Одиночество на вкус

Темно. Всхлип Холодно. Всхлип Плохо. Всхлип Очень темно. В квартире не было видно дальше дивана, на котором сидел Максим, лишь из окна иногда что-то мелко светило, а затем угасало, вновь погружая всё пространство в темноту. Очень холодно. Из открытого окна в комнату проползал морозный сибирский воздух; так сильно открывать осенью проветриться - опрометчиво. Мороз оседал в комнате, всю заполняя холодом, а затем быстро пробегал по телу Омска, заставляя того неприятно покрыться мурашками и стиснуть зубы. Очень плохо. Омск тихо плакал в этой темной, холодной комнате, слёзы обжигали его лицо, в особенности недавнюю ссадину на нём. Обидно. Как же обидно. И как едко то чувство расползающейся внутри тебя злости и грусти одновременно. У Омска ещё что-то типа тошноты расползалось внутри, смешанная с головной болью, а всё это из-за.. чего? Слёзы обиды капали на тёмные, местами грязные штаны Максима, оставляя за собой крохотные озёра на тканевом полотне. Максим чувствовал вину за эти слёзы - он, не в самом трезвом состоянии, неизвестно где, не помнящий ничего из прошедшего дня, сидит и плачет в кромешной тьме от какой-то обидки. Да и что это за обидка! Омск даже не мог сказать, к кому именно её отнести, и как будто он сам был виноват в своей обиде, и никто, на самом деле, ничего ему плохого не сделал - да всё равно было обидно от них всех. От всех сибиряков. Все, разом, достали. И их холод, их равнодушие, их подколы - достало. Никого у Максима не было и нет до сих пор. А почему? Потому что Сибирь есть снег, чёрствость и тьма. И какие уж там хорошие, теплые отношения! С кем бы? Один только Томск выстраивает из себя что-то дружелюбное - да вот только он самый настоящий маскарад. Никого здесь нет, Омск с каждым годом становится всё более побитым городом, и ничего не меняется. Стабильная Сибирь со своими прожигающими пожарами и омертвляющими морозами. Всё это было так ему мило, и, вообще-то, Омск всем сердцем своим любит родную Сибирь, да только не до любви дело, когда на его плечи, всё больше сгибающиеся, падают острый язык Красноярска, ухудшающаяся экология, апатия и опьянение. Хочется только плакать, и плакать, и плакать. Немного поплакав, Омск попытался себя успокоить, но тщетно. Болящие и трясущиеся руки не могли нормально вытереть лицо и обо что-нибудь опереться, ноги не двигались вовсе, лицо жгло от ссадины, голова гудела - все было настолько плохо, что Омск мог только оставаться на одном месте, и слезы помаленьку продолжали капать. Как он устал! Сколько сил он прикладывает для поддержания своего города и хоть какого-нибудь внешнего вида, как вымучены эти улыбки и насколько редко он смеётся - Сибирь такая суровая Сибирь. И никому ничего, и сам он уже не видит в этом какого-то смысла - всё ближе и ближе он подходит к неизвестной пропасти, сколько ни старайся. Все его силы уходят в никуда, он никем не замечен и совсем никому нет до него дела. К чему вообще все эти старания? Что это за бесконечная надежда на какой-то лучший исход? В конце концов он всегда остаётся один. Или не совсем. - Максим, - вдруг произнеслось над опущенной головой Омска. Он даже не заметил, как в комнату пробрался тёмный силуэт, положивший руки на его плечи и позвавший его. Максим поднял голову и попытался мутными глазами определить, кто это. Силуэт был маленьким и стройным, с еле заметной во тьме чёлкой. Только поняв эти признаки, Максим осознал, где он и кто это. Он в Томске, и стоит перед ним Матвей. Конечно, кому, как не этому, тащить после пьянства Максима к себе домой и оставлять его в холодной темной комнате. Томск, немного склонив голову, как будто улыбался. Ему всегда смешно, он не обременен таким, как Омск. Омск хотел как-нибудь собрать силы и оттолкнуть Матвея, но опоздал, и оказался в объятиях этого сибиряка. Его теплый торс чувствовался через несколько слоёв одежды, а такие же теплые руки поглаживали и прижимали голову Омска, разморяя того. Максим сначала даже забыл обо всём, кроме этого тепла. Но один громкий вдох Матвея пробудил его, и ещё одна маленькая капелька канула в разросшейся внутри него обиды, подмешивая побольше грусти. Этот маскарад с кучей масок специально всё это устраивает - сначала холод и дожидание слёз, потом тепло и объятия, а дальше использование в своих интересах. И улыбается он как бы в насмешку над Максимом, таким обиженным и пьяным. Томску не очень-то важен Омск - он рядом, только когда ему надо. И он не будет помогать с городом, не будет защищать никоим образом от Красноярска - если только они не на каком-то собрании, где обязательно во главе стоит Новосибирск, - не будет слушать грустные изречения Максима. Но почему-то смеет обнимать его и гладить тёплыми руками по голове. Омск разозлился очень сильно, но был слишком раскумарен ласками Матвея и алкоголем, так что всё, что он смог предпринять для освобождения себя от этого рабства - это сказать: - Отпусти меня. Я не хочу твоих объятий, сука. Матвей на это, что абсолютно обыденно, отвечал мягким голосом очень метко: - Тогда тебя никто обнимать никогда не будет, до тебя ведь никому нет никакого дела. Эти двое так и остались у дивана в тёмной холодной комнате - Матвей давал тепло Омску, а тот не мог пальцем шевельнуть, но был всё так же обижен и зол. Ведь Матвей прав - никому до него нет никакого дела.