***
— Джисон, мы опять опоздаем из-за тебя, — с раздражением повторил он, поглядывая на наручные часы. Чонин, полностью собранный, с сумкой на правом плече стоял у входной двери небольшой квартиры, которую они второй год как снимали вместе — и платить меньше, и им друг с другом спокойнее. Со стороны кухни послышался грохот и громкие шаги. — Уже иду! — крикнул Хан, и грохот повторился. — Иногда я задаюсь вопросом, кто из нас на самом деле старший… — пробормотал Чонин и провёл рукой по лицу, задерживаясь пальцами на переносице. — Опять включил режим бабушки? Моя аджума сердится, — дразнил его Джисон, залетая в прихожую и наскоро обувая конверсы. Его пушистые каштановые волосы торчали в разные стороны. Явно не причесался. Чонин со вздохом, который должен был намекнуть на раздражение, но на самом деле служил способом скрыть смущение из-за слова «моя» перед «бабушкой», напялил на него свою шапку, и его недавно окрашенные в белый цвет волосы открылись миру. Он поправлял их пробор перед зеркалом, когда ему ответили: — Спасибо, Йени. И уши его загорелись ярко-розовым. На самом деле чуть позже Чонин пожалел, что отдал шапку. Не потому, что она могла скрыть его алые кончики ушей, а потому, что ветер был сильнее, чем он ожидал. И только по этой причине.***
Началось всё с невинного и слегка неприятного покалывания в горле, за ним последовал кашель и осознание, что мамин совет «мёд и молоко» ни черта не работает. Бабушка рекомендовала дышать над картошкой, дед — хряпнуть бокальчик-другой соджу. А Чонин, выслушав их всех, решил, что пришло время поступать по-взрослому, и пошёл ко врачу. Терапевт, выслушав всю предысторию, тяжело вздохнул и записал на флюорографию на конец месяца. Однако Чонин так и не смог попасть на неё, потому что начал отхаркивать блядские лепестки. Сначала он почувствовал, как что-то склизкое и гладкое прилипло к нёбу и дёснам, а когда ему всё-таки удалось выплюнуть чужеродный объект, он с ужасом осознал, чем именно заболел. Громко и яростно пальцы клацали по клавиатуре ноутбука, пока Чонин в приступе ошеломляющей паники гуглил всё о ханахаки. К своему раздражению, он натыкался только на трагические песни о любви, слащавые фанфики двенадцатилеток и непонятные простому смертному научные статьи. Когда же дело дошло до интервью с заболевшими, все они поголовно отказывались от спасительной операции по удалению корней только для того, чтобы сохранить возможность чувствовать любовь. «Я умру?..» — эхом повторялся вопрос в его голове. Самое страшное, что в этот момент Чонину стало жаль вовсе не себя, а Джисона, который останется в этом мире без него. Совершенно один. Что он будет делать? Как эта нюня переживёт? Когда у Джисона умерла рыбка, он ревел неделю, ходил весь поникший и опухший, оттого и натыкался на всё подряд, потому что ни черта перед собой не видел. Начитавшись и насмотревшись всякого, Чонин потратил много времени на злость. Сначала на Джисона, который сделал это с ним своими нежными глазами и детской беззубой улыбкой, а потом на себя, потому что позволил этому произойти и развиться до таких огромных масштабов. А потом он на какое-то время замкнулся в себе, и, очевидно, Джисон это почувствовал, потому что стал льнуть всё чаще и ласковее. На следующий день он кое-как натянул на себя маску под названием «всё в порядке», и Хан, к его облегчению, вроде бы купился. Дорога в универ прошла спокойно, не считая весёлого настроения Джисона, из-за которого тот был более прилипчивым, — несколько раз он попытался схватить Чонина за руку, у которого и без того сердце подпрыгивало чаще обычного. Парни поднимались на третий этаж сквозь оживлённую толпу других студентов, когда им навстречу вышли два незнакомца, один из которых сильнее остальных привлекал к себе внимание рыжими волосами. Чонин только потом узнал, что это был за человек, а тогда он очень спешил, ему не хотелось опять получать замечание от профессора за опоздание, но притормозивший Джисон выбил его из колеи. — Что случилось? Нам надо идти, — он дёрнул Хана за рукав своего же худи, которое тот так любил у него одалживать. — А, да, хорошо, — пробормотал Джисон, всё ещё с интересом продолжая оглядываться назад. Ян не придал поведению старшего большого значения. Джисон часто так на что-то отвлекался, да и в собственной голове отсчитывались секунды до начала пары. Они всё-таки опоздали. Но профессор тоже опоздал, поэтому они смогли спокойно выдохнуть. В обеденное время парни накупили уличной еды и с облегчением приземлились на лавочку в ближайшем парке. Голова Джисона так правильно и уютно покоилась на плече Чонина, когда тот, сложив руки перед собой, уже покончил с перекусом и смотрел на проплывающие мимо облака. — Ты что-нибудь слышал о ханахаки? — спросил Джисон, продолжая всматриваться в небо. Чонин чуть не подавился булкой. О, как много он слышал и читал о ней за последнюю неделю. Только о ней и думал, честно говоря. — Нет, — прозвучал неуверенный и несколько озадаченный ответ. — Понятия не имею, о чём ты говоришь. Чонин и сам не понял, почему соврал. Просто признаться в этом другу, практически брату, казалось страшно неправильным, кошмарным, ужасающим, всеуничтожающим. — Я недавно наткнулся на ролик в ютубе об этой болезни и не могу перестать думать о том, как это романтично — любить настолько сильно, чтобы даже отказаться от спасения, — с придыханием и восхищением объяснил Хан. — Удивительно, что мало кто пишет песни о таких сильных чувствах. — Какая глупость, — усмехнулся Ян. — Я считаю, что это тупо. Взять и умереть ради кого-то, кто не отвечает тебе взаимностью. Жизнь не кончается на одном человеке. «Кончается, — подумал про себя в ту же секунду Чонин. — Особенно если этот человек — нюня придурошная, родная». — Ты такой неромантичный! — воскликнул Хан, мило сдвигая аккуратные бровки. — Мне нравится быть реалистом, и ты это знаешь. Чонин хотел добавить, что в последнее время у него это совсем не получалось, но закусил губу и промолчал. Джисону оставалось только принять позицию друга. Оставшееся время от перерыва они почти не разговаривали, наслаждаясь тёплой погодой. Его пушистые локоны под любимой шапкой Яна мягко давили с левой стороны. Сладкий аромат духов Хана щекотал нос младшего, а мурлыкающий голос растекался тёплой и сладкой субстанцией по всему телу. Чонин чувствовал счастье. Неподдельное, всеобъемлющее, настоящее счастье, но он никогда не признался бы в этом. А потом это счастье начало потихоньку распадаться. Частичка за частичкой, кирпичик за кирпичиком, разрушая стену спокойствия и равновесия. Сперва всё происходило почти незаметно. Спустя неделю с того инцидента на лестнице Чонин стал замечать, как Хан время от времени оборачивался в сторону яркой макушки. В этом не было ничего плохого или странного. Вдруг ему просто понравился цвет волос незнакомца. Первый кирпичик разлетелся на миллион красных кусочков, когда Джисон начал задавать вопросы. Много вопросов. Начиная от имени рыжего придурка, заканчивая его интересами и кругом друзей. Ян как мог пытался подавлять нарастающее беспокойство, но чем сильнее Джисон интересовался неким Ли Минхо, тем сильнее сдавливало его грудную клетку и тем чаще он облагораживал мусорку в сортире лепестками из собственных лёгких. Откуда вообще вылез этот выскочка? Что в нём такого особенно? И почему в мыслях Джисона поселился не Чонин? Как только подобная мысль пронеслась в голове, Ян устало свалился на кровать, до боли стиснул руки и тяжело задышал от осознания далеко не дружеских чувств, можно сказать, к товарищу по жизни, лучшему другу, почти брату. Как же ужасно. Отвратительно. Что ему теперь делать? Как жить? Нужно ли признаться в чувствах? Нет. Этого делать он точно не будет. Только не сейчас. В конце концов Чонин не вытерпел страданий друга и взял всё в свои руки. Буквально. Перехватил потную ладошку Джисона в столовой и настойчиво потянул к столу этого блядского Минхо. Подсел. Поздоровался. Представил себя, а после спросил: — Ты второкурсник? Это Джисон, он главный фанат твоих фантастически-красивых волос. Можешь рассказать, как ты добился такого цвета? — голос Чонина сквозил ядом и сарказмом. А у этого Минхо с блядским придыханием на втором слоге голос нежный, пидорастично нежный и высокий, как звон колокольчика. Как же сильно он бесил Чонина. Голос. И сам Минхо. Джисон лепетал извинения, краснел, бледнел, затем снова краснел, и всё перечисленное снова по кругу. Минхо на это ехидно улыбнулся и маслянисто сделал комплимент кудряшкам Хана, после чего Чонин готов был чуть ли не в присутствии лучшего друга закопать этого Ли, мать его, Минхо куда поглубже и желательно навсегда. Джисон после случившегося неделю с ним не разговаривал. Обижался. И даже пару раз не ночевал в квартире. Зато их отношения с Минхо резво рванули с мёртвой точки. И как только Хан осознал, что «мастер-класс Чонина по знакомствам» сработал просто превосходно, то с самыми нежными и невинными глазками приполз к двери комнаты Яна. Хëн ластился к нему, как котик, который давно не видел любимую хозяйку, а Чонин был слишком слаб, чтобы не купиться на подобное. Тем временем узелок ревности неотвратимо запутывался внутри него всё сильнее, сдавливая внутренние органы. Он злился, потому что Джисон иногда переносил их планы из-за Минхо. Его раздражали сами разговоры, полные восхищения, об этом левом, совершенно чужом парне, и пугала мысль, что его могут заменить. Или уже заменили… Их многолетняя дружба может рухнуть так просто? Он отчаянно надеялся, что нет. Хотелось горько расплакаться и выкурить пачку, но он держался, позволяя себе только второе. Плохая привычка, которую парень приобрёл с поступлением в универ, в такие дни была единственным утешением. Держался Чонин до одного конкретного момента. Хан тогда сказал: — Мы идём с ним на свидание. И что-то внутри взорвалось. Чонин сидел на кровати Джисона, наблюдая, как тот носился из стороны в сторону, примеряя то, что никогда в жизни не носил. Чонин даже не знал о существовании этих вещей и, как оказалось, не просто так. — Мне Минхо подарил эти джинсы, говорит, на мне лучше сидеть будут. Джинсы сидели охуенно. Так, что их хотелось снять и сжечь, чтобы не выпускать Хана в этом на обозрение всему миру. Мир мог не вынести. Чонин мог не вынести. Джисон накрасился, хотя последний раз делал это на выпускном, и то с подачи чониновой мамы. Получилось паршиво, самый красивый Джисон — помятый, сонный, вышедший на кухню попить воды в три часа ночи, потому что заигрался в приставку. И это совершенно непредвзятая оценка. — Пудра комочками, останься дома, — сказал Чонин, а про себя подумал: «Останься, сделаем масочки, увлажним кожу, я тебе маникюр сделаю, чёрт тебя дери. Всё, что угодно, но только не уходи». Джисон пробормотал в ответ что-то неразборчивое, продолжая водить чёрным карандашом по межресничке. — Не уходи, — это последнее, на что его хватило. — Ханни, пожалуйста, послушай меня, — продолжил он как можно сдержаннее, сжимая руки в замок от напряжения. Чонину с новой силой сжало лёгкие. Он успел многое понять о Минхо, и одной из этих вещей было отсутствие интереса к отношениям. С какого перепугу тот решил это изменить? Разве на первом месте для Ли всегда был не какой-то там Бан Чан? Ян чувствовал, что с его другом играются, но все его намёки на это были нагло проигнорированы наивной влюблённостью последнего. Даже сейчас младшему хотелось накричать на Хана из-за его неумения чувствовать ситуацию, запереть дверь, чтобы тот не посмел уходить на это чёртово свидание, и наконец выговориться о накипевшем. Он правда почти сдержался, но ниточка терпения звонко порвалась, тонкой и глубокой царапиной отпечатываясь на его сердце. — Он не любит тебя! Он любит ёбаного Бан Чана и использует тебя, чтобы вызвать ревность! Наверное, так секс горячее! — кричал в отчаянии Чонин в мгновение назад захлопнувшуюся дверь. Шагов слышно не было. Значит, Хан всё услышал. А затем Хан ушёл, оставляя после себя эхо твёрдых шагов. Чонин весь вечер провёл, завернувшись в тёплое одеяло и тупо глядя в потолок, в том подавленном состоянии, когда вся твоя жизнь будто разом разрушилась. Джисон был его миром, уголком комфорта и частичкой души. С опухших глаз катились горькие слёзы, но он принципиально не вытирал их. Лепестки были разбросаны у кровати, потому что он не позаботился о том, чтобы взять ведро, и просто выхаркивал их на пол. А после парень набрал горячую ванну. Такую, что сразу и не залезешь. Какое-то количество лепестков попало в процессе и в неё, но уже было как-то плевать на случайно устроенный романтик. Его впервые так скрутило, что он весь сложился пополам напротив унитаза, задыхаясь от продолжительного кашля и чувствуя, как по горлу проскользнул целый бутон. Страшно. Больно. Но даже продолжительные приступы удушья не могли заставить Чонина ненавидеть драгоценное подтверждение его страстной и искренней любви. Он наконец-то понял, что за цветы всё это время прорастали в его лёгких. Ирисы — символ смелости, которой ему так не хватало. Что за глупая ирония. Вдруг зазвонил телефон, нарушая гнетущую тишину своей противной мелодией. — Это Чанбин, друг Минхо, — проговорил смутно знакомый голос. — Я знаю, это не моё дело, но не мог бы ты присмотреть за своим другом, — вина слышалась в его словах, и Чонин резко вскочил на последней части предложения. — Что случилось? Где мой Джисон? — с беспокойством спросил он, одновременно умывая солёное лицо водой и с отвращением проглатывая комок в горле. Пока он вслушивался в то, что ему пытался сказать Чанбин, в отражении над раковиной на него посмотрел болезненно побелевший измученный юноша с покрасневшими и опухшими глазами. — Свидание пришлось отменить… Он, наверное, едет домой или уже на ближайшей к вам автобусной остановке. Оденься тепло, на улице снегопад, — на этой ласковой ноте Со попрощался и бросил трубку. Чонин натянул первые попавшиеся треники, футболку и куртку. И побежал. Благо остановка находилась совсем недалеко, и он почти сразу же узнал в одиноко стоящей фигуре своего лучшего друга. — Что ты здесь делаешь? — проговорил тот, шмыгнув носом. — Помогаю тебе не впадать в депрессию? — с грустью улыбнулся Ян, слепо надеясь, что из-за холода его красные глаза быстро придут в норму. — И долго ты будешь здесь торчать? Домой не собираешься? На вопросы Джисон ответил глубоким и продолжительным вздохом, после которого большой клуб пара вышел из носа. Он приподнял голову, и его опущенные полные сожаления глаза в нерешительности стали рассматривать лицо Яна, будто бы ища в них разочарование и обиду. Но младший ничего из этого не чувствовал. И хоть их разделяло целых три метра, Чонин чувствовал, что после сегодняшних событий они непременно станут близки, как никогда прежде. Он больше не позволит обижать его Ханни. Никогда и никому. — Курить хочу, — изрёк Джисон, молча вытирая блестящую плёнку с глаз. Чонин продолжил идти в его сторону. Снег приятно хрустел под ногами, а хлопья освежающе падали на лицо и волосы, не скрытые головным убором. Он так торопился, что забыл шапку, а капюшон спал на первой же минуте бега. Ян слегонца оттолкнул парня подальше от дороги, и тот молча подчинился. Правая рука Чонина тем временем вынула из кармана заветные пачку и зажигалку, которую сразу выхватил хён. Ян на долю секунды полностью утонул в родных радужках глаз, но не поддался искушению и со всей аккуратностью протянул сигарету к губам Джисона. Тот обхватил её, и пальцы Яна коснулись манящих розовых бугорков. Его сердце пропустило удар. Когда он достал ещё одну штуку для себя, они оба интуитивно наклонились друг к другу, чтобы прикурить. Чонин следил за каждым движением старшего, за каждым вздохом и прикосновением ресниц к гладкой коже. Его сердце билось в ускоренном темпе от их близости, по пальцам проходил ток в местах их соприкосновения с ладонями Джисона. Большой палец свободной руки он положил на подбородок Хана, подавляя острое желание расцеловать его не только в губы, утонуть в объятьях. Он видел грусть и усталость в глазах лучшего друга и не решался действовать. Время ещё не пришло. — Прости, что не послушал тебя, — тихо пробормотал Джисон, когда они вернулись домой. — Я знаю, что иногда мешаю тебе и твоей рациональной жизни. Мне жаль. — Ты никогда не мешаешь мне, нюня, — нежно улыбнулся Ян, смахивая растаявший снег с волос. — Хорошо, — кивнул Джисон, искренне засмеялся, стягивая свитер, отступил в ванную и закрылся, крича через дверь: — Тогда эта ванна моя. Чонин усмехнулся тому факту, что вода, скорее всего, уже остыла, а затем подумал, что бордовые ирисы на ней — они тоже его.