Наконец-то радость

Под беспросветно серым небом, в поле, около болота стояла карета. Вскоре подъехала еще одна, из которой вышли две женщины — темноволосая, в шляпе с пером, и невероятно печальная, в белом цветочном платье. Из кареты кормилица подала печальной женщине сверток с младенцем. Женщина взяла ребенка как драгоценность. Она выглядела так чужеродно, неуместно и беззащитно, как будто ее только что вырвали из уютной детской комнаты, где она сидела в кресле у камина. Ступая по хлюпающей грязи, она пошла к другой карете. Лицо ее было серым от горя. Она шла так, как идут на казнь. Дверь кареты открылась и оттуда вышел строгий надменный мужчина с холодными глазами. — Сидеть, — приказал он своим собакам в карете и захлопнул дверь. Увидев его, женщина остолбенела. — Здравствуй, Джорджиана, — поприветствовал он ее. Казалось, она испытывает тошноту. Но вся ее фигура выражала горделивость, на лице было плохо скрываемое презрение. Она выдавила: — Уильям. Что это значит? Где Чарльз? Тень прошла по лицу мужчины, он посмотрел на Джорджиану злобно и с некоторой жалостью. Затем он медленно втянул воздух, скрипя зубами, и встретился глазами с темноволосой женщиной, будто задавая ей вопрос. Темноволосая женщина мягко улыбнулась и кивнула ему. Он неловко откашлялся, подбирая слова, и наконец сказал холодным и обвиняющим тоном: — Джорджиана, ваше поведение было неприемлемо. Вы заслуживаете наказания. Вы находитесь здесь, в этой ситуации, исключительно по своей вине. — Вы здесь, чтобы сказать это? — сказала Джорджиана со сдавленной злостью. — Я здесь, потому что я твой муж, черт побери! — повысил голос Уильям, заставляя ее вздрогнуть. Дальше он снова заговорил холодно: — Хотя вы никогда этого не замечали, я тоже обладаю чувствами. И мне вовсе не доставляет удовольствия видеть, что вы испытываете страдание. Я признаю, что я бывал… резок с вами… И в наших отношениях происходили… неприятные моменты… Джорджиана вздохнула мучительно, ее глаза сверкнули болью и ненавистью, она отвела взгляд в сторону. Он продолжал, в его голосе опять было обвинение: — Вы никогда ни о чем не просили меня, Джи. Вы никогда не давали мне возможности сделать что-то для вас, исполнить долг мужа помогать жене, когда она в том нуждается. И получить вашу благодарность. Вам не приходило в голову, что вы могли бы попросить меня о чем-то? Джорджиана выглядела растерянно. Очевидно такие мысли действительно были новыми для нее. В ее лице было непонимание. На долю секунды его глаза чуть-чуть опустились, указывая на сверток в ее руках. Она не могла позволить себе подумать, что он сейчас действительно имеет в виду то, что ей показалось. Ее сердце бешено стучало от того, что в него закралась призрачная тень безумной болезненной надежды, которой она не смела верить. Она молча смотрела на своего супруга в шоке и недоумении. — Я много думал все эти месяцы и обнаружил… — ему было трудно подбирать слова, — возможность… проявления милосердия к вам и вашим материнским чувствам, Джи. Если вы попросите меня. Если обратитесь ко мне как к своему супругу. Джорджиана ахнула. Ей не хватало воздуха. Какое-то время она стояла, не в силах пошевелиться или говорить. — Уильям… — выдохнула Джи, давясь воздухом. Она дрожала, ноги не слушались ее, но она приблизилась к нему, словно ее толкали в спину. — Пожалуйста… Я прошу тебя… — она плакала и смотрела в ледяные глаза мужа затравленным зверем. — Пожалуйста! — она прижимала к груди своего ребенка. Он молчал, глядя на нее свысока. На его лице не отражалось никаких эмоций. — Уильям, прости меня! — добавила Джорджиана и ее рука дернулась в порыве прикоснуться к нему, но ей было дико и страшно касаться своего мужа. И все же она совладала с собой и несмело положила руку ему на плечо, нервно цепляясь за его плащ. Он с наслаждением упивался этим моментом, когда больше нет дерзости, заносчивости и осуждения в ее глазах и словах, когда она больше не делает вид, будто его не существует, не предлагает сделок, не отталкивает его. Когда он нужен ей, когда она, наконец, ведет себя с ним так как должно. С отчаянием, страхом, болью и надеждой она всматривалась в каменное нечитаемое выражение лица мужа, в ожидании его слов, его решения. Наконец он заговорил, в его голосе слышалось самодовольное торжество, он говорил неспешно: — Что ж, Джи, вы всегда были хорошей матерью. Я ценю и уважаю эту черту вашего характера. Мне трудно отказать вам, видя вас в таком отчаянии. Джи издала тихий задушенный стон. — Но я хочу, чтобы вы вполне осознавали, что эта снисходительность дается мне не просто. Я решил сделать это исключительно в качестве выражения моих чувств и признательности вам. Я могу простить вас и принять этого ребенка, но при условии, что ничего подобного никогда больше повториться, — сказал Уильям жестко. Слезы текли по лицу Джорджианы, она не могла сказать ни слова, потому что ее разрывало рыданиями, но она боролась, не смея разрыдаться перед мужем. Она кивала судорожно и в конце концов смогла произнести, всхлипывая: — Д-да, Уильям! — Хорошо, — сухо сказал он и посмотрел на темноволосую женщину. Она одобрительно улыбалась ему. — Поедемте домой, — сказал Уильям, резко разворачиваясь и оставляя руку Джи пустой в воздухе. Он направился к своей карете. — Уильям! — окликнула его Джорджиана. Он обернулся. — Ее зовут Элайза, — сказала Джорджиана с улыбкой сквозь слезы. Впервые в жизни он видел как она смотрит на него и ее глаза светятся счастьем и радостью, пусть к этим чувствам и были примешаны вечные боль и тоска. Уильям коротко улыбнулся ей самыми уголками губ. Джорджиана увидела как, всего на мгновение, но в его глазах промелькнула маленькая искра тепла. Он сел в карету, где его ждали собаки. Женщины с ребенком сели в другую. Они поехали домой. Сквозь тучи пробился и упал на дорогу луч солнца.