Дань Фэн проходится изящными пальцами по белым лепескам ликориса, задевает усики. На соседнем цветке бабочка делает крыльями взмах, видьядхара провожает ее взглядом и долго следит за полетом.
— Дань Фэн, я повторюсь, это безумие.
Дань Фэн растил эти цветы для него, для беловолосого юноши, не выпускающего из рук меч. Для него, верного ученика Цзинлю.
— Инсин, ты мне ничего не должен, — старейшина поднимается на ноги и медленно поворачивается к собеседнику. — И я не в праве принуждать тебя, ты слышишь?
Дань Фэн ведет по мягким прядям, накручивает на палец.
На что ученик Цзинлю резко отстраняется, и становится спиной, уже порывается сбежать.
— Я помню все данные тебе обещания. К тому же, Фанху мой союзник, — Дань Фэн делает шаг навстречу спине, укрытой плащом и достаточно тяжелым.
— Мне это ни о чем не говорит, — Инсин хмыкает. — Я не видел его в действии. К тому же, ты что, взял под свое крыло предателей? Совсем хватку теряешь, какой стыд.
— Они лишь поддержали мой взгляд.
Инсин выдыхает, кажется, ничего больше не способный предъявить в оправдание. Дань Фэн принял решение, взвесил все и поставил жирную точку. Точку в пергаменте, где написано, что в мире они поживут когда-нибудь, но не сейчас.
Он говорит, что знает о последствиях, но ученик Цзинлю больше времени проводит в людском обществе и слышит разговоры на ту или иную тему.
В некоторых участвует сам.
Но в последнее время не из своего интереса, а для Старейшины, которому тайно поклонялся. И который принял его, человека, маложивущий род, под свою опеку.
И который захотел разделить оставшиеся до смерти года.
Дань Фэн консервативен. Он живет много лет, видел больше Инсина, но придается тому, что было годы назад.
И юный Инсин с пылающим в груди сердцем не может растопить этот барьер настоящего и прошлого.
— Ты не уйдешь дальше врат Комиссии, если пожелаешь присоединиться ко мне.
— А если уйду? — Инсин прекрасно знает ответ, но не теряет надежды. Либо Старейшина выставит его за порог резиденции за подобное поведение, либо послушает.
Либо отнесется снисходительно и мягко, как бывает обычно, потому что это банальная людская забота. Как он этого понять не может?
…так кажется Инсину.
— Ослушаешься меня, — спокойно отвечает видьяхара и делает еще один шаг вперед. На самом деле, за этими словами не одна причина.
— Меня не будет мучать совесть, — отрезает Инсин.
— Меня будет.
Слова бьют наотмашь. Он сдастся, если услышит в подобном ключе еще хоть слово.
Инсин стискивает зубы и сжимает кулаки. Ногти болезненно впиваются в ладонь.
Дань Фэн лишь перехватывает одну из рук в свою, разгибает пальцы и проводит подушечками по образовавшимся полукруглым впадинам.
Невесомо целует в ухо сквозь волосы.
— Прекрати, — рубит Инсин. — Сейчас же.
И Дань Фэн отстраняется, но руку не выпускает. Он удерживает ее едва-едва, почти не касаясь.
Инсину ничего не стоит убрать ее самостоятельно.
Это похоже на тонкую и очень сильно натянутую нить.
Волосы развевает ветер, несущий из Ущелья соль. После них они всегда становятся сухими и ломкими.
— Ты останешься? — Дань Фэн становится рядом и подмечает взглядом птицу. Редкую в этих краях.
Природа на Лофу волшебна.
— Останусь, — кажется, Инсин говорит сквозь сжатую челюсть.
И первый направляется к дверям.
В доме ученика Цинзлю ждет нагретая ванная, ужин и теплая постель, которую он делит со Старейшиной.
Ждет халат из дорогих тканей, мягкие тапочки и ароматные масла для тела.
У видьяхары в традициях ухаживать за своей кожей, и Инсину нравится касаться ее. Нравится ощущать ее, трогать, словно привезенный торговцами бархат с других планет.
Дань Фэн ухаживает и за кожей Инсина, с нежностью ведет по каждому шраму, по каждой впадине.
Инсин молодой, но тело его — взрослое, видавшее бессонные ночи в бою и жестокие тренировки.
Инсин закален.
И в случае чего — видьяхара без сомнений положится на него.
Дань Фэн ожидает его в покоях. Сидящий в воздухе на балконе, он наблюдает за ночным спутником и тысячей звезд, украшающих небосвод.
От него исходит бирюзовое свечение, от спины до колена протянут хвост, а рога — длиннее обычных. На плечи наброшен домашний халат, а тапочки стоят у подготовленной ко сну кровати.
Инсин ложится под одеяло и берет в руки книгу, которую оставил с утра на прикроватной тумбочке.
Все книги — из библиотеки Дань Фэна. Почти все из них — с текстами, запрещенными простым людям.
К счастью Инсина, познающего любые знания, и к несчастью для видьяхары, за него переживающего, ученик Цинзлю был для Старейшины не последним человеком. Первое время Дань Фэн запрещал посещать библиотеку и брать в руки любые книги в поместье.
Сейчас же он относится равнодушно. Только взял обещание — без необходимости ни за что к узнанному не обращаться.
Инсин согласился.
Мокрые волосы паутиной стелятся по подушке и открытой груди. Пальцы со всей осторожностью перелистывают поврежденные старые страницы и придерживают за края.
В комнате Дань Фэна пахнет свежестью постельного белья в сочетании с распускающимися белыми ликорисами в углу.
Раньше здесь стояла еще и курильница, но Старейшина предпочел нынешнее смешение запахов.
Теперь ее место в главном зале.
Босые ноги касаются пола, слышны невесомые шаги по направлению к кровати. А затем Старейшина забирается под одеяло, принимающее его тело со всеми почестями.
Пробирается под руку и ложится Инсину на живот.
Обыденное для них дело — вот так лежать в тишине после медитации Дань Фэна, когда тот сбросил с себя все тяготы уходящего дня.
Ладонь ложится на бок и прижимает к себе тело, нос зарывается в длинные белые локоны.
После душа они с Инсином пахнут одинаково. Почти.
Все-таки запахи видьяхары и человека различны.
Дань Фэн щекотит острым ухом подбородок, когда ведет носом по жилистой шее, когда кусает связку у плеча.
А Инсин не поддается. Уперся в книгу и не оторвешь.
Запретный плод сладок. Дань Фэн знает об этом, как никто другой. И посвященный в дела Инсин тоже.
Длинным языком Дань Фэн ведет по шее до самого уха, прикусывает мочку и томно выдыхает на ухо.
Инсин перечитывает одну строку. Инсин сдается, откладывает на тумбочку книгу и сбрасывает Старейшину с себя. Инсин нависает и накрывает губы своими.
А ветер и спадающие волосы приятно щекотят спину.
Дань Фэн поправляет их заботливо, наматывает за руку, снимает с пальцев и связывает нитью, которую достает из тумбочки.
Инсин спускается ниже, обводит языком ореолы, целует впалый живот.
Руки переплетаются в замок. Второй рукой Дань Фэн сжимает выглаженную простынь, а Инсин — проводит от колена до бедра.
На вид тело Старейшины хрупко и словно сделано из фарфора. Ему не нужно поддерживать физическую форму. Сила видьяхары помогает с этим справиться.
Пускай и некоторые развивают в себе как тело, так и способности к магии, Дань Фэн выбрал вместо нагрузок физических — нагрузки умственные.
Как же Инсину нравится оберегать это тело. Даже если ценой своей недолгой жизни и мгновением для Старейшины.
Дань Фэн тихий и сдержанный во всем. В моменты близости большую часть испытанного он предпочитает оставлять в себе, а не отдавать Инсину, как ответ на его действия.
Но Инсин и без того знает о предпочтениях видьяхары. Для себя — он достаточно с ним прожил и изучил.
И даже сейчас не перестает изучать.
Инсин ведет нежно и трепетно, не похоже на обладателя подобного ему характера.
Важнее слышать приглушенные стоны и чувствовать, как рука ложится на голову и сжимает влажные волосы.
Как чешет кожу, когда он останавливается, и как прижимает его до упора, а затем поднимает и позволяет Инсину вдохнуть.
Дань Фэн сам направит его.
А Инсин подчинится.
И как только рука Старейшины падает с его головы, он встает на локти и вытирает края губ.
Ложится рядом и укрывает полностью расслабленного и почти погрузившегося в дрему Дань Фэна.
Последнее, что он помнит, — рука видьяхары на плече, прижимающая его к груди.
Утром его будит рассветная звезда, ее лучи ласково касаются щек, лба и век. И беспощадно ослепляют, когда Инсин открывает глаза.
Он мычит и отворачивается, забирается под одеяло и смещается на свою сторону постели, всегда находящуюся в тени.
— Хоть бы шторы закрыл, — невнятно и с раздражением шепчет Инсин.
Он выпутывает из одеяла ногу и елозит ею по соседнему месту, пытаясь найти чужие ноги. Но там лишь противно нагретая простынь и ни намека на спящего видьяхару.
Инсин садится, вымученно трет глаза и смотрит на пустую подушку.
Хмурится, надевает тапки и выходит в зал. Там его встречает лишь тишина и ветер, треплющий занавески.
Ему бы знать, который час, и, быть может, тогда все встанет на места.
Он выходит на веранду. Недалеко от поместья расположены солнечные часы.
Но цель его быстро меняется, когда он видит взрывы и летящее в чей-то дом бирюзовое копье.
***
Инсин подобен режущему ветру. Дань Фэн не успел уйти далеко, и потому он нагоняет быстро.
Под навесным шатром разбит лагерь, туда же с приходом учеником Цзинлю возвращается Дань Фэн.
В глазах пылает настоящий огонь, когда Инсин видит его, безмятежного и с кем-то из союзников обсуждающего дальнейшие планы. Хочется схватить за грудки мантии, прижать к стене и выяснить, почему тот оставил его в поместье.
Вокруг него не только видьяхары, но и простые люди в самых разных облачениях. Казалось, он собрал себе армию из всех подпольных предателей.
Инсин хмыкает.
Он неспешно направляется к спине Дань Фэна, старательно держит лицо. Если Инсин накинется — его не поймут и в лучшем случае просто вышвырнут.
— Верховный старейшина.
Он склоняет голову в приветственном поклоне, как только Дань Фэн поворачивается. В его глазах ни капли удивления.
Либо как и Инсин — держит лицо, либо рассчитывал на его приход изначально. Хотя… кажется, он все-таки замечает толику сожаления.
— Рассчитывал на твою помощь, — уголки его губ приподнимаются. — Рад видеть.
— Мы не могли бы отойти, Верховый старейшина?
Где-нибудь за углом они смогут поговорить нормально. Только Инсину все еще будет нельзя его бить.
— Как пожелаешь.
Он отступает к выходу и приглашает союзника пройти за собой.
Они останавливаются на пересечении кварталов. За их спинами слышны крики, выстрелы и чей-то рев. Но это будто привычно, будто так и должно быть в этот момент.
Дань Фэн, некоторое время постояв спиной, наконец, поворачивается лицом.
— Я удивлен, что ты решил оповестить меня о своем приходе, а не сразу оказался на поприще, — с грустью усмехается Старейшина.
— Потому что я уважаю тебя и твои просьбы, — первое обвинение попадает точно в цель.
— Я, кажется, говорил, что дальше врат Комиссии ты не уйдешь, — видьяхара складывает руки на груди.
— Кажется, до этих самых врат Комиссии еще добраться надо, а тебя осаждают перед ними.
Дань Фэн вздыхает и прикрывает глаза. Но возвращает взгляд к нему, такой же спокойный.
— Это контролируемо, — а следом признается честно. — Я лишь хочу твоей безопасности в этот день.
— Где твое вшивое доверие, Дань Фэн? — Инсин скалится. Подходит ближе, почти вплотную. И с каждым шагом видьяхару словно бьют ладонью по лицу. — Я ведь клялся тебе, на крови клялся, что живым вернусь.
«Только позволь мне защитить тебя», — проносится у обоих в голове.
Дань Фэн это слышит подсознательно, не обладая телепатическими навыками. Просто слова эти… не для этого места.
— У тебя будет два часа, Инсин, чтобы доложить мне о ситуации за вратами, — Дань Фэн уточняет еще раз, словно предостерегая. — Но запомни, лишь два часа.
— Думаешь, мне не хватит двух часов? — он недоверчиво смотрит в глаза цвета морских волн. — Я все успею.
— Ступай.
Они остались в расчете.
***
Инсин видит сотни тел: всех, кто пожелал сопротивляться. Воины не щадят никого.
Он оставляет за собой кровавые следы на сухих участках дороги, словно он единственный, кто вообще смог стоять здесь на ногах.
Других попросту нет. Или есть но напоминают застывшую кляксу на белой бумаге.
Инсин пробирается дальше, пересекает мосты и протекающие под ними искусственно проложенные реки, бесстрастно убивает пришедших на запах крови воинов Изобилия.
Каждый раз перед глазами вновь предстает темная арена и нескончаемые волны пораженных Марой. Он даже не знает, сколько бился.
Знает лишь то, что после его в чужой крови в своем поместье принял Дань Фэн. Он не спросил ни слова, но Инсин сознался сам. Так же будет и сейчас.
Он видит ликорисы. Вновь. Они будто растут на всем Лофу.
И почему-то улыбается.
Но в следующее мгновение оказывается прибитым тяжелым мечом к небольшой клумбе белых цветов, укрытых плотной кроной нависшего древа.
Он кашляет, брызги крови вылетают изо рта, а на губах чувствуется привкус металла.
Инсину удается вдохнуть, но на выдохе он выплевывает быстро накапливающуюся горячую жидкость.
Рука тянется к лезвию — он не дотягивается до рукояти. Но вытащить не может. Он ослаб не до конца, но клинок даже не шевелится в его хватке.
Только причиняет еще большую боль.
Инсин слышит шаги, а затем женский каблук наступает на грудную клетку. Завязанные глаза, тяжелый запах Мары и седого цвета волосы, убранные в хвост.
Над ним тяжело дышит она, Цзинлю. Склоняется, упираясь в рукоять и вгоняя клинок сильнее в плоть. И мягкую землю.
Инсин выталкивает из легких сгусток и старается дышать в перерывах, когда это позволяет выходящая из разрубленной плоти кровь.
— Ты… — ее голос приобрел иной окрас. Добавилась к нему хрипотца, а сам он стал гораздо ниже, словно говорит не она, а кто-то в нее вселившийся. Она жутко улыбается. — Ты покажешь им, что такое смерть. Ты. Ты! Мой верный и любимый ученик.
Она садится перед ним на колени, словно в молитве, наклоняется к земле и целует. Инсин кашляет ей в губы, стараясь не захлебнуться.
Цзинлю удерживает за подбородок, не оставляет шанса глотнуть так необходимый сейчас воздух.
Больно. Он чувствует, как сердце бьется под ребрами с бешеным ритмом. Все тело будто на иголках — остро чувствуется любое прикосновение.
Его трогают усики ликорисов, окрасившихся в красный цвет и склонившихся к его неподвижному телу.
Цзинлю собирает языком кровь, медленно и огромным наслаждением размазывает ее по своему лицу, затем — по лицу Инсина, и встает на ноги.
Вырывает меч из груди.
Инсин ловит момент и старается хотя бы перекатиться на бок, но она вгоняет меч в тело по новой.
На четвертые раз у Инсина отказываются шевелиться глаза, пальцы, становится слишком тяжело дышать.
— Запомнил? — он почти не различает слов. — А теперь повторим еще раз.
Последние его мысли о том, что он обещал вернуться… и что Дань Фэн его не простит.
А женский голос что-то отчаянно кричит и вгоняет клинок по новой. И каждый раз, кажется, с новой силой и еще глубже.
Или это так видится, ведь под ним уже точно образовалась яма под размеры лезвия.
Глаза застилает красная пелена.
Умирать — больно. Особенно больно — в море цветов.
В море белых ликорисов.
***
На подушке паутина черных волос, рука накрепко забинтована, но через ткань все равно просачивается черная кровь.
Его зовут Блэйд, и он воплощение Эона мести. Был бы таковым, если бы он существовал во вселенной.
Ему из раза в раз снится сон, как Дань Фэн выбирает Изобилие, а не умирающего на руках беловолосого юношу с мечом в груди.
Он видит, что цель — искоренить и узнать секрет бессмертия тогда оказалась важнее.
Инсин поддерживает его до конца. Он верит, что подобные изменения приведут к лучшему.
Он знает каждый пункт и ответ на каждый вопрос об этом восстании.
Но Инсина не волнует, обретет он после бессмертие или нет.
Он желает, чтобы его хотя бы обняли напоследок.
Скаждым пробуждением его чувства крепчают, внутри строится нерушимая и подпитываемая сновидениями стена.
Цзинлю кормит его Марой, дает последний раз увидеть дорогого его сердцу Старейшину.
Она все знает.
Дань Фэн, кажется, о ее посвященности тоже.
— И раз так пал твой выбор, — с лукавой улыбкой произносит Цзинлю. — Я приму его.
И вгоняет клинок до упора.
Дань Фэн проходит мимо, а она заливисто смеется и сжимает Инсина посильней в своих крепких объятиях.
Он предал? Он вновь чего-то не показал?
Скрытный ублюдок. Он всегда ненавидел в нем эту черту. Почему не мог быть искренним и говорить напрямую?
Он не заслужил? Он был готов за него умереть. И умер. Но за него ли?
Блэйд помнит равнодушный надменный взгляд. Помнит, как перестал чувствовать запах волн.
Он помнит все.
Но не помнит раскаяния. Не помнил слез о нем. Не помнит даже сузившихся от вида умирающего Инсина зрачков.
Инсин взял на себя ответственность за свою смерть, но взял ли ответственность Дань Фэн?
За то, что предал.
Видьяхары не способны уйти в забвение, они перерождаются в новом воплощении.
И Блэйд не даст ни одному из этих воплощений от себя сбежать.
Они подарили ему, рожденному в Маре, новую цель, чтобы вытерпеть ее проникающие в сознания усики.
Как усики красных ликорисов, с которых срывается пыльца и щекочет нос.
