноша в его присутствии. Не мог не заметить он и то, что Джим постоянно ошивается неподалёку от его кубрика и то, как чувственно мальчишка реагирует на малейшие его прикосновения. Джон Сильвер не был бы Джоном Сильвером, если бы сразу не смекнул, что тут к чему. Дальнейшие события слились для Джима в один сплошной хаос — буйная смесь запахов, звуков, впечатлений, чувств и движений. До сих пор перед глазами стоял полутёмный кубрик, запах солонины и пряных трав. Сильвер прижимает его к стене, властно, но осторожно приподнимает рукой его подбородок — Долго ли ты собирался скрываться от старины Джона, Джимми? — Вкрадчиво шепчет ему Сильвер на ухо. От его кожи крепко пахнет ромом и табаком, и сейчас эти запахи кажутся Джиму возбуждающими, мужскими. — Неужто ты вообразил, что я не замечу, не почувствую? Джим теряется, не зная, что ответить, пытается отвернуться, но Сильвер не выпускает его из своих объятий и накрывает его губы своими, вовлекая мальчишку в первый в его жизни поцелуй. Сильвер целует Джима порывисто, жадно и неистово, чуть прикусывая губы юноши, а руки старого моряка нахально шарят по телу Джима. Джим не сопротивляется, напротив, со всей страстью, на которую он способен, подаётся моряку навстречу. Их языки таранят друг друга, а тела сплетаются воедино в немыслимом объятии. Никогда ещё у Джима не было подобного, но он отчаянно жаждал, чтобы кто-нибудь сотворил с ним такое… Джим ещё так юн и невинен, и Сильвер, украв его первый поцелуй, предвкушает, сколькому он ещё научит этого пылкого юношу. Расставаться так просто со своим новым объектом страсти Долговязый Джон не собирается. Жена уже давно опостылела ему — мужчине хочется новых ощущений, а этот юноша видится ему таким лакомым куском. Джону даже не пришлось ничего делать — Джим уже у него на крючке, влюблённый в Сильвера по уши. И это не может не сводить с ума. Каждую ночь они встречаются в кубрике Сильвера без опаски, что кто-либо застукает их. По ночам сюда не заходит никто из матросов — слишком уж боятся гнева Сильвера, а самого Джима ночью вряд ли кто-то хватится — капитан, сквайр и доктор либо заняты очередной беседой, не касающейся Джимовых ушей, либо уже давно видят десятый сон. Каждую ночь Сильвер показывает Джиму, что у наслаждения — много граней, гораздо больше, чем у любого бриллианта. Джим — терпеливый и умелый ученик, а главное, старательный. Он так влюблён, что сам послушно становится на колени, чтобы доставить удовольствие своему наставнику и по - совместительству любовнику. Их связь тем крепче, чем более Джим влюбляется в Сильвера. Каждую ночь мальчик открывает в свою очередь новую грань своего любовника и понимает, что все они безумно ему нравятся. Впервые за долгое время он испытывает безудержное искреннее счастье. Счастлив по-своему и Джон Сильвер: мальчишка так влюблён, так послушен и так горяч, что что-то начинает потихоньку пробуждаться и в зачерствевшей душе бывалого морского волка. Однако Сильвер, как и любой настоящий волк, осторожничает: он не спешит привязываться к мальчику — привязанность и прочие подобные чувства иной раз бывают опаснее ножа или пистолета, потому что ранят в самое сердце. Он внимательно наблюдает за происходящим, в особенности, за теми, кто может вмешаться в ход событий. Ему не нужно внезапных случайностей, которые могут порушить идиллию в отношениях с Джимом. А вмешаться может кто угодно, да хотя бы этот доктор, который, кажется, начал что-то подозревать в отношении Джима. И каждую ночь прижимая Джима к деревянной стене или укладывая его на стол, чтобы наградить послушного мальчика заслуженной лаской, Сильвер старается не оставлять на юном теле следов, которые может заметить внимательный доктор, а также чутко прислушивается ко всему вокруг. Джим же не замечает ничего вокруг. Он стал более рассеянным и даже каким-то потерянным. Эти чувства и их с Сильвером безумные ночи выпивают из него всё до капли. Так странно — пустота внутри, оказывается, умеет делать человека счастливым. Юноша чувствует себя выжатым, как лимон, но счастливым до одурения. Он плывёт на настоящем корабле на поиски роскошных сокровищ самого капитана Флинта, с самой лучшей командой и под эгидой сурового, но профессионального капитана, и каждую ночь втайне от всех остальных он проводит с человеком, который внезапно стал ему ближе всех и показал, что любовь может приносить не только душевные метания, но и удовольствие. Однако судьба вскоре подкинула Джиму жестокий урок: счастье — не долговечно. И когда Джим услышал, случайно оказавшись в бочке из-под яблок, как Сильвер пытается переманить на свою сторону матроса из команды с целью устроить бунт на корабле и говорит ему ровно те же самые слова, что говорил ему самому, то трудно было сказать, что он чувствовал больше — жгучий гнев или жгучую ревность. — А что другие матросы? Они согласны? — О, можешь не волноваться, мой друг, они с нами. — А как же остальные? Сквайр, капитан, доктор и мальчишка? Как с ними поступим? — В расход. На корм акулам. Джима даже почти не беспокоило то, что большая часть команды — за Сильвера, что они — его головорезы. Он замыслил убить всех, кто не присоединится к нему, то есть, капитана, сквайра и его слуг, доктора и его, Джима. Сердце Джима ранило одно — Сильвер его предал. Старый лжец одурачил его, использовал его доверчивость и горячность себе на пользу, воспользовался им. — Я вижу, ты парень толковый. Я такими словами не бросаюсь, запомни. — Воодушевленно вещал Сильвер и, кажется, даже хлопал матроса по плечу. — «Конечно, не бросаешься, старая лживая скотина» — Думал тем временем Джим, кипя от злости. Те же самые слова, те же самые жесты, чёрт бы их побрал. Далее пойдут эти осторожные касания рук, плеч, шеи — так же, как делал Сильвер с Джимом. Причём всё это будет так аккуратно спрятано под маской обычной доброжелательности, что матрос ничего и не заподозрит. Во всяком случае, он не подозревает, что в двух шагах от него сидит и проклинает его и Сильвера мальчишка, которого собираются пустить «в расход». Горечь предательства сдавливала горло похуже пресловутой яблочной вони. Если бы Джим мог, он бы убил этого человека прямо сейчас — велико было искушение выскочить из бочки и возить ему нож в его черствое сердце. Жаль только, что ножа у него при себе не было… Но Джим не мог выдать себя. Он решил слушать дальше и при первом же удобном случае сообщить капитану Смоллету, сквайру и остальным. Чёртов Сильвер! Мерзавец втерся к ним в доверие, а сам замыслил бунт. А ведь все они и не думали подозревать его — такой благостный и обходительный человек, настоящий джентльмен. Джим уже было поверил, что этот человек сможет сделать его счастливым, но теперь его сердце было безнадёжно и болезненно разбито. Не стоило доверять одноногому моряку… Джим твёрдо решил, что завтра будет вести себя, как ни в чём не бывало, но и на дюйм больше, чем необходимо, не подойдёт к Джону Сильверу. Это имя, как и его обладатель были ему теперь глубоко ненавистны, а воспоминания о том, чем они занимались по ночам в кубрике, вызывали глубокое отвращение. — «Не прощу…» — Решил для себя Джим, мысленно уже кромсая Джона Сильвера на мелкие кусочки. — «Ни за что и никогда не прощу!».