***
— Здорово, мне однажды уже встречался человек из Тейвата, — Кавех потягивал чёрный, как беззвёздное небо за окнами, кофе, увлечённый разговором со своим гостем. А аль-Хайтам был просто невероятно интересным собеседником. — Её звали Бэй Доу, она капитан корабля из… кажется, Ли Юэ? Я представлял её серьёзной женщиной и думал, что с ней будет непросто общаться, но она оказалась очень милой. — Да, я общался с ней, она правда… очень яркая личность, — кофе аль-Хайтам предпочитал такой сладкий, что Кавех почти готов был отобрать у него ложку, когда мужчина потянулся за четвертой порцией сахара. В вопросе хорошего кофе они не сошлись. Как и во множестве других вопросов, на самом деле, но это не расстраивало: как взрослый человек, аль-Хайтам умел грамотно вести беседу, и спор с ним не перерастал в перепалку. — Однако я бы не стал отзываться о ней так легкомысленно. — Что ты имеешь ввиду? — Она очень близка с другой женщиной, с Нин Гуан, во время правления которой власть архонта и его адептов в Ли Юэ значительно ослабла. По сути, Нин Гуан подмяла под себя город, когда тот был уязвим из-за ситуации с Мораксом. Бэй Доу не просто так в кругу приближённых, — это звучало здраво и Кавеху ничего не оставалось, кроме как согласиться. В его мире люди тоже верили в богов и изредка те даже баловали своих верующих тем, что являлись им во снах или спасали от злых духов, но чаще они существовали словно бы только в чьих-то умах. — И всё-таки, Бэй Доу сильно отличается от Нин Гуан, она любит помогать людям, если ей интересно это. Я понимаю, почему вы поладили: вы оба живёте идеями и зажигаетесь, когда в голове рождается что-то новое. — Ты так хорошо знаком с Ли Юэ и его значимыми фигурами, хотя и живёшь в Сумеру. Ты не похож на того, кто будет собирать слухи из других регионов из чистого любопытства. Или я ошибаюсь? — в алых глазах плясали черти: Кавех чувствовал, как разгорается в груди буря чувств, которые точно не должны были возникнуть сейчас. Точно не с тем, кто через два десятка часов исчезнет, не оставив и следа. Это была гремучая смесь из восторга, чистой эйфории и чувства такого родства, какого не бывало ещё ни с кем. — Верно, — сине-зеленая чашка с негромким стуком опустилась на стол. — Я жил в этом городе последние несколько месяцев. — О? Выходит, ты проснёшься в Ли Юэ, — восторг, вспыхнувший во взгляде художника ярче прежнего, сложно было спутать с чем-то другим. — Если не забудешь то, что здесь происходило, передавай привет Бэй Доу. — Это вряд ли получится сделать, — аль-Хайтам улыбнулся, коротко и устало, настолько, что Кавех даже на мгновение запнулся, прежде чем всё же задал свой вопрос. — Почему? — Кажется, там, в Тейвате… я умер. Аль-Хайтам продолжал говорить, рассказывал о буре, о том, что сглупил и поторопился, из-за чего сорвался с каменного уступа, но Кавех вдруг почувствовал такую пустоту, что просто не был в состоянии как-то анализировать слова. На стене тихонько тикали часы и сейчас Кавех как никогда отчётливо слышал их звук, ведь с каждой отсчитываемой длинной чёрной стрелкой секундой, его мир дробился на всё более и более мелкие кусочки. По истечении суток аль-Хайтам исчезнет, как исчезали все, кто появлялся в этом мире, так же безвозвратно и бесследно. Кавех знал это, потому что десятки раз пытался повторить рисунки интересных людей, но они никогда не возвращались снова. А ещё, они всегда говорили, что просто ложились спать и просыпались здесь. Словно это всё для них было сном, а утром они просто проснутся и продолжат жить своей жизнью, вернутся к семьям, друзьям и работам. Что же будет с аль-Хайтамом, сорвавшимся с обрыва в оскаленную острыми зубьями скалистых уступов бездну? Что будет с аль-Хайтамом, история которого в Тейвате подошла к концу? — Я почти слышу твои мысли, хватит думать о глупостях, — удивительно спокойный голос заглушил очередное набатом стучащее в голове «тик-так». Из замерших рук Кавеха заботливо забрали кружку с порядком остывшим кофе. — По моим ощущениям, я был… мёртв уже какое-то время. Вряд ли сейчас в Тейвате для меня есть хоть одна причина вернуться. — У тебя были друзья, — надломлено, словно сделавшись тенью самого себя, пробормотал Кавех. В голове шумело, он только сейчас вспомнил, как долго не спал и как сильно устал. Ему бы в кровать и проспать до полудня, но от нервов что-то тугим комком сжималось в животе, не позволяя даже толком вдохнуть. — Я думаю… они уже пережили это. Не стоит зацикливаться, ты всё равно не сможешь повлиять на ситуацию. Помочь каждому не получится, — аль-Хайтам говорил так, словно знал Кавеха всю жизнь. И Кавех готов был поверить в это, может, потому что он слишком устал, чтобы сопротивляться, а может, потому, что слова аль-Хайтама были слишком похожи на правду. А ещё, потому что аль-Хайтам мастерски перевёл тему: — Расскажи ещё о своей способности. Она просто работает, ты ничего не платишь взамен? Вроде лет жизни или ещё чего-то. — На самом деле, плата у всех одинаковая. У каждого человека в этом мире что-то обязательно болит, в моем случае это шея и поясница, у Сайно, с которым я был вечером, всегда болит горло, отчего у него немного хриплый голос, а у его будущего парня постоянно немного болит живот. Ты сам понимаешь, что это та самая боль. И она неизлечима, но с ней можно жить. Несколько долгих секунд аль-Хайтам молчал, скользя внимательным взглядом по фигуре напротив. Кавех выглядел прекрасно, как в самом лучшем сне, как в самых ярких воспоминаниях, но что-то в его словах заставило аль-Хайтама вдруг понять для себя то, что он не был готов озвучить. И пусть эта догадка тяжёлым грузом оседала на плечах, вместе с тем она даровала какой-то особый покой. Аль-Хайтам знал, что оказался здесь не просто так. Но Кавеху не обязательно об этом знать. — Идём спать? — вместо тысячи невысказанных слов предложил аль-Хайтам. И Кавех, конечно, согласился. Потому что он не спал слишком давно, и потому что просто не мог отказать этой обезоруживающей едва уловимой улыбке, тронувшей тонкие губы его лучшего творения. Все вопросы подождут до завтра. — У меня только одна кровать, зато есть диван в зале, и… — Кавех остановился в дверном проёме через пару минут, когда выдал аль-Хайтаму сменную одежду, улыбнулся так ярко, совсем по-детски, и проворковал то, что его гость, в общем-то, и хотел услышать. — Обычно я так не делаю, но раз уж есть вероятность, что это твоя последняя ночь… Может, к чёрту этот диван? — Обычно я так не делаю, — отзеркалил фразу аль-Хайтам, подходя ближе. Тень, мягко очерчивая линию подбородка, легла на лицо Кавеха. — Но ты прав. К чёрту этот диван. Это не было чем-то необычным: Кавех нередко позволял себе оставаться на ночь со своими любовниками, иногда засыпал в постели с друзьями, но это никогда не ощущалось настолько правильным. Слишком просто было чувствовать себя защищённым рядом с этим человеком, слишком просто было забыть, что он не пробудет рядом слишком долго и эта ночь, полная покоя и умиротворения, будет для них первой и самой последней. Но думать об этом, разрушать магию момента, хотелось в последнюю очередь. Кавех просто запретил себе думать о скоротечности времени, а аль-Хайтам, за чьими плечами уже побывала сама смерть, просто рад был возможности снова увидеть его, пусть и не способного ничего понять.***
Ранним утром, проснувшись раньше Кавеха, аль-Хайтам думал о том, как много ошибок в общении с этим ярким, как само солнце, чудом, он допустил в той своей жизни. Они так долго притирались друг к другу, стачивали углы, что на это ушла, кажется, половина всего данного им времени. Теперь, зная, каким Кавех был человеком, аль-Хайтам не готов был тратить столько времени на притирку, он не хотел позволять Кавеху вновь разбиваться о жестокую реальность, биться о стену вселенской несправедливости и оказываться в такой чудовищно глубокой яме, что от отчаяния он будет вынужден распахнуть душу тому, кого считал последним способным понять его человеком. Не важно, сколько у них было времени, аль-Хайтам не готов был тратить его на повторение своих собственных ошибок. Рывком поднимаясь с кровати, аль-Хайтам точно знал, что этот день проведёт так, как пожелает того Кавех. Захочет вытащить его в город на ярмарку? Пожалуйста. Захочет сводить на речку? Без проблем. В лес? Хорошо. Посидеть дома и пообщаться? Так даже лучше. В конце концов, идеи Кавеха никогда на самом деле не были плохими, что бы аль-Хайтам ни говорил, как бы ни ворчал, ему всё равно было весело, было интересно. Рядом с Кавехом не могло быть иначе. — Ты так рано проснулся, — сонный и немного помятый, Кавех выбрался на кухню только после полудня. Не собираясь его будить, аль-Хайтам после пробуждения ушел приготовить завтрак и по возможности почитать, но почти все продукты в холодильнике оказались незнакомыми и от затеи завтрака в постель пришлось отказаться. — Хотел что-нибудь приготовить? — Хотел, — кивнул аль-Хайтам, захлопнув свою книгу. Кавех успел заметить, что его гость читал о традициях этого мира, но он успел прочитать совсем немного. — Я не знаю местных продуктов. — Это ничего, — Кавех махнул рукой и потянулся на стаканом, чтобы попить воды. — Мы позавтракаем… пообедаем в кафе, а потом погуляем по городу и к вечеру дойдём до озера. Неплохое место для завершения нашей встречи. — Кафе — это как таверна? — осторожно уточнил аль-Хайтам, поднявшись на ноги. Он уже перекусил: сделал себе пару бутербродов, но пообедать с Кавехом был совсем не против. — Ага. У нас уже почти нет таверн, только в каких-то отдельных случаях, когда это тематическое место или вроде того, — со стуком стакан опустился на столешницу, а Кавех, довольно улыбаясь, спешно принялся приводить себя в порядок. Он умылся, быстро высушил волосы с помощью шумной фиолетовой штуки, название которой аль-Хайтам так и не узнал, а после переоделся в лёгкую летнюю одежду. — Знаешь, ты выглядишь совсем как чужестранец с этим своим плащом и в сапогах. Сейчас лето, тебе будет жарко. — Вариантов не много, ты не нарисовал мне чемодан одежды, — хмыкнул в ответ гость, прислонившись к косяку дверного проёма. Он не наблюдал за переодеванием Кавеха, хотя ему, безусловно, этого хотелось, зато за это время он смог немного ознакомиться с маршрутом на карте. Он был несложным и довольно коротким, на самом деле. Город не был большим, может, как Мондштадт, или даже меньше, а путь до озера был не больше пяти километров. — Мы одинаковой комплекции и роста, возьмёшь что-нибудь моё, — легко предложил-приказал Кавех. И не успел аль-Хайтам сказать и слово, как его уже затащили в комнату и отпустили только напротив под завязку забитого шкафа. Пришлось согласиться на чёрные шорты и тёмно-зелёную футболку. — Это кафе при картинной галерее, — рассказывал Кавех, неспешно следуя по брусчатке к большому, почти сказочно красивому замку, со стен которого на мир смотрели сине-зелёные флаги и золотистые с красным гербы. — Здесь выставлены и мои картины тоже. Я выставляю только те, которым больше месяца с момента завершения. — Боишься, что они оживут? — Именно. На самом деле, моя способность во многом просто ужасна, мне приходится подстраивать длительные отсутствия дома под график рисования, потому что если мне нужно будет отъехать надолго, а у меня дома появится банда разбойников, будет не очень хорошо, — рука художника коснулась лба, он покачал головой, поджимая губы, чем ясно дал понять: такое случалось. Возможно, вероятно, даже не раз. — Многие говорят не рисовать то, что может мне навредить, но… что мне тогда рисовать? Любой нарисованный мной человек может оказаться преступником, да и… в общем, я не хочу ограничивать себя чем-то. Ещё ни разу не было такого, чтобы я не справился с последствиями. — Ты прав, ограничивать себя и загоняться в рамки было бы губительно, пусть и, может, здраво, — остановившись напротив открытой террасы, аль-Хайтам взглянул на Кавеха. В его киноварно-красных глазах плясало солнце. Очаровательно. — Но ты ведь всё равно будешь делать так, как хочешь сам, а не как правильно. — Ты словно знаешь меня всю жизнь, это так удивительно, — пробормотал, чуть алея щеками, художник, опустив взгляд куда-то между горшком с незнакомым аль-Хайтаму красным цветком и брусчаткой. — И ты прав. Я всегда делаю так, как велит мне сердце. — Так ты хотя бы не будешь жалеть о своих решениях, — развернувшись, аль-Хайтам первым поднялся на террасу и зашёл в кафе. Немного необычно быть без моры в кармане, быть в их паре тем, у кого нет денег, но задумываться об этом не хотелось. — Какая у вас здесь валюта? — У нас здесь просто золотые, серебряные и медяки, ничего такого, — Кавех похлопал себя по карманам и нашёл небольшой, но увесистый кошель. — Будь добра два обеда. Как обычно. — Конечно, Кави, — девушка за стойкой ласково улыбнулась художнику, она была чуть старше него и явно неплохо его знала. — Кто это с тобой? — Мой гость, — хихикнув, Кавех обнял аль-Хайтама за руку, он улыбался так счастливо, словно представлял подруге своего самого любимого человека, а не случайного гостя из далёкого Тейвата. — Он из того же мира, что и та капитан корабля Бэй Доу, о которой я тебе рассказывал. — Здорово! Сделаю вам лучшие обеды, ждите на террасе, — девушка отошла от стройки и не оставалось ничего, кроме как занять местечко. — Её зовут Лайла, мы учились вместе, — Кавех ловко и нещадно сорвал один из красных цветов и, потянувшись, пристроил его в волосах аль-Хайтама. На губах вновь эта яркая ласковая улыбка, одна из тех, которые Кавех стал дарить аль-Хайтаму далеко не сразу. — Её способность позволяет создавать еду из ничего, но у неё вечно болят плечи. — Её было бы здорово брать в экспедиции, — помедлив, аль-Хайтам проделал тот же трюк, оставив в светлых волосах художника веточку из трёх маленьких голубых цветочков, которые нашлись в горшочке на столе. — Экспедиции? В Сумеру ты занимался и ими тоже? — Я изучал древние языки и народности, нередко выбирался в пустыню и в различные руины. Продукты всегда занимают много места и немало весят, удобно было бы просто взять с собой человека, который создаёт что угодно из ничего. — Это точно. Она ещё и делает это очень быстро, уверяю, не пройдёт и минуты, а блюда уже будут здесь, — и Кавех не прогадал: стрелка часов не успела сделать полный оборот, прежде чем девушка с двумя круглыми подносами плавно, словно плыла по воздуху, прошла к углу террасы и оставила еду на столике. Лёгкий витаминный салат, блюдо из краба и грибов, сладкий прохладный напиток — Кавех точно знал толк в еде, раз так выглядело его «как обычно». Завтрак-обед прошёл спокойно. Кавех без умолку трещал обо всём на свете, начиная с того, как здорово он провёл детство, и заканчивая матчастью этого мира. Например, аль-Хайтаму было очень интересно узнать о научном прогрессе, о той шумной штуке, которой Кавех сушил волосы, и бесконечном множестве других интересных вещей. Впрочем, если бы Кавех презентовал ему топ самых скучных вещей его мира, из его уст это звучало бы даже любопытно. — Смотри, эта русалка так и не ожила, — с досадой рассказывал Кавех, не обращая никакого внимания на заинтересованные взгляды других посетителей музея. — А вот этот Цербер ожил, представляешь? Он занял половину моей комнаты, мне пришлось гладить все три его головы, чтобы он перестал нервничать и скулить. Еле смог вывести его на улицу. — Как люди реагируют на таких гостей? — аль-Хайтам задержался взглядом на тонкой кисти русалки, а после направился к следующей картине: невероятно детализированному пейзажу. — Такие картины могут ожить? — Люди… те, что живут на моей улице, уже привыкли, но иногда и они напуганы или удивлены. Страшных существ я не вывожу за пределы своего участка и держу за забором, — художник, в отличие от его гостя, почти не удостоил пейзаж взглядом: тот, хоть и выглядел потрясающе, был связан с бесконечно неприятными событиями. — Не совсем ожить, но они могут проецироваться на реальность и менять ландшафт. Этот мир оберегает себя от разрушения, поэтому пейзажи не накладываются на города и людей. — Это хорошо, — нетрудно было представить, насколько переломало бы душу Кавеха, если бы одна из его картин погребла под собой всех, кого он любил. Взять хотя бы этот пейзаж: горы, поля, виднеющееся на горизонте море — всё это могло накрыть город, не оставив его жителям и шанса. Удивительно, что Кавех вообще однажды решился нарисовать пейзаж, не зная всех законов его мира. — А здесь?.. В галерее они пробыли долго. Кавех готов был отвечать на бесчисленное множество вопросов до тех пор, пока аль-Хайтам не оставался удовлетворён ответом. Хотя, удовлетворённость — дело спорное: разок, когда непопулярное мнение Кавеха не сошлось с ещё более непопулярным аль-Хайтама, они чуть не разругались. И разругались бы, конечно, если бы аль-Хайтам вовремя не одернул себя, вспомнив, к чему его скандалы с Кавехом обычно приводили. Пришлось смириться с тем, что Кавех не считает фотографию искусством, и пообещать ему ужин, чтобы улучшить настроение. Впрочем, оказавшись на улице, аль-Хайтам с замиранием сердца обнаружил, что золотой диск солнца медленно-медленно, но уже клонился к закату. У них оставалось всего несколько часов, если вселенная не решит иначе. Дойти до озера и вернуться они уже не успеют. Кажется, Кавех тоже понял это. — Ничего, мы просто возьмём продукты в городе, разведем костёр и… — художник равно выдохнул, замолкая. В душе взвилось, влезая сотни маленьких коготков, скребущее изнутри чувство вины, это ведь он проспал до обеда, он не соизволил поставить будильник, чтобы встать раньше. В том, что у них осталось так мало времени, был виноват только он сам. — Нет времени переживать об этом, идём, — поддавшись внезапному порыву, аль-Хайтам взял Кавеха за руку и уверенно повёл в противоположную сторону от той, откуда они пришли, словно знал наизусть этот город. Впрочем, только лишь словно. — Нам не сюда! Путь до озера занял много, непозволительно много времени, но это перестало иметь значение примерно после того, как Кавех затарился в магазине всем самым вкусным и вывел аль-Хайтама из города. Они шли лесной тропой, сквозь листву светило клонящееся к горизонту солнце, пели птицы, лился, как речка, непринуждённый разговор обо всём и ни о чём. Аль-Хайтам хотел остаться в этом навечно. Кавех не смел мечтать о таком. Озеро показалось впереди задолго до того, как путники пришли к нему. Лес закончился, тропа вела с холма вниз, туда, где шумело, сверкало, огромное величественное озеро, украшенное по бокам зарослями камыша и рогоза. На берегу стояло несколько домиков, невдалеке от них расположился песчаный пляж, сколоченные из тёмных пород дерева лавки и лежаки. Позже Кавех рассказал, что это что-то вроде базы отдыха, люди нередко бывают здесь по выходным, но сейчас, в середине недели, шансы встретить кого-то минимальны. — Я возьму в главном доме дрова, а ты пока раскладывайся и поищи камни для костра, — не давая времени на возражения, Кавех умчался в сторону главного дома, того, что был заметно больше остальных и имел пару пристроек. Конечно, аль-Хайтам нашёл бы дом сам и смог бы принести дрова, но раз Кавех уже всё решил, ни к чему спорить с ним. Поспорить они ещё успеют. — Не надорви спину, — беззлобно, но с лёгкой, едва заметной ухмылкой, бросил аль-Хайтам, прежде чем занялся тем, что от него просили: оформлением места для отдыха (Кавех наотрез отказался занять лежак, ему слишком хотелось сидеть на мягком песке), костром и ужином. Раз в несколько секунд аль-Хайтам бросал чуть встревоженный взгляд туда, куда ушёл Кавех, он знал, что тот вернётся, но отчего-то не мог перестать думать об обратном. Что, если всё это иллюзия и сейчас она даст сбой и больше никогда не позволит увидеть его? — Что такое? — аль-Хайтам едва не подпрыгнул, когда в очередной раз задержался взглядом на дверях главного дома, а Кавех вдруг подкрался сзади. Такого он точно не ожидал. — Видел бы ты своё лицо! — Тебя не учили не подкрадываться? — справившись с замешательством и нахмурившись, аль-Хайтам, кажется, впервые за вечер одарил Кавеха тем самым взглядом, который художник терпеть не мог: укоризненный, с нотками пренебрежительного превосходства. Такой, каким одаривают неразумного ребёнка, когда он делает какую-то раздражающую глупость. — Да ладно тебе, не будь таким серьёзным, — махнул рукой Кавех. Он сгрудил поленья в огороженный камнями круг, а сам рухнул на плед рядом со своим гостем. В руках его, сверкая в гранях металлическим блеском, мелькнула зажигалка. Аль-Хайтам уже видел её раньше, когда художник закурил в дороге, тогда он сделал это так естественно, что не удалось пролиться на него лекцией о вреде здоровью. — Нам стоит проще относиться к недостаткам друг друга, хотя бы потому, что у нас нет времени на ссоры и обиды. Не находишь? — Вынужден согласиться, — выдохнул аль-Хайтам, наблюдая за тем, как легко занимается в костре пламя. Скоро стемнеет, возможно, он даже успеет заметить первые звёзды. Кавех, словно подумав о том же, бросил беглый взгляд на запястье: у них не было и часа. — Так, ладно. Ты голоден? — Кавех вмиг сделался собранным, от прежней нерасторопности не осталось и следа. Он собирался потратить каждую данную им минуту с пользой. — Не особо, — аль-Хайтам поднялся на ноги следом за Кавехом. Художник повернулся спиной, напоследок хитро улыбнувшись, и взялся за пуговицы полупрозрачной цветастой рубашки. — Кавех, ты… — Мы будем купаться, Хайтам, — рубашка скользнула с плеч на локти, задержалась там на мгновение, а после упала на край пледа. Аль-Хайтам не мог пошевелиться, а когда Кавех, с прежней хитрой ухмылкой повернул голову, смог лишь едва слышно выдохнуть. В алых глазах сверкало, лучаясь, солнце. — Ну же. Не вынуждай меня самому раздеть тебя. Настроение Кавеха, как и прежде, менялось слишком быстро. Несколько минут назад он был расслаблен, затем посерьёзнел, а теперь открыто заигрывал. Аль-Хайтам на пару растянувшихся в вечность мгновений закрыл глаза, а после распахнул их, чтобы начать быстро раздеваться. У них нет времени. Нет времени, чтобы задумываться, чтобы пытаться отрицать, что этот Кавех — тот самый, что будет эгоистично и глупо относиться к нему так же, как к тому, кому отдал не только руку и сердце, но и всю свою жизнь. Безусловно, будь у них больше времени, аль-Хайтам занялся бы вопросом этичности, задумался бы о том, не предаёт ли он того Кавеха, но, а пока… а пока он, перехваченный за запястье этим Кавехом, бежал в расплавленное золото вод, слушая переливчатый смех, и чувствовал себя самым счастливым, самым благодарным за одну только возможность снова увидеть этого мальчишку, снова коснуться бархата его кожи, снова заглянуть в глаза… — Я бесконечно рад, что ты пришёл ко мне, — Кавех замер, забежав в воду по пояс, на его губах застыла спокойная лёгкая улыбка. Перед ним стоял тот, кого он мог назвать идеалом — да, в аль-Хайтаме были минусы, но отчего-то все они так или иначе складывались в плюс. Удивительный человек, сумевший сплести из холодности и заботы, смелости и осторожности, сдержанности и страсти ту уникальную личность, которой и являлся. Аль-Хайтама хотелось оставить здесь навсегда. И будь проклята вселенная, если она посмеет забрать его. — Я счастлив увидеть тебя, — сорвалось с губ тихое-тихое, но такое искреннее признание. Кавех не понимал и половины значимости этих слов, он не представлял, что было в закончившемся смертью прошлом аль-Хайтама, но знал наверняка одно: его гость так искренен с ним, как не был и не будет ни с кем другим. Ему не нужны были причины. Впрочем, он не сомневался: будь у них больше времени, он обязательно узнал бы, какой глубины раны скрывает душа его таинственного гостя. — Беги, — мурлыкнул Кавех, отходя на шаг назад. Как бы ни хотелось сейчас сделать что-нибудь безрассудное, он не был готов всё испортить. — Что? — аль-Хайтам нахмурился, прежде чем Кавех взмахнул рукой, отправляя россыпь искрящихся лучами капель прямо в хмурое лицо напротив. Аль-Хайтам улыбнулся. Солнце коснулось горизонта. — Как я исчезну? — спросил аль-Хайтам. Капли медленно стекали по его груди, оставляя после себя влажные полосы. Потрескивал поленьями костёр, а счёт шёл на минуты. — Обычно я закрывал глаза или отворачивался, и всё исчезало, — Кавех старался не отводить глаз от аль-Хайтама, хотя и понимал, что это не поможет. — Достаточно будет моргнуть. — Значит, способов нет? — горечь просочилась в голос и расцвела изящным ликорисом: Аль-Хайтам не хотел, чтобы это закончилось. Кавех молчал, пока стрелка часов неумолимо вращалась. Пять, четыре… — Я не успел показать тебе башню, — Кавех сжал кулаки. Три, два… — Надеюсь, тебе понравился ужин, — на горячем камне, что заменил сковороду, источая приятный аромат, лежал остаток приготовленного по особому рецепту рагу. Один… Последний луч солнца погас, оставляя единственным источником света костёр. Кавех не думал о том, как долго ему придётся возвращаться в одиночестве домой, он смотрел на словно выточенную из куска мрамора фигуру аль-Хайтама и чувствовал, как рушится вместе с этим моментом что-то глубинное, что-то слишком важное… Глаза закрываются и Кавех чувствует, что не готов открыть их вновь. Тишину нарушает лишь треск костра и едва слышное шуршание ветра. С губ сходит улыбка, и лишь спустя долгую минуту он медленно поднимает веки и вдруг вскакивает, не веря своим глазам. Аль-Хайтам всё так же сидит напротив. — Что? — Кавех не верит. Он снова смотрит на часы, на замершего с задумчивым выражением лица аль-Хайтама, и просто не может поверить. — Ты точно уверен, что появился в это время? — Часы были прямо напротив меня, — аль-Хайтам чувствует, как расслабляются плечи. Он был прав. Прошлый мир не примет его. А в этом мире ему, погибшему среди песков пустыни, самое место. Пройдёт ещё полчаса, прежде чем Кавех убедится, что ошибки нет, что аль-Хайтам никуда не исчезнет, что вселенная словно услышала наконец его мольбы и дала то, чего он больше всего хотел: — Завтра мой день рождения, — Кавех смотрит в небо, тёплый ветер треплет его подсохшие волосы. Он наконец спокоен. — Я знаю, Кавех. Идём домой?