Затуманенные звёзды

      Конец рабочей недели в Сумеру знаменуется массовой миграцией всех слоёв населения в множество кабаков и таверн с целью опустошить запасы местной и завезённой из других регионов выпивки. Все предрассудки, конфликты и распри оставались за дверью, а после пары бокалов хорошего вина так вообще не было разницы между высокопоставленным мудрецом, пустынником и чужестранцем в подшитой шинели. А уж как все вставали единым фронтом при виде матр, которых вызвали на дебош… На утро из камер доносились заливистые песни непохмелившихся соловьёв о клевете, дурном пойле и прочих причинах дурного поведения накануне.       Помимо массовых мест некультурного отдыха, были и более элитные места, где желающие и располагающие морой могут отдохнуть в одиночестве и чуточку более раскованно, чем предполагает закон. Владельцы таких мест очень щепетильно подбирают клиентуру, предпочитая не давать матрам повода для прибытия, нежели препятствовать их проходу. Именно в таких местах предпочитал отдых секретарь академии, успешно уклонившийся от поста верховного мудреца.       Аль-Хайтам и так месяц не покидал кабинета, пытаясь привести в порядок весь объём документов, родившихся после битвы даршанов. Хуже того было лишь то, что и дома мужчина не имел возможности провалиться в тишину.       — Мне как обычно. Если кто-то вздумает меня здесь искать, сообщите сначала мне, — Аль-Хайтам опустил увесистый мешок с морой на руку управляющего, что можно перевести как «я хочу побыть один, и по возможности не трогайте меня».       — Как будет угодно, господин секретарь. Возможно, вам захочется попробовать наши новые благовония. Не беспокойтесь, матры ничего не знают об этом. Какой вкус желаете? Крем из сумерской розы? Паддисаровый пудинг? Закатник? Персик зайтун?       — Всего на одну закладку. Я остаюсь до рассвета, — отрезал Аль-Хайтам, добавив сверху моры.       Отдельный зал, высоко над обычной таверной, чтобы не слышать шум стада. Маленькое окно, закрывающее посетителя от лишних глаз, шёлковые подушки и вино, кажется, из Мондштадта. Лучшее на континенте, особенно если добавить в него добрую порцию корицы.       Аль-Хайтам устал. Каким бы рациональным человеком ты ни был, как бы сильно тебе не было всё равно на окружающих, за своё мнение приходится платить. Например, перепроверять каждый раз сопроводительные доклады, в которых нет-нет да и скроется незаметная, как кажется, но грубая ошибка. Ошибка, призванная указать на несовершенство его, Аль-Хайтама, подставить, очернить, унизить. Казалось бы, за что? За то, что всего лишь назвал его идею глупой. То есть так, как она того заслужила.       Эти студенты ещё даже первый семестр не отучились, а самомнение имеют размером с вьючного яка. Каждый уже видит себя профессором, мудрецом, а то и главой даршана, и естественно в «каком-то секретаре, что перебирает бумажки», они видят врага хлеще, чем в генерале Сайно.       — Прошу, господин Аль-Хайтам, — тот же управляющий занес золочёный и украшенный кристалльной рудой кальян, а следом поднос с благовониями, каких ещё и не видели в Сумеру.       Кстати, о людях. Все они так не любят, когда им говорят в глаза правду, но при этом сами не упускают возможность поучить других, как говорить и жить можно, а как нельзя. Аль-Хайтам находил это… ироничным. Это даже заставляло его внезапно улыбнуться среди дня, что вызывало слухи об очередной запланированной пакости. Нет, секретарь академии не обижался и не оскорблялся, просто не понимал, как эти люди живут в противоречии с самим собой. А когда он что-то не понимал, что уставал даже больше, чем от безграмотных прошений некоторых особо принципиальных пустынников.       Аль-Хайтам налил полный бокал вина, снял наконец-то наушники и сделал глубокую затяжку. Кавех задержал плату. Опять. В этот раз он хотя бы раздавал долги. Свои долги. Благо, не влип ни в какую сомнительную историю. Однажды Аль-Хайтам сказал ему, что из-за таких, как Кавех, альтруистов считают глупцами и пустыми, ненадёжными людьми, а всякая гнусь, что живёт только мошенничеством, будет плодиться как не в себя. Безрадостный, но закономерный итог: очередная ссора, угрозы пустить в ход меч, глаз бога и проклятья на древнепустынном.       Архитектор ушел, громко хлопнув дверьми, и его через два дня принесли пьяным матры. «Аль-Хайтам, почему ты не можешь быть мягче? Аль-Хайтам, прояви понимание». Всем обязан он, Аль-Хайтам, но почему-то никто не ощущает за собой свои обязанности. Например, что никто не будет вечно нянчиться с ними, решать их проблемы, давать в долг мору, даже если она будет появляться из воздуха.       Мужчина сделал очередной вдох-глоток, и благовоние с ароматом мяты заполнило его нутро. Обычно, учёные используют их, чтобы раскрыть разум, понять, осознать. Аль-Хайтам же делает это, чтобы хоть ненадолго забыться. Впасть в прострацию, увидеть не этот странный, вечно что-то требующий и ничего не стремящийся дать взамен мир, а кислотно-пёстрые как учебные зелья фантазии других измерений. Сегодня сбор никак не хочет действовать, а виски гудят от перенапряжения.       — Господин Аль-Хайтам, тут иностранец. Упёртый очень, вас ищет. Говорит, видел, как вы заходили сюда, — голос управляющего разбил последнюю надежду на скорый приход.       Мужчина, раздраженно повернул голову на источник звука. Аль-Хайтам, скинувший в угол плащ и сапоги, даже не удосужился подняться.       — Иностранец, говоришь?       — Да, из Мондштадта. Говорит, что ищет именно секретаря академии. Хочет отдохнуть в вашей компании, — парнишка, кажется, под тяжелым взглядом Хайтама был готов самоуничтожиться.       — Проведи его сюда. И больше чтоб никого на сегодня. Ясно? — кратко отмахнулся Аль-Хайтам, докуривая эту порцию.       Следующий выдох ознаменовался звуком открывшейся двери и отодвинутой ткани. По лакированным доскам осторожно стучали каблуки кавалерийских сапог, и слышно тихое бряцанье цепочек амуниции.       — Приветствую, господин секретарь академии, — голос вошедшего был нетипично плавен, лишён того привычного уровня лести и подхалимства, которым с Хайтамом почти что здороваются, когда чего-то хотят.       Аль-Хайтам заместо ответного приветствия выпустил в пока что расплывчатый образ облако дыма:       — Я не знаю, кто ты, да и пока мне всё равно. О работе я ближайшие два дня говорить не хочу. Сегодня тем более. Хочешь отдохнуть — отдыхай. Не хочешь — знаешь, где дверь.       Мундштук уверенным, спокойным движением взяли из его рук, сделав глубокий вдох. — Что ж, я принимаю ваши условия, господин Аль-Хайтам. И ваше предложение провести время с пользой. Кейя Альберих к вашим услугам.       Мужчина поморщился, когда дым выпустили ему же в лицо, и взгляд выцепил это самодовольное лицо с синим звёздчатым глазом. Что же до гостя из Мондштадта, то Кейя лег рядом, своей головой к седой макушке Хайтама.       — Господин секретарь…       — Аль-Хайтам. Господин секретарь я на работе.       — Аль-Хайтам, ты пробовал вино из одуванчиков? — Кейя повернулся на живот, почти что нависая над лицом собеседника.       — Нет. Не буду возражать, если угостишь, — прищурился секретарь, уже ожидавший, когда странный гость нарушит молчание.       Кейя, получивший почти что разрешение творить всё, что ему заблагорассудится, достал походную флягу, заботливо защищенную родным холодом от губительного жара тропиков, и разлил одуванчиковое вино по бокалам. Остаток же был залит в кальян заместо воды, и вместе с благовонием из пряного фрукта харра создавали до одури приятный контраст. Аль-Хайтаму подали напиток охлажденным настолько, что даже край сосуда покрылся тающим инеем, и на краю поля зрения было видно, как блеснул крио глаз бога.       Сочетание вкусов, горячий дым и ледяной напиток, будто покалывающий язык морозными пиками, сделали своё дело, и на секунду у Аль-Хайтама «моргнуло» в сознании. Вместо молодого рыцаря взору предстала гарпия. Однако, это было не грозное жадное чудовище из легенд минувшей цивилизации. Рядом расположился прекрасный, окрашенный в лазурь, пурпур и бирюзу павлин, что припрятал до поры смертоносные когти под пышным оперением.       — Если бы я сказал вызвать матр, а не пустить тебя, как бы ты выкрутился из ситуации? — Аль-Хайтам прищурил изумрудные глаза, пытаясь не развеять увиденный образ, но запомнить его как можно лучше, материализовать в полной мере.       Павлин встал на изящные, крепкие лапы и подошёл ближе, от чего мужчина почти что уткнулся лицом в воротник из пушистых перьев.       — Матры бы мне ничего не сделали. У меня есть все разрешения находиться в Сумеру легально. А то, чем я тут развлекаюсь, им знать не обязательно, — Кейя то ли из воспитания, то ли из стратегии не стал акцентировать внимание на осоловелом взгляде собеседника.       Лишь жалел, что не может спросить пока напрямую, что видит сидящий напротив Аль-Хайтам, чтобы не спугнуть. Павлин поднял руки-крылья, и коснулся обсидиановыми когтями седых волос в районе висков. Наконец-то, прохлада. Покой и физический, и моральный для измученного рассудка. Гарпия раскрыла свой огромный веерообразный хвост, усеянный глазами с четырёхугольными зрачками.       Казалось, что на Аль-Хайтама смотрит сама вселенная через очи тысячи и тысячи хтонических божеств, что сильнее и опаснее всех дурных языков и всех местных божеств вместе взятых. Рука сама тянулась зарыться пальцами в… чужом оперении? В синих волосах рыцаря, что почему-то не находит ничего странного в его поведении? Или же хорошо притворяется?       Кейя же подставился под сильную руку Аль-Хайтама, придвинулся ближе и ближе, а потом и вовсе притянул его к своей груди. Не важно, отражается ли в глазах негасимое пламя или формулы дендро призм. Взгляд усталого от самой жизни и дерьма вокруг человека всегда одинаков. Невероятно тяжёл и печален. Кажется сначала, что это взгляд убийцы, предвестник смерти, но убийца смотрит с энергией, а усталый человек смотрит пусто, сквозь тебя и мимо тебя одновременно.       Павлин сомкнул вокруг Аль-Хайтама большие крылья, и вселенная обступила со всех сторон. Словно разом оказался в абсолютном нигде. Только тёмно-синий космос и зрачки-звёзды вокруг, что смотрят уже не с немым упрёком, а умиротворением, как если бы вдруг самая сладкая и успокаивающая колыбельная вдруг превратилась в миллиарды взглядов, поющих мерцанием шепот одобрения.       Альберих устроился в гнезде из подушек, утягивая за собой странно покорного Аль-Хайтама, что лег даже приятным грузом сверху. Мир вокруг поменял местами верх и низ. Или же такие категории не применимы для бескрайнего космического пространства? Не имеет значения.       Кейя что-то ворчал-бормотал на каком-то пока непонятном, явно странном наречии, от чего перед глазами иногда мелькали кислотно-голубые афоризмы на рунах. Сладковатый пар клубился на уровне окна, дополнительно скрывая происходящее в помещении, рядом тлел кальян с остатками трав, а смуглые пальцы рыцаря искрились крио энергией — Кейя боялся, что от перегрева невольный партнёр окончательно потеряет связь с реальностью, поэтому приходилось нет-нет да и охладить в буквальном смысле чужую фантазию.       Конечно, Альберих не на такой исход рассчитывал, но жаловаться было не на что. А Аль-Хайтам… Аль-Хайтаму было просто хорошо.