Панк-Дозор

Сначала она долго плакала, а потом стала злой М и М

В кабинете шефа Питерского Дозора было накурено. Виновником сиего безобразия был не Юрий Михайлович, которого запах курева раздражал и дома, действуя как красная тряпка на быка… Старшенький совсем от рук отбился. Поэтому он сейчас едва сдерживался, чтоб не испепелить виновницу. Дородную блондинку с тёплыми зеленовато-карими глазами. Одета дамочка была вызывающе и по последнему слову моды… далеко не отечественной. Курила тоже совсем не приму, а что-то очень тонкое и заграничное. Пепел стряхивала точенными движениями в принесенную с собой (!) пепельницу из китайского фарфора с жар-птицами. Под прожигающим взглядом чужих тёмных глаз дамочка погасила недокуренную сигарету и, вздернув выразительные брови, осведомилась: — Чего и закурить, служилый, перед отправкой в Инквизицию на суд нельзя? — Погоди, с Инквизицией, — нехотя, выдал Горшенёв. Видно было, что собеседница его раздражает да и проветрить в кабинете хочется, но из каких-то своих страхов и соображений он этого не сделал. — Хотя в этот раз ты доигралась, Аксинья. — А чё я сделала-то? — фыркнула та сердито и некоторый флёр аристократичности с неё тут же и спал. — Душегубства за мной не водится. Водилось бы — сама б с собой разобралась и без ваших шавок инквизиторских ретивых. Дела этого я не приемлю. — Ты ведь, Ася, не ведьма, не колдунья, — снова вздохнул Юрий Михайлович. — Волшебница Светлая. Сильная. Столько добра с твоими данными можно было сотворить… — Да какого там добра! — перебила его собеседница. — Смеяться изволишь?! Договор ваш по рукам и ногам опоясал. Игры ваши дозорные — пятнашки и поддавки. Это может вы тех, кто послабее да помоложе обманывать можете. А я живу долго, Михалыч, и повидала всякого. Пустое — это всё. Мы кому-то поможем, а темные потом для баланса сожрут кого. Не, спасибо, я в систему себя вашу загонять пока жива не собираюсь! Лучше гроб! — Дело твоё, Аксинья, — сцепил зубы шеф. — Но при этом ты как Иная первого уровня бдить договор обязана. А ты… Всё живешь своими барскими замашками — моя вотчина, че хочу, то и вытворяю, никто не узнает. Но на дворе давно не Девятнадцатый век, и деревни эти уже не твои, а ты не барыня. Ладно — один, ну два, но троё обращенных за последние пятьдесят лет в ослов любовников — это слишком! — Пфф, — по мелькнувшим в глазах у волшебнице бесятам Горшенёв понял, что трое — это только те, о ком они знают. — Я им всего лишь вернула истинный облик! Причем непреднамеренно! Не специально, не со зла, служилый. И заметь, я их всех расколдовала. Не сразу, но воспитательный момент должен быть. — Одного через полгода, второго через год, а третьего на три года травку щипать оставила… Ты нормальная, Ася? — Ну я ж его мяснику не продала! — взвилась дамочка, чья большая грудь от возмущения звонко подпрыгнула. — Всем разное время для осознания нужно. Кому месяц, кому и три года маловато… Да им же лучше только стало — в следующий раз подумают прежде, чем женщину обманывать. — Да, только вот это вмешательство первого уровня, которое тебе, как не Дозорной не положено. Злостное и систематическое вмешательство в судьбу человека! Аксинья, ты ж умная баба! Мне свои сказки можешь не рассказывать! Зачем тебе реальный срок и ограничения в силе на ближайшие лет с полтыщи? — Извини, Михайлович, но я спуску не даю, — пропыхтела волшебница. — И вообще… Ну какая я ж тебе сказочница! Так, балуюсь… На досуге, чтоб было чем время бесконечное Иной занять. В миры свои проваливаюсь — да и никому ничего дурного не делаю. А мужики… Ну не могу я без них! — Значит, так, — шеф наконец перешёл к сути. — Прикрою я тебя перед Инквизицией. — Задним числом в Дозор оформлю — и будет у тебя не правонарушение, а вполне законные воздействия, может с превышением, но это наше дело, внутреннее. — Не пойду я в систему! Даже не проси! Не выйдет тебе на свободную русскую волшебницу аркан надеть! — две светлые косички Аси возмущенно взметнулись. — Ты дослушай сначала. Для тебя задание будет — вполне реальное и к оперативной деятельности отношение имеющее… Ну скажем не прямое. Не кошки-мышки это, а почти личное дело. — Ну-ка, ну-ка, — намотала Аксинья прядку на пальчик. — Что бы ты да на такое пошёл… Что у тебя стряслось-то, служилый? — Старшенький. Дурачок, — тяжко признался Юрий Михайлович. — Светлый Иной, третьего уровня. Перевёртыш. Гонимый — Пушкин отдыхает… Угробит того гляди и себя, и меня. С Темными спокойно якшается. А сам человеком быть хочет. Идеи у него анархические всякие, всё мечтает с системой договоров побороться. Вот тебе она тоже не нравится, но ты хоть понимаешь, то лучшего не дано и не рыпаешься, а он… Приглядеть за ним надо. Тайно, чтоб не подставили Темные его, а вместе с ним меня. И чтоб голову себе где не проломил. — Я на Арину Родионову, знаешь ли, не похожа! — удивилась Аксинья. — В няньки наниматься поостерегусь. Че у тебя других сотрудников нет что ли? — Есть, но они не подходят. Они засвечены все — он тогда ещё сильнее полыхнет и от меня отдалится. — Ну так мы для того и Иные — маскировку твою — только другой Высший пробьёт. Снабди и дело с концом, — пожала плечами Ася. — Смотрел я линии вероятности. Характерами нет у меня дозорных подходящих. Ни с кем не сойдется. А ты… Сказочница, по всем линиям подходишь. Стихи заодно свои пристроишь. И докажешь, что зря тебе только мелкие роли в театре давали, что актриса ты хорошая. Потому что сыграть парня надо. Девчонку Мишка к себе мой близко не подпустит. — Он че у тебя по мальчикам что ли? — хмыкнула Аксинья. — Сплюнь, — помрачнел шеф. — Просто знаю я, как ты с любовничками обращаешься. Осла мне дома не надо. Сделаем тебе маскировку, документы… Пойдешь в реставрационку на маляра учиться. — Э-э! — задохнулась волшебница. — У меня пятьдесят тысяч душ в поместье было, ты не охренел? Какой маляр? И я че тебе подростка играть должна? — А тебе и играть не надо — а то я не знаю, что ты кричишь всем, что в душе тебе семнадцать. Ну так давай докажи! — На слабо взять хочешь? — не купилась Ася. — Ладно, сколько ты там мне говоришь, Инквизиция припаяет? Полтыщи лет с ограничением в силы? Не весело, не весело… А за сынулей твоим сколько лет надо пригляд осуществлять? Давай сразу чин-по чину — с договором и магией, чтоб ни один не соскочил. Не подумай, что простушка, служилый. — Хорошо, тридцать лет — может за это время повзрослеет, — пожевав усы, выдал Юрий. — Слишком долго. Я ж за тридцать лет в шкуре мужика сама в ослину аль другую парнокопытную козлину превращусь, совесть-то имей! — ахнула Ася. — Двадцать и не больше! — Тебе полезно будет, может, думать станешь перед тем, как проклятие насылать. Заклятие качественно наложу на годы эти — и захочешь не расколдуешься. Тело это твоё будет. Со всеми потребностями. Двадцать пять — и это последнее слово, — хмуро ответил он. — Не-е-е, у Инквизиции приговоры мягче! Двадцать пять лет в теле чужом да с мозгом между ног… Бр-р… — Поёжилась Ася. — У Ольги с Московского спроси что мягче или у жертв своих. Ты всё ж человеком будешь. И вообще Фрейд говорит, что вся ненависть эта напускная от того, что вы, бабы, нашему, — он кашлянул, — завидуете… — Да не говорил он такого! А если говорил, то вы мужики — совсем того! Сколько лет от вас притеснения терпели — сейчас не многим лучше стало. Всё равноправие в том выражается, что баба стала пахать в три раза больше, в том числе и на мужских работах, а обязанности её никогда не делись! — Аксинья яростно сверкнула расцветшими изумрудами очами. В воздухе запахло магией. — Меня превращать не надо — расколдуюсь, — предупредительно заявил шеф. — Зря силы потратишь. Давай, Ася, заодно опробуешь чужие туфли — ты ж смелая и ловкая, чего тебе. — Умеешь уговаривать, — неохотно кивнула. — Давай, колдуй, служилый… Только сперва договор скрепим сейчас, — и она легонько чмокнула его в поджатые губы, с трудом из-за тяжелой груди перегнувшись через стол. По кабинету пронеслась легкая вспышка, а потом… Горшенёв принялся колдовать, и фигурка волшебницы потонула в тумане.