***
Березы не просто качались на ветру — березы плакали. Старый конь, такой же встревоженный, как и всадник, мчался вдоль рощи. Низкие черные тучи закрывали вечернее солнце, вдали сверкнула молния — Данис резко потянул вожжи на себя и остановил движение. Ловко перенеся ногу, он выпрыгнул из седла и подошел ближе к спокойной реке. Тобол. Башкир был осведомлен о том, что Тобольск не поддержал Пугачева и согласился даже оказать помощь в подавлении восстания. Теперь они враги. Данис понимал, что рано или поздно это произойдет. Бажен был истинным дворянином: он всегда выглядел так, будто только что покинул пышный дворец, в котором проходил бал; не думал о своих подчиненных и хватался за власть обеими руками, пытаясь отгрызть себе часть побольше. Один намек на возможное повышение — и Тоболеский был готов самостоятельно казнить повстанцев. Такому человеку, как он, было плевать на страдания у него под носом. Он не относил себя к какой-либо нации, и не сильно держался за государство. Агидель был совершенно другой. Он не мог игнорировать муки собственного народа, поэтому прямо сейчас направлялся ближе к Младшему Жузу, надеясь встретить на границе сидящих до этого безвылазно казаков и беглых крестьян. Конь дернулся в сторону рощи, но мужчина держал поводья достаточно крепко. На другом берегу реки располагался город. До этого, вероятно, он был очень красив, но сейчас виднелись только обгорелые домишки простолюдинов, выжженые поля и православный храм, строго возвышавшийся над тем хаосом. Данис повел коня к чудом уцелевшему мосту, но остановился, увидев вдали знакомый силуэт. Тобольск, оседлав молодую бурую лошадь, проехал через мост, подгоняя уставшее животное Агидель только задался вопросом, куда бывший приятель так торопился, как через мост перебежал человек. Он был высок, но ужасно худощав. Сожженные концы его волос выбивались из потемневшей ленты. К тому же, он был босой, и подвернутые штанины демонстрировали многочисленные ожоги на тонких ногах. — Он тебе не принадлежит! — Хриплый голос юнца резанул по ушам, привыкшим к тишине. — И я тоже тебе не принадлежу! Парень вцепился в ногу Бажена, попытавшись вытянуть его из седла, но был отброшен пинком. Тяжелый сапог наверняка оставил крупный синяк на бледной коже, но паренька это не волновало. Поднявшись на ноги, он снова закричал: — Ты не имеешь к нему никакого отношения, Бажен! Ты стоишь на другой реке! — Парень голосил, не жалея глотки. — Ты злишься из-за того, что я поддержал моих восставших крестьян, а не тебя! Думаешь, без Тобол я ничего не стою? Беги, Тобол! Лошадь как будто поняла его: выскользнула из-под Тобольска, успевшего приземлится на обе ноги, и нырнула в воду. Юнец, наблюдавший за ее действиями с победной улыбкой, пропустил удар в живот и повалился на бок, потеряв равновесие. Уфа видел, как Бажен наносит последний удар — опускает ногу на чужую голову, метясь каблуком в район виска. Парень перестал шевелиться. Тоболеский скинул со своих плеч расшитый кожух и завернул в него безжизненное тело, после чего скрылся в березовой роще. Данис медленно подошел к лежавшему парню, стараясь на глаз определить тяжесть его состояния. Тот же, в свою очередь, не моргая смотрел на подходящего башкира. — Здравствуй, Уфа. — Мы знакомы? — Ты Юрин брат… Я тебя сразу узнал, — прохрипел парень. Агидель не помнил никого похожего на это воплощение среди знакомых кустыма. — Я Курган. Тоболеский Илья. Данису было достаточно фактов: перед ним воплощение, поддерживающее восстание и, к тому же, знакомое с Челябинском. Он молча подхватил легенькое тельце и закинул на коня, после чего сел сам. — На границе нет казаков. Все, что тут были, прятались у меня, но после пожара разбежались, — Агиделю приходилось прислушиваться к тихому голосу, — Тобольск тоже их ищет. В голосе Ильи слышалась насмешка***
К Тобольску Уфа привык за пару месяцев — к Кургану не смог бы привыкнуть и за пару десятков лет. Прошел уже год, за это время Данис все менее понимал, каков же человек перед ним. Внешне он очень походил на Бажена: такой же высокий, такие же каштановые волосы, такие же карие глаза, смотрящие с одинаковым презрением, даже голоса у них были похожи. Однако, и различий было достаточно. Тобольск никогда не позволял себе выглядеть неопрятно, его волосы и одежда выглядели ухоженно, кожа рук была мягкая и светлая — одним словом, истинная столица Сибири. Курган же прятал худую шею за спутанными волосами, пугал своим диким взглядом, был одет в лохмотья, которые когда-то были ненужной Бажену одеждой. Из длительных разговоров с Ильей Данис узнал, что тот на самом деле старше и Уфы, и Тобольска, но из-за многочисленных пожаров страдал сильными провалами в памяти, отчего было трудно назвать его взрослым осознанным мужчиной. Как только Тобольск стал центром Сибирской губернии, Бажен стал относится к Илье, слабому и малоразвитому городу, как к собственности, не стоящей его внимания. Он неоднократно пытался забрать Тобол, лошадь Ильи, себе, но та оставалась верна Кургану. — Среди всех сибирских городов Бажен уважает только Татьяну, несмотря на то, что они сильно конфликтуют, — Тоболеский сильнее обхватил Даниса со спины, чтобы не свалиться с коня, — к остальным же он относится как к стаду неразумных баранов. Меня, кстати, он когда-то любил. Даже звал «младшим» братом. Он обещал мне быстрое развитие в обмен на «хорошее поведение», но я не собирался подчиняться. Он терпел, ровно до случая, как одним летом пожар с моих земель полями добрался до окраин Тобольска. Он был так зол, словно я стал причиной этому. Через пару дней он приехал ко мне, чтобы избить. Илья рассказывал это с легкой улыбкой, словно о небольшой бытовой ссоре двух братьев. Данис задумался, насколько часто Бажен должен был бить парня, чтобы тот выглядел так плохо. Вероятнее всего, у Ильи было достаточно недоброжелателей и он привык к тому, что в любой момент на него могли напасть, поэтому и рассказывал об этом, как о чем-то обыденном. Они добрались до маленькой деревушки только к сумеркам и решили передохнуть ночь, а на рассвете снова двинуться в сторону Челябинской слободы. Отряды Пугачева планировали осадить город и занять его, а это значило лишь разбой, грабежи и полное бесправие. Данис волновался за брата, который был слишком юн для обороны, и к тому же мужчина не понимал, почему восставшие крестьяне планировали напасть на город, треть которого также поддерживала бунт. Илья же просто везде следовал за ним, словно маялся от скуки и желал заняться любым возможным делом. Башкир оставил коня во дворе и оглядел местность в поисках сена, но заметил лишь Тоболеского, гонявшегося за сбежавшим от хозяев гусем с целью поймать и пожарить. Агидель молча зашел в пустующий, частично разрушенный дом. Холодно не было, но он все-таки растопил печь на случай, если его попутчик одолеет птицу. Развалившись на печке, Данис задремал. Прошло время. В комнате запахло жареным, а за окном начался проливной дождь. Уфа сел и посмотрел вниз. Есть хотелось жутко, из-за чего тело реагировало быстрее головы и необходимости всегда поддерживать статус гордого и достойного мужа, поэтому через пару мгновений он спрыгнул, неожиданно для себя обнаружив, что разут. Данис огляделся. Его сапоги стояли под лавкой вместе с сапогами Кургана, а сам парень сидел, завернувшись в данисов казакин, чтобы не замерзнуть, и ждал момент, когда мясо будет готово. Вещи Ильи, тщательно промытые, были разложены на лавке у печи. Сохли. Агидель сел на свободный и сухой край той же лавки, ожидая, слегка нахмурившись. Пускай они и были приятелями, это не давало Кургану право так нагло забирать чужие вещи. В другой день Данис бы высказал недовольство, разумеется. Однако мысль о том, что Тоболеский разул его, беспокоясь о чужом комфорте, и сейчас жарил гусятину для них двоих, грела душу. Той ночью они спали на печи, прижавшись друг другу, чтобы сохранить тепло. Худое израненное тело в руках успокаивало, что позволило Данису крепко спать до самого утра.***
Утро встретило Илью колючим сеном и холодом печки. Внизу слышались звуки чужого пения и тихий топот сапог. Курган сел, сильнее закутавшись в казакин, служившим ему этой ночью одеялом, и осмотрел помещение. Данис сидел и напевал себе под нос строчки на башкирском, разобрать которые Илья не мог. Парень спустился с печи, чем привлек внимание попутчика. Пение прекратилось. — Что это за песня? — Тоболеский скинул с плеч чужое верхнее одеяние и потянулся к своей одежде. Уфа молча подошел к тому, чтобы взять казакин, но остановился, разглядывая чужой торс. Спустя несколько мгновений рука башкира мягко прощупала кривые ребра Ильи. — Что с ними? — Их слишком часто ломали, поэтому они не смогли правильно срастись. Парень спешно натянул штаны, чтобы не пребывать нагишом в холоде утра слишком долго, а после залез в нижнюю рубаху. Остаток дороги до Челябинска они провели в полной тишине. Глядя на рассветное солнце, Данис осознал, что мысли о тонких, плохо сросшихся ребрах приглушают его тревогу за состояние брата.***
Уфа понял, что он привык, даже больше, он привязался к Кургану. Илья уехал, как только до него дошла весть о возможной осаде Курганской слободы повстанцами. Они даже не попрощались, как это сделали бы товарищи: ни лишних слов, ни лишних проявлений заботы. Тоболеский молча прижался своими губами к губам Даниса, вцепившись в волосы на чужом затылке, после чего запрыгнул на Тобол и умчал, а башкир, касаясь своих губ холодными пальцами, смотрел ему в спину и постепенно осознавал цели Пугачева. Взятие Тобольска. Поэтому Курган уехал, не задумавшись. Если он не сможет задержать бунтующих, то они принесут множество проблем Бажену. После последнего пожара память Ильи снова пострадала, поэтому он перестал относиться к «старшему» брату как к врагу. Неприятная мысль возникла в голове башкира: если за время их разлуки Курганская слобода сгорит еще раз, вспомнит ли он их маленькое путешествие? И Агидель отправился вслед за Ильей спустя несколько часов. Он хотел провести все время до конца восстания с Курганом, чтобы тот не забыл его, или забыл не полностью. Данис ожидал, что в пути его могут застать плохая погода, голод и усталость, враги, но он был не готов к встрече со встревоженным Челябинском. — Данис, почему ты до сих пор не уехал? Казаки повернули все свои отряды и теперь движутся на Уфу! К предательствам привыкнуть легче, чем к Илье, из-за которого сердце вырывается из груди.***
Города горят красиво, словно сказочная Жар-птица машет крыльями среди домов, затмевая своей красой закаты, маковые поля и императорские одеяния. Красота требовала жертв, и ее жертвами пали сам Уфа, четверть жителей Уфы и задохнувшийся в дыму конь Уфы. Повстанцы сами не могли дышать, и, пробираясь к особо богатым домам, понимали, какую ошибку совершили. Большинство из них перестали пытаться захватить богатства местных, как только огонь обдал их руки жаром в первый раз. Они быстро пятились назад, желая спрятаться в вечернем холоде далеко за городом. Данис не мог скрыться от этого жара и за несколько километров от эпицентра. Он бежал, срезая лесами и полями, спотыкаясь о корни деревьев и падая, падая, падая. Сердце бешено билось, на теле росли ожоги, на лбу выступила испарина, а кончики пальцев на ногах и руках покрылись копотью. Казаки, бросив Уфу, направились в Казань, временно оторвавшись от имперской армии, и Агидель больше всего боялся, что Камалия загорится вслед за ним. Страх за сестру гнал его вперед, пока сердце обливалось кровью. Он бросил свой город, свой народ, самого себя, и сейчас бежит с поля боя трусом и предателем. От мужества и башкирской гордости остались лишь крошки в темных уголках души. Но он не мог себя остановить. Пускай Данис не спас себя, он должен спасти Камалию. Если она пострадает, все живое, что осталось в нем, развеется по ветру. Плевать на ее отношения с Москвой, плевать на то, что сил чертовски мало, плевать на боль — на все плевать! Поврежденные и уставшие ноги заплетаются, и Уфа летит кувырком с небольшого пригорка, падая в мелкую речушку. Тело пронзил холод, пальцы свело судорогой, а мысли заплясали в беспокойной голове. На Илью Тоболеского не плевать. Данис приподнялся и встал на колени, оглядываясь. Он только сейчас услышал отдаленный стук копыт и лошадиное ржание на фоне мужского неразборчивого крика. Несколько мгновений спустя благородное животное перескочило через речку и остановилось, развернувшись. Сидевший в седле Курган соскользнул в низ и, неловко приземлившись, устремился к встающему Агиделю — Что ты творишь?! — Илья казался возмущенным, но вопрос прозвучал слишком встревоженно. Башкир глянул на него с таким же огнем в глазах, каким горел его город. Если Тоболеский его остановить пытается — не получится. Илья, правильно расценив этот взгляд, лишь цыкнул: — Хватит уросить . Если ты еще не понял, дерусь я отлично. — С гусями? Оказывается, не только с гусями. Остальную часть дороги Данис провел без сознания.***
«Он слишком горячий!» «Конечно, он же горит». Вместо ладони на лоб легла мокрая тряпка. Затем хлопнула дверь и послышались быстро удаляющиеся шаги. Уфа открыл глаза. У окна стоял Илья, облокотившийся на подоконник. Данис не знал, сколько был без сознания, но Тоболеский сильно изменился. Вместо старых потрепанных тряпиц он был одет в казачий тулуп, намного больший по размеру, чем нужно было Илье, а на плечах висел расшитый кожух, под которым парень выглядел еще более худым. «Снова донашивает одежду за Тобольском», — пронеслось в голове башкира. Словно почувствовав чужой взгляд, Курган резко обернулся, натянув улыбку на лицо. — Не спишь? Он медленно подошел к кровати и присел на свободный край. Его глаза блестели печалью, но Данис не придал этому значения. Во время поездки из Челябинска в Уфу он успел осознать некоторые вещи, поэтому, не сказав ни слова, сжал в руке шею Ильи и притянул того к себе, целуя. Ему показалось, словно Тоболеский горел так же сильно в этот момент, как и он сам. Все закончилось слишком быстро: Агидель почувствовал на груди чужую ладонь, которая толкнула его обратно на кровать. Курган сидел, все также улыбаясь, но его глаза лишись блеска, и из-за спадавшей на лоб челки казались совсем темными и пустыми. — Я не очень люблю, когда меня душат, — сказав это, он встал и вышел из комнаты, бросив короткий взгляд в сторону только что вошедшего Тобольска. Бажен, вопреки царящей атмосфере, был особенно весел сегодня. Проводив Илью взглядом, он, наконец, обратил внимание на лежащего без сил Уфу. — Давно не виделись, Данис, — если закрыть глаза, из-за похожих голосов нельзя было точно сказать, кто говорит, Тобольск или Курган, — ты так долго не отвечал на мои письма-с. Я уж было подумал, ты посчитал меня предателем. Только вот с Илюшей ты все еще общаешься. Агидель не понимал, о чем говорит Бажен. То ли из-за усталости, то ли из-за того, что чего-то не знал. Лицо мужчины напротив исказилось в наигранном сочувствии. Значит, второе. — Ох, совсем не подумал, что он тебе не рассказал. Илюша догнал отряды Пугачева и наврал им, что под Шадринском императорская армия готовит засаду, именно поэтому они повернули в другую сторону и поехали на Казань. Не злись на него сильно, он ведь просто глупый мальчик. Как только поправишься, мы сможем проводить время, как раньше. Яблоко от яблони недалеко падает.***
1775 год, август. Каждый раз Данис обещал себе, что больше никогда не вернется, и вот он снова стоит, рассматривая верхушки берез вдали, пока под ухом шумел спокойный Тобол. Река была не так красива, как воплощение, что сидело неподалеку, а ведь башкир был уверен, что нет ничего прекраснее в Сибирской губернии, чем ее природа. Он ненавидел себя за то, что не мог найти силы и однажды уехать навсегда. — Неужто я совсем-совсем тебе не нравлюсь? — спросил Курган с самой противной улыбкой, на которую был способен. Березы не просто качались на ветру — березы плакали. — С такими союзниками и враги не нужны.Ты звезда ли, моя звездочка,
Высоко ты, звездочка, восходила —
Выше леса, выше темного,
Выше садика зеленого.
Становилась ты, звездочка,
Над воротцами решетчатыми.
Как во темнице, во тюремнице
Сидел добрый молодец,
Добрый молодец Емельян Пугачев!
Он по темнице похаживает,
Кандалами побрякивает:
— Кандалы мои, кандалики,
Кандалы мои тяжелые!
По ком вы, кандалики, доставалися?
Доставались мне кандалики,
Доставались мне, тяжелые,
Не по тятеньке, не по маменьке —
За походы удалые, за житье свободное.