Reflections

      Теплый ветер едва заметно колышет крохотные листики травы, заставляет те сталкиваться друг с другом и щекотать нежную кожу лежащих посреди высоченной травы парней. Травинки сплетаются со стеблями длинных синих васильков, которые переплелись с таким же чудесным синим леном, украшая их собою и делая покачивающиеся из стороны в сторону цветы ещё более красивыми.       Розоватый кипрей ласково касается закрытого волосами веснушчатого уха, двигает локоны, заставляет дёрнуть головой в попытке уйти от щекотки. Мягкая ткань одежды смялась, становясь неопрятной, серая футболка стала походить на черную, испачкавшись в грязи. Белые, словно покрывший ветки зимой иней, волосы путаются из-за частых поворотов головы, маленькие листики вплетаются в прядки, совершенно не портя внешний вид.       Темно-чёрное, как одежда само́й стереотипной смерти, небо плавно переходит в розовый, размывая границы между различными оттенками фиолетового. Рассыпанные как крохотные сахаринки тысячи звёзд приветливо мигают, собираются в созвездия вроде гончих псов, сказочной Гидры, Цефея и Змееносца.       Крохотные пальчики мнут землю под собой, пытаются удержать тело на земле и не позволить призрачному чувству невесомости забрать себя. Подушечки пальцев пачкаются в слое осевшей пыли, колечки, подаренные милым парнем с выделяющимися щеками, соскальзывают с пальцев, грозясь опустится на землю и потеряться в кустике весеннего Адониса.       Оленьи глаза сверкают освещающей маленькое пространство радостью, подобно искоркам исходящим от бенгальских огней. Феликс переводит взгляд на молчащего парня совсем рядом с собой, заправляет лежащие у лица пряди за аккуратное ухо, пачкает блонд грязью и улыбается, замечая у Хана такую же сияющую улыбку, чем-то напоминающую сердце. Джисон тычет длинным пальцем в созвездие Геркулеса, тихо, так что слова находятся на грани того чтобы слиться со свистом ветра, вопрошает: «Кассиопея?..»              Феликс не сводит глаз с красивого профиля и достаточно тихо, заливисто смеётся, все равно пугая мирно сидящих на цветах веро́ники сорта «Icicle» разноцветных бабочек, заставляет тех раскрыть крылья и улететь вдаль, рассеиваясь на фоне касающихся друг друга цветов.       – Нет, это Геркулес! – бархатный смех отдается мягким эхо в голове, постепенно рассеивается, на дрожащих губах яркая улыбка, из-за которой в уголках глаз собираются маленькие морщинки. – Кстати, из-за него появились олимпийские игры! Ты знал?              Джисон отрицательно качает головой, проводит рукой по крохотным цветочкам аквилегии и удивительно-мечтательно смотрит вверх, исследует любопытным взглядом самые темные точки в небе и останавливается на маленькой, совсем незаметной звезде, словно она – нечто особенное, интересное и значимое.                     Джисон удивлённо открывает рот, едва заметно двигает губами и, кажется, произносит что-то, но его слова уносит порывистый ветер и они рассеиваются, превращаются в пылинки.       Феликс вновь поворачивает голову к небу, убивает неосторожными движениями наверняка красивые цветы под собой и завороженно глядит, наслаждаясь нежными касаниями травы к телу.       – Джисон! Смотри, там звезда падает, загадывай желание скорее! – Джисон улыбается, закрывает глаза. Его грудь тяжело вздымается, пальцы, расслабленно лежащие на смятой траве, немного дрожат.       Феликс бросает последний взгляд на него и, ухватив кончиком зуба дрожащую губу, закрывает глаза, шепчет желание, сопровождаемое необычным чувствством оплетающих внутренности цветков чистотела.       Ему кажется, они обхватывают щитовидную железу, спускаются по трахее к левой общей сонной артерии, иногда ломаются, не вынося долгого пути, отчего органы покрываются жёлтым соком.              – Кажется, что мы так близко к звездам… – задумчивый шепот аккуратно нарушает тишину, впивается в сознание пальцами с сильно отросшими ногтями. Джисон кивает, откидывает голову сильнее, оставляет следы на погибших травинках.       «Наверное, он пытается сделать место на котором лежит удобнее» – проскакивает в голове Феликса, задерживаясь на секунду.              Крохотная ладошка, испачканная в грязи и частичках пыли ползет по траве к чужой, на вид все такой же расслабленной. Подушечки пальцев осторожно, будто переживая что прикосновение станет последним, проводят по крохотному местечку на ладони и не ощущают тепло чужой кожи. Они бегут по ребру ладони выше, сжимаются вокруг обхваченных призрачной кожей фаланг и, не чувствуя опоры, падают на основание высокой травы, соприкасаясь друг с другом и сжимаясь в небольшой кулак.       Феликс медленно, слишком сильно показывая насколько не хочется возвращаться в реальность, поворачивает голову к Джисону, встречается с его теплым взглядом. Его кожа словно окрашивается в цвета поляны, создаётся ощущение что Джисона по частичкам уносит ветер.       Ранее блуждавший по внутренностям чистотел завял, оставил после себя лишь мертвый цветок.       Феликсовы ладони пытаются вновь хотя бы на мгновение прикоснутся к чужим, следуют за исчезающим Джисоном, а раненное, обхваченное трупами цветочков чистотела сердце роняет крохотные слезы.                     Взгляд его темных глаз и нежная улыбка исчезающего видения такие же теплые, как и были в начале наполненного радостью вечера.       Феликс, кажется, на мгновение снова поверил что он реален.              Джисон окончательно пропадает, уносясь вместе со свистящим потоком ветра. И не было на его месте никакой смятой травы, прижатой к земле весом чужого тела, не было сорванного василька, который он подарил Феликсу.              Теперь Феликса окружали лишь пестрящие различными цветами крокусы, васильки, стереотипные ромашки и герань, которой пах Джисон.       Высокая трава колышется, трогает тело ласковыми поглаживаниями, словно пытаясь успокоить. Он с улыбкой гипнотизирует одну единственную, совсем незаметную звёздочку и думает, что душа Джисона наверняка поселилась именно там.