***
25 июля 2023 г. в 15:34
Сны между собой были переплетены тонкой слабой нитью, тесно связанной с реальностью, которая медленно натягивалась и истончалась, готовая в любой момент порваться. Обрывки иллюзий и воспоминаний хаотично скакали, сменяясь один за другим и не давая шанса ухватиться и запомнить их. Как ни пытался отсрочить пробуждение и продлить недолгий сон, сотканный из грез и боли, забывшись в очередной большой дозе алкоголя, оно было неминуемым. И в каждом сне, в каждом прохожем и сказанном невзначай слове о прошлом, был он.
Александр открыл глаза, разминая онемевшие конечности и потерянно оглядываясь по сторонам — на столе были разбросаны учебники, документы, зеленые тетради, неподалеку лежал железный термос и коробка с разноцветными монпансье, а напротив сладко спал его ученик, уткнувшись носом в свою руку.
Шура несколько раз моргнул, зажмуривая глаза и резко открывая, чтобы сбить сонливость и тяжелую усталость, поправил сползшие очки на переносице и машинально поддел пальцем резинку на запястье, убирая волосы в небрежный хвост. Несколько черных прядей упали на лоб и веки, а стул привычно заскрипел, оживший из-за резких движений. Азов слегка поморщился от неприятных звуков и тяжело вздохнул, когда до него наконец-то дошло, что он снова уснул за проверкой домашних работ своих учеников. Взгляд скользнул на наручные часы, а потом — на спящего ученика.
С этого дня начинались новогодние каникулы, и, конечно же, никто в здравом уме не остался бы в школе в свой выходной. Стоило отправиться домой, а не оставаться в пустой плохо отапливаемой школе, потому что Шихов обязательно остался бы с ним за компанию, даже если сегодня праздник.
«Хреново», — единственное, что пронеслось в его мыслях и тут же исчезло среди других ненужных.
Казалось бы, почему, ведь Шихов любил астрономию, математику и физику так же сильно, как Александр, часто помогал с проверкой чужих работ и на каждый праздник дарил хороший кофе. Он умный, прилежный и упрямый, развит не по годам, и порой говорил как человек, повидавший и переживший разного вида дерьмо. С ним можно было поговорить, поспорить и обсудить все, что угодно, а это большая редкость, особенно среди учеников старших классов. Иногда он едко отшучивался, приносил с собой старый железный термос, который оставлял в кабинете Азова, и засыпал, пока ждал его пробуждения.
Тимофей Шихов — ходячая катастрофа, смотрящая на Александра, как на новогоднее чудо, и это одновременно нравилось и пугало. Потому что Шихов словно из другой вселенной, слишком загадочный и сложный, а ему всего-то восемнадцать, чтобы иметь такой притягательный шарм.
Тимоша всегда был странным подростком, потому что парни в его возрасте думали не о физике, созвездиях и тем более не о замудоханных учителях физики-математики, а о девчонках, компьютерных играх, тусовках и дешевой выпивке.
Александр ощущал себя уязвимым, когда смотрел на спящего ученика. Сердце предательски щемило и билось быстрее от избытка чувств. И это совсем не из-за возраста или внезапной тахикардии, всему виной — он.
И в совокупности со всем, что происходило в его жизни, — это было херово, ведь влюбиться в собственного ученика — само по себе личная трагедия. Признать это и принять как факт — так вообще херовей некуда.
Сейчас Тимоша ощущался более волшебным и сюрреалистичным, словно он лишь иллюзия уставшего сознания, которая вот-вот растворится, не оставив и следа. Он был все такой же — растрепанные волосы, усталый вид, форма слегка мятая, — ничего не изменилось, но не в данный момент, который напоминал тонкий мыльный пузырь.
Его крашеные сиренево-синие волосы спадали на поджатую руку и закрытые веки, а теплый свет от уличных фонарей, проникающий в кабинет, бликами расползался по его бледному лицу. Странное ощущение тепла разливалось в груди, приятно покалывая кончики пальцев и не давая отвести взгляда от мирно спящего парня.
За окном шел снегопад, в помещении было темно, прохладно и пахло зимней елью, которую притащил сам Шихов — три пушистые ветки лежали около него, плотно обвязанные ниткой. Тимофей не смог принять то, что можно остаться в Новый год без елки и подарков, но Азов все равно не видел в этом нужды.
— Разве тебе интересно быть со мной, а, Мальвина? — Александр мимолетно улыбнулся, а после мысленно дал себе пощечину за рассматривание ученика.
Нельзя даже сближаться, не то что украдкой любоваться. Шура уже взрослый, чтобы влюбляться, а тем более давать какие-то ложные надежды и обещания.
Азов привстал и открыл нижний ящик тумбы, вытягивая оттуда книгу. Шихову же нравилась астрономия и физика, неудивительно, что он мечтал о книгах Стивена Хокинга.
Шура положил около него книгу, на какое-то время замирая и рассматривая его подрагивающие ресницы и длинные, слегка покрасневшие пальцы. Парень весь съежился, как кот, которого вывели погулять в холодный февральский день, а если всмотреться, то было заметно, как покраснели его нос со щеками, которые были плохо спрятаны за растрепанной челкой и синим рукавом рубашки.
Все-таки в помещении слишком холодно.
Александр снял себя пиджак и осторожно накинул на его плечи.
Тимофей выглядел настолько беззащитным, когда крепко спал, уткнувшись носом в свою руку. Вроде уже такой взрослый, высокий и сильный парень, а сердце Шуры по-глупому екало, трепеща. Шихов стал для него путеводной звездой среди хаоса и боли, лишь он давал крупицы надежды и радости в и без того мерзопакостной жизни.
Азов стоял сбоку, когда Тимофей приоткрыл глаза.
— Привет, — сонно и немного хрипло пробормотал парень, вытянув руки, чтобы размять затекшие мышцы.
— Привет, — повторил Шура, смотря прямо на него, не в силах отойти или отвернуться.
Азов был немного растерян, потому что снова задумался о нем и выглядел сейчас, словно его застукали за чем-то нехорошим.
— Вы выспались? — Тимоша широко улыбнулся, растягивая уголки губ, из-за чего на щеках появились небольшие ямочки. — Надеюсь, вам приснилось что-то хорошее. — И, развернувшись вполоборота, посмотрел ему прямо в глаза.
Шура окончательно поплыл. Его глаза были синие и глубокие, словно зимнее море с наледью, а если долго вглядываться, то появлялось ощущение, что это совсем не море, а безграничный космос с ярко холодными звездами. Его глаза не казались замершими или бездушными, нет — когда он смотрел в них, то чувствовал, что обжигался, сгорая дотла.
Какой он милый, чудесный и необычный, нестерпимо хотелось сказать, насколько он прекрасен сейчас.
Азов мог бы соврать, что ничего не снилось. Ему и правда редко снились сны, но не сегодня. Язык не поворачивался не то что соврать — даже ответить. Потому что ему снился он.
— Это мне? — Тимоша уронил взгляд на стол и осторожно дотронулся до обложки книги, — спасибо, давно о ней мечтал, — а после схватил ее, прижимая к груди. — У меня для вас кое-что есть. — Он тут же вскочил на ноги и встал вплотную, смотря на Шуру настолько счастливыми глазами, что становилось как-то не по себе.
Азов сжал губы в тонкую полоску, когда заподозрил, что подарок совсем не материальный и его снова подталкивали на очередное спонтанное действие.
Нельзя идти с ним, нельзя слушать, смотреть и отвечать. Надо вернуться домой, пусть там холодно и пусто, но так будет лучше.
— Все хорошо? — Шихов спросил тихо, почти шепча, словно боялся, что может спугнуть его, и, получив одобрительное мычание, дотронулся подушечками пальцев до его руки.
Шура от неожиданности вздрогнул: не из-за холодных пальцев и не потому, что его ученик непозволительно близко, а из-за того, что это Тимофей, тот, из-за кого сердце отбивало чертову чечетку, норовя разорваться на части. Он не спрятал руку, не отошел назад и не сказал, что это не лучшая идея, а позволил взять себя за руку и повести к выходу.
Взгляд в последний раз зацепился за кабинет и предметы, находившиеся в нем: за висевшие портреты физиков в деревянных рамках, развешенные бумажные снежинки с яркой мишурой и за зеленую обшарпанную доску, на которой красовались различные надписи, выведенные белым куском мела.
Александру все еще казалось, что он спит. Рука Тимоши прохладная, а пальцы — холодные по сравнению с его собственными. Он неуверенно сжимал его руку сильнее, надеясь отогреть, а парень, что странно, был совсем не против.
Шаги отдавались приглушенным эхом, расходясь по темным неосвещенным коридорам, везде были разбросаны белые и голубые конфетти, тихо шуршавшие под подошвами. Лунный свет проникал блеклыми лучами, разливаясь по стенам и потолку, делая это место незнакомым и сказочным.
Радовало то, что их никто не видел, что никто не помешал бы и не разрушил и без того хрупкий момент — ни учителей, ни учеников, ни сторожа, лишь они вдвоем.
Тимофей никогда себе не изменял: даже сегодня был одет в синюю безмерную рубашку, которую, как обычно, небрежно заправил в черные брюки, и старые кеды. Шуре безумно нравилось, как он одевался, потому что так одевался только Шихов и было бы глупо не признаться, что ему это шло.
Они остановились около дверей спортзала, которые всегда закрывали после уроков. Тимофей отложил книгу на железный ящик, где лежал огнетушитель, и выудил из кармана скрепку, разогнув и вставив в скважину, после чего присел на корточки и начал старательно возиться с замком.
— Ты же в курсе, что так нельзя? К тому же при мне.
Александр говорил не для того, чтобы остудить его пыл, а скорее чтобы беззлобно поязвить. Уж слишком Шихов расслабился рядом с ним, ведь прекрасно знал, что Азов ничего не сделал бы. Он и сам в этом участие принимал, так что не было смысла останавливать или отчитывать.
— Знаю, но вы ведь не сдадите своего любимчика, так? — Тимофей с улыбкой повернулся к нему, когда послышался характерный щелчок, а после встал на ноги и открыл двери нараспашку. — У нас есть немного времени, чтобы повеселиться. Дядя Вася знает, что вы часто засиживаетесь допоздна. На крайняк скажем, что я в очередной раз помогал вам с проверкой тестов.
Шихов сделал шаг вперед и развернулся к нему, поднимая и впиваясь взглядом в его лицо.
— Интересная такая проверка, Мальвина. — Шура ухмыльнулся и сделал шаг вперед, оказываясь непозволительно близко. — Придумай что-нибудь получше.
Зная Тимофея, можно было ожидать все, что угодно, ведь заболтать он умел любого, как и красиво подать себя. Сделать жалостливые глаза, смотря настолько невинно и наивно, что становилось невыносимо, ведь грех отказать парню с такими глубокими синими глазами. Этими глазами можно сводить с ума, не то что сладкими речами, а говорил он всегда медленно, томно и приглушенно. Парню достались не только гипнотизирующие глаза, но и ангельский голос, которым он совсем не брезговал пользоваться.
— Скажу, что забыл кое-что забрать. Например… — Тимофей резко схватил его за руку, утягивая Азова в очередное спонтанное приключение. — Ваш танец. Потанцуйте со мной. Всего один раз.
Теперь не увильнуть: Тимоша за все время их общения так хорошо изучил его, знал ведь, что он ни за что не согласился бы станцевать. Уж слишком стар для всего этого, тем более для вечерних танцев под луной.
— Вам уже не сбежать, — Шихов нагло ухмыльнулся, уводя Шуру вглубь.
Он и не думал сбегать, смысла не было, тем более, хотелось побыть с ним подольше.
Тимофей остановился на середине и отошел к самой стенке, где кое-что осталось нетронутым после праздника, покопался в небольшом устройстве, включая музыку и настраивая громкость.
Эта песня больше подходила для вальса или медленного танца — мягкая, тягучая и приятная на слух, а самое главное, она играла не на всю громкость, как это бывало, а едва слышно.
Тимофей снова направился к нему, останавливаясь напротив, взяв его руку в свою и прижавшись к груди, намекая, что нужно оттаять и начать двигаться в такт.
Азов неуверенно и мягко сжал руку и сделал точно такое же движение, как Тимоша, повторяя за ним, ступая следом и наблюдая за каждым его вздохом и выдохом.
Конфетти под ногами тихо зашуршали, каждый шаг был осторожным и мягким, но все равно отдавался легким эхом вместе с приглушенной музыкой.
Шаг к шагу, рука об руку, сердце к сердцу.
Голова кружилась из-за дурманящих разум чувств, сердце ускоряло и без того быстрый темп, когда движения замедлялись, а взгляды встречались друг с другом.
Шихов был такой красивый, когда улыбался, когда плавно делал шаг вперед-назад и когда невесомо прижимался щекой к его плечу.
Его навязчиво преследовало ощущение того, что он совершал преступление, позволяя себе держать его за руку, приобнимая за талию и неотрывно любуясь им, танцуя, пока никто их не видел и не слышал. Банально пожадничал и решил отхватить кусок повкуснее и пожирнее, когда знал, что нельзя. Но сейчас он был так счастлив.
Все рано или поздно заканчивается, и этот момент закончится тоже, так почему нельзя просто потанцевать? Один раз. Мир же не взорвется.
— Вы можете не стараться. — Тимоша мягко положил ладони на его грудь, приподнимая их и оставляя на плечах. — Это просто медленный танец.
Это был не просто медленный танец, а почти целое признание. Потому что нормальные парни не звали своих учителей физики, тем более замудоханных и озлобленных на весь мир, танцевать медляки в школьном спортзале, где пахло пылью и резиной. Шихов играл с огнем, не боясь ни обжечься, ни сгореть дотла. То ли совсем глупый и наивный, то ли совсем отчаявшийся и влюбленный.
Странное наваждение нахлынуло, проглатывая с головой, все вокруг замерло, затихая на миг. Мир стремительно растворялся, становясь настолько оглушающим и пустым. Он забыл, как дышать, стоило сделать спасительный вдох и выдох, но перед глазами лишь он и его до ужаса глубокие синие глаза.
Он снова тонул, снова шел к самому дну.
Тимофей резко остановился и посмотрел на него чересчур серьезным и странным взглядом. Александр впервые видел, чтобы он так на него смотрел. Так, словно готов съесть живьем и не пожалеть об этом.
Тимоша вытянул руки, прикасаясь подушечками пальцев к ободку его очков, стягивая их вниз и убирая в карман. Пиджак, накинутый на его плечи, окончательно сполз, упав на пол с громким шуршанием.
В голове пусто, так тихо и спокойно. Шихов потянулся, вставая на носки и соприкасаясь кончиками носа, мимолетно целуя. Его руки скользнули к шее, обхватывая прохладными ладонями сзади и утягивая в очередной короткий поцелуй. Азов чувствовал непозволительно много: тепло чужого тела, мягкие губы, от которых все внутри переворачивалось вверх дном, и холодные пальцы, двигающиеся к самому затылку. Сердце ускорило ритм, оглушающе ударяясь о ребра, из-за чего казалось, что оно вот-вот выпрыгнет и разобьется вдребезги.
В голове было лишь одно: «Нельзя, остановись…».
— Вы мне нравитесь, — он прошептал в самые губы, заводя пальцы в волосы, мягко перебирая и сжимая, не давал и минуты усомниться или отказать, снова накрывая губы и жадно целуя, словно это единственное, что нужно и важно в этом мире.
Тимофей продолжал целовать, томно выдыхая и хватаясь за него, как утопающий. Продолжал его ломать, полностью уничтожая здравый смысл и границы. Стирая все вокруг и кроша это на части, заставляя лишь чувствовать и видеть себя.
— Очень сильно нравитесь, — снова обдавал горячим шепотом, сводящим Шуру с ума, мысли плавились, оставляя после себя лишь пустую оболочку, а он продолжал целовать.
Он не мог ни оттолкнуть, ни уйти, ни остановить себя, все полетело к чертям, полностью размывая любые мыслимые и немыслимые границы.
Как же он хотел целовать его, прижимать к себе, трогать, любить. Как же хотел, чтобы время остановилось на этом моменте, и все остальное стало ничем, лишь пустым звуком.
Его губы обжигали, заставляя гореть заживо, его вздохи пробуждали тайные желания, а его шепот продолжал повторяться эхом в голове, не смолкая ни на секунду.
Так пусто. Больше не было запретов или навязчивых мыслей, был только он.
И Александр сдался, окончательно сломавшись, — обхватил его лицо ладонями и начал самозабвенно целовать — жадно, страстно, голодно.
Раздалась мерзкая трель, которая становилась все громче с каждой минутой. Звон вызвал новую волну боли, спазмов и тошноты, вырывая из короткого оцепенения, вызванного большой дозой водки и успокоительного, полностью развеивая воспоминание и заставляя все же открыть глаза.
Он снова уснул на полу, напившись до беспамятства, вылакав полную бутыль водки и после раздолбав об стену в приступе гнева большую часть вещей и мебели. В руках рубашка Тимофея, которая была случайно оставлена у него. На полу валялись осколки и щепки от табурета, стола, кассет, тарелок и ящика телевизора, которые сейчас противно впивались в кожу, заставляя все же подняться и направиться к телефону.
Азов со второй попытки поднялся, только сейчас осознавая своим опьяненным разумом, что алкоголь еще не выветрился из организма, и, шатаясь, направился в коридор, оставляя на тумбе рубашку и хватая трубку, все же отвечая:
— Пошли нахуй, — а после окончательно выдергивая кнопочный телефон вместе со шнуром и уходя в гостиную.
Александр резким толчком открыл форточку, замахнулся и выбросил телефон, так и оставив окно открытым. Прохладный осенний воздух стремительно заполнял пространство, приподнимая старые ободранные шторы и скомканные листки, разбросанные по полу.
Шура скривился, когда наконец-то почувствовал резкую боль в ноге, которую не ощущал из-за большого количество алкоголя, и наклонился к ступне, хватая ее руками и немного поворачивая к себе.
— Блядство, — шумно выругавшись, вытащил пальцами осколки и выкинул в открытое окно.
Какое-то время он молча смотрел на наполовину пустую пачку Явы, которая лежала на подоконнике вместе с увядшими в горшках гераниями, и все же достал из пачки одну сигарету и зажигалку. Сунул ее в рот, чиркнул по колесику и быстро прикурил, жадно затягиваясь. Развернулся, осматривая бардак и поломанную мебель и останавливаясь на веревочной петле, которая болталась у самого потолка.
Азов выдохнул сизый дым, снова затягиваясь и шумно выдыхая. Пепел хлопьями оседал на пыльной водолазке и порванных спортивках, а кровь из ноги, не останавливаясь, по каплям просачивалась, оставляя размытое красное пятно на светлом узорчатом ковре. Какое-то время Шура стоял на одном месте, не моргая и не шевелясь, докуривая дотлевающую сигарету, а после задрожал всем телом, хватаясь за голову и сгибаясь в три погибели. Хрипло закричал, то ли ревя, то ли задыхаясь от собственных чувств и воспоминаний, медленно оседая вниз.
— Почему, блять? — оперся ладонями о пол, шумно выдыхая, — Почему, сука-а, — из глаз снова пошли слезы, обжигая кожу замерзших и осунувшихся щек. — Почему ты забрал его у меня? — Азов поднял покрасневшие глаза вверх, снова натыкаясь на болтающуюся петлю, и было не совсем ясно, к кому он обращался — к Богу, в которого не верил, или ко вселенной, которая не услышит. — Ему всего-то девятнадцать было, он хотел быть астрофизиком, бля-ять, сука…
Азов оперся локтями об пол, скрючившись и ложась спиной на грязный ковер. Какое-то время он глотал воздух ртом, задыхаясь в слезах и смотря немигающим мутным взглядом на обшарпанный белый потолок.
Мир разрушался на глазах, рассыпаясь на осколки. Ничего не хотелось — ни спать, ни есть, ни жить. Все стало настолько чужим и ненужным.
Он потерял его навсегда.
Шура поднялся и, шатаясь, направился на кухню, хватая уцелевшую табуретку и таща к петле. Встал на нее, обхватывая ладонями веревку и накидывая узел на шею.
Он слишком устал, чтобы жить с воспоминаниями о Шихове. Слишком потерян и разбит. Не было ни страха, ни сомнений, ни сожалений, была лишь разъедающая до самого основания боль.
Он потерял не только его, но и себя самого.
Табуретка с глухим стуком упала на пол.