Золотая кровь

      Цзинь Гуаншань сегодня был немного пьян. Ну еще бы ему не напиться, ведь у него родился внук! Письмо от Цзысюаня принесли еще с утра. И пускай сам он не мог покинуть место своего уединения, чтобы увидеть наследника великого ордена Ланьлин Цзинь, но в письме Цзысюань обещал привезти ему А-Лина, как только путешествие станет возможным для ребенка.       Цзысюань был добр к своему отцу. Добр и щедр!       Все же у Цзинь Гуаншаня был самый лучший на свете сын!       За время своего уединения он только сильнее уверился в этом.       Цзинь Цзысюань обустроил проживание своего отца с такой роскошью и размахом, что это мало отличалось от его жизни в Башне Золотого Карпа. Вино, еда, ткани, драгоценности, красивые служанки — у него было все!       Все, кроме власти.       Которую он отдал самолично, больше года назад, после совета глав орденов и кланов заклинателей цзянху.       На тот совет Цзинь Гуаншань прибыл во главе многочисленной делегации, в состав которой входили и некоторые старейшины его ордена, и его наследник. Правда, племянника глава Цзинь оставил в Башне Золотого Карпа. Цзинь Цзысюнь хоть и был идиотом, но все же кровь от крови, и отдавать его на растерзание мелким шавкам совершенно не хотелось.       Другое дело — Мэн Яо. Вот уж кого он с превеликим удовольствием скормил бы хоть шавкам, хоть падальщикам, хоть червям. Лишь бы и следа от него не осталось. Зачем только эта Мэн Ши родила его?! Надеялась устроить свою жизнь, схватив удачу за хвост? Ну вот пускай теперь пожинает плоды своей хитрости. Жила шлюхой, умерла шлюхой, шлюхой же ей и оставаться в загробном мире. Потому как совсем скоро некому будет навестить ее могилу, некому будет поднести ей дары, вот и придется заниматься тем единственным, что умеет, даже после смерти. А не пыталась бы выловить из лужи отражение луны, и, глядишь, жизнь закончилась бы куда лучше, в достатке уж точно. Но нет же… И себе жизнь сломала, и Цзинь Гуаншаня замарать умудрилась. Каково ему было смотреть на это низкое и презренное шлюхино отродье, в чьих жилах текла его, Цзинь Гуаншаня, золотая кровь.       Но небеса к нему оказались милосердны. Теперь-то уж точно можно будет прилюдно отказаться от этого ублюдка, и никто не поставит Цзинь Гуаншаню этого в вину. Никто больше не станет связывать их имена. Ну разве что вспоминая, что этот Мэн даже отца своего — и того предал!       «Недостойное, подлое семя, взошедшее на непригодной почве, проросшее сквозь смрад и грязь, как ползучий паразит обвиваясь вокруг стволов сильных деревьев, чтобы забираться выше и выше, отравляя все вокруг себя, предавая каждого из благоволящих ему покровителей — от благороднейшего главы Не до собственного отца», — Цзинь Гуаншань предвкушал свои разгромные речи. Он чуть ли не каждую ночь выдумывал новые и новые изящные формы отречения от Мэн Яо.       Небеса ему свидетели, как же он жаждал этого! Как хотел наконец-то смыть этот позор с себя и своего рода!       Когда Мэн Яо впервые пришел к Башне Золотого Карпа просить принять его как сына, Цзинь Гуаншань просто приказал спустить наглеца с лестницы. Он помнить не помнил никакой Мэн Ши, так что не отнесся к инциденту с должным вниманием. А если бы вспомнил, то непременно сделал бы так, чтобы эта грязная подробность в лице ублюдка, рожденного в ивовом тереме, больше не всплывала бы в обществе. Нет… несомненно, Цзинь Гуаншань тогда совершил ошибку. Нужно было отдать приказ проследить за Мэн Яо, а потом придушить по-тихому. И все. Ничего бы не было. Ну поговорили бы немного о том, что к нему заявился какой-то проходимец, требуя принять, да на этом бы все и забылось. Не в первый раз, да и не в последний, так-то. Но он проявил милосердие и вот теперь расплачивается.       Во второй раз настырный ублюдок пришел с рекомендательным письмом от главы Не. Такое проигнорировать уже было сложнее. «Верный, преданный, незаменимый», — Не Минцзюэ не скупился на похвалу, хотя ему это не было свойственно. Сосал, что ли, этот Мэн Яо потрясающе? По крайней мере, вырос он в подходящем для таких навыков месте. Цзинь Гуаншань вновь пожалел его и снова не придушил, а отправил к одному из своих весьма преданных командиров, которому отдал соответствующие распоряжения. Не замечать, не выделять и не жалеть. Что ж, командир прекрасно справлялся, пока не погиб в одной из битв с вэньскими псами. Никто не знал, что именно произошло в том бою, но Мэн Яо пропал, к великой радости Цзинь Гуаншаня. А глава Не, который до этого о нем справлялся и вроде как отправился за ним, вернулся в лагерь мрачнее тучи и более ни разу не заговорил о драгоценном своем помощничке. И как же Цзинь Гуаншань надеялся, что больше никогда не придется услышать имени Мэн Яо.       Надежды, правда, оказались тщетны — ублюдок вернулся. И не просто вернулся, а с триумфом. Своими руками он убил Вэнь Жоханя, сильнейшего из всех живущих в мире совершенствующихся. Мэн Яо, как оказалось, проник к Вэням, попался на глаза самому их главе и был приближен к нему за свои таланты. А получив доступ к секретным сведениям, стал передавать их Лань Сичэню, которого когда-то успел спасти. Везде успел! Во всем отметился!       Теперь уже у Цзинь Гуаншаня не было никакой возможности игнорировать этого своего сына. Теперь уже все и каждый не только знали, но и вслух рассуждали, что в этом шлюхином отродье течет благородная золотая кровь. А игнорирование или тем более отрицание этого факта было равнозначно потере лица. Так что имя Цзинь было даровано ублюдку в награду за его заслуги, и не по воле отца, а вопреки ей. Сученыш добился своего.       Цзинь Гуаншаню было ненавистно то, что ему поневоле пришлось признать Мэн Яо, что имя Цзинь Гуанъяо открывает тому многие двери и дает большие возможности, но сделать он ничего не мог. Остановить это чудовище было теперь уже невозможно. Герой войны, Ляньфан-цзунь, названый брат Чифэн-цзуня и Цзэу-цзюня, признанный сын главы Цзинь. Куда там… И раз уж сдержать его было никак, то Цзинь Гуаншань решил использовать. Для начала приблизив.       «А-Яо». Кто-то слышал в этом отеческое отношение, но это было не более чем обращение к слуге. Именно это место и занял Мэн Яо при своем отце. Только такого он и был достоин. Это должно было стать пределом его мечтаний. И Цзинь Гуаншань обещал себе, что выше он уже не поднимется.       Мэн Яо же, кажется, все понимал и роль почтительного сына разыгрывал как по нотам, ни разу не сорвавшись и не выдав свою насквозь гнилую сущность. А ведь чего только Цзинь Гуаншань не делал, чего только не поручал, как только не унижал. Но Мэн Яо кланялся и улыбался, выполняя распоряжения, предвосхищая желания.       Услужливая тварь! Он даже притащил в Ланьлин куйчжоуского босяка Сюэ Яна, когда Цзинь Гуаншань приказал найти ему талантливого темного заклинателя. Где только отыскал, да еще и такого сопляка?!       Мальчишка, к слову, оказался весьма хорош, лучше многих других: трупы вставали, ходили и даже сражались. Правда, с армиями, что поднимал Вэй Усянь, этим было не сравниться. Им чего-то не хватало. Чего-то такого, о чем знал Вэй Усянь и не знал никто другой.       Цзинь Гуаншань через Мэн Яо препоручил Сюэ Яну исследовать, как негодование и обида в сердце умирающего перерождаются в темную энергию, способную поднимать после смерти не простых людей, а заклинателей. Нужно было выяснить, как встают лютыми мертвецами даже те, над кем в детстве проводили все положенные обряды. Это было совсем не просто сделать: нужны были подопытные и те, кто станет по своей воле или неведению исполнять задуманное. Нужны были люди, нужно было место. Да еще и следовало скрывать все это от остальных кланов и орденов заклинателей.       Но Мэн Яо, конечно, справился. Он со всем справлялся, за что бы ни брался. И это явно было золотым даром его крови. Лучше бы этот дар достался Цзинь Цзысюню! Но племянник, сколько бы дядя ни привечал его и ни поощрял, в сущности оставался цветущим, но бесплодным. А иногда и просто разрушительным.       Пленных Вэней стали уводить на тропу Цюнци, вроде как для избавления от вэньского наследия, а на деле это было полигоном для испытаний. Особенно там были востребованы заклинатели — не самые сильные, но со сформированным золотым ядром. Ведь именно такие становились особенно злобными лютыми мертвецами в армии Вэй Усяня. Все работало как нужно. В надзирателях были пострадавшие от вэньских псов, и оттого этих псов совершенно не щадящие. Все было хорошо, пока Цзысюнь не привел в лагерь Вэней из Ганьцюаня. Те не были военными преступниками, да и вообще в войне не участвовали, но кого волновала их судьба? Всем было плевать!       Кроме разве что Ханьгуан-цзюня.       И угораздило же именно Цижэнева племянничка озаботиться этим вопросом. Любого другого Цзинь Гуаншань нашел бы в чем ответно обвинить или чем подкупить, но с Лань Ванцзи такое провернуть было невозможно. Слишком уж безупречная репутация. У него как будто и вовсе не было недостатков. К тому же ума хватило действовать не напрямую, а через Цзысюаня. А своего наследника Цзинь Гуаншань любил, и даже сейчас, когда сын, сам того не понимая, очень сильно спутал ему карты, он на него по-настоящему не сердился.       Ну что ж поделаешь, если Цзысюань вырос таким благородным и бесхитростным? Пускай пока он не был дальновиден, но многое придет с годами и опытом. Многому его научит отец. И первым уроком ему как раз и будет предательство Мэн Яо. Пускай Цзысюань видит, что доверять нельзя никому, даже тем, в ком течет та же кровь, что и в тебе.       А что касается Ланей и всего этого собрания, ну так Цзинь Гуаншаню было чем себя защищать, даже если головы Мэн Яо им будет мало. Он явился готовым ко всему!       Пребывая именно в такой уверенности, Цзинь Гуаншань переступил порог танъу павильона Плывущих облаков, где Лани проводили официальные мероприятия. Конечно, он не дотягивал до роскоши и богатства зала Несравненного изящества Башни Золотого Карпа, но все же некоторым величием обладал.       Хотя если бы спросили самого Цзинь Гуаншаня, он бы сказал, что зал излишне сдержан и строг, как и все, что относилось к Ланям.       Своей строгостью они, кажется, могли испортить буквально все. Взять хотя бы их наследников. Оба молодых господина Лань были невероятно красивы, умны, талантливы, но что толку-то? Жен у них не было, помолвок не предвиделось, а значит, и законных детей брать было неоткуда. Да и с незаконными дела обстояли не лучше. Молодые господа Лань, как и их строгий дядя, развлечений и интрижек себе не позволяли. Глупость невероятная. Какой смысл в красивом цветке, если от него не родится семя?       То же он мог бы сказать и о Не Минцзюэ. Но у этого хотя бы брат был не чужд плотских наслаждений. Пускай дурак дураком, но охоч до женских прелестей.       Еще хуже обстояли дела с главой Юньмэн Цзян. Бедная, бедная Юй Цзыюань! Ей и на том свете не обрести душевного покоя. Да и к гуям эту суку. Цзинь Гуаншань ненавидел таких женщин.       Делегация из Пристани Лотоса уже занимала свои места. По правую руку от Цзян Ваньиня расположился Вэй Усянь. Правда, сегодня он отчего-то не красовался, сверкая раздражающей улыбкой, а был хмур и даже сидел в пристойной позе. Очень необычно.       Цзысюань, завидев его, резко задрал нос и всячески пытался проигнорировать, здороваясь с главой Цзян. И Вэй Усянь отвечал ему взаимностью. Ну, видимо, опять что-то не поделили. Хотя что еще они могли не поделить, кроме как Цзян Яньли?       Цзинь Гуаншаню не нравилось это соперничество. Во-первых, Вэй Усянь хоть и был приближен к Цзян Ваньиню и даже рос вместе с детьми Цзян Фэнмяня, но ведь он был всего лишь сыном слуги. И как сын слуги и бродячей заклинательницы посмел хоть в чем-то соперничать с Цзинь Цзысюанем, наследником Ланьлин Цзинь? Это было просто вызывающе! Даже немного унизительно. Во-вторых же, как ни крути, а Вэй Усянь был опасен. Очень опасен! И что уж лукавить, невероятно силен. Его дерзость на грани с хамством имела под собой весьма и весьма твердую основу; он знал, что никому не хватит смелости — ну или дурости — открыто бросить ему вызов.       Цзысюаню хватало... Смелости.       Цзинь Гуаншань предпочитал считать своего драгоценного сына смельчаком! К тому же Цзысюаню явно достало ума и прозорливости заручиться поддержкой Цзян Ваньиня. А Вэй Усянь, судя по всему, к своему главе был привязан не меньше, чем тот к нему.       Эта привязанность для них обоих вполне может стать роковой. Особенно если слухи, что ему доставили прямиком из Юньмэна, были правдивы. Там, где есть чувства, всегда можно посеять смуту. Заронить семя ревности, и все... Только очень крепкие отношения, полные доверия и понимания, выдерживают подобные испытания. А у столь юных господ в голове и сердце обычно только страсти. И страхи. Взять хотя бы Цзысюаня, который явно ревновал свою невесту к ее шиди, в упор не замечая, что того интересует совершенно не дева Цзян. Цзинь Гуаншань, конечно же, планировал разыграть эту карту, просто сейчас еще было не время. А позже... Позже он обязательно займется уничтожением Вэй Усяня. Такое преимущество нельзя было оставлять никому.       Когда в зале собрались все приглашенные главы, слово взял Лань Сичэнь. Это не очень понравилось Цзинь Гуаншаню. Он надеялся, что говорить будет Лань Цижэнь или даже сам Лань Ванцзи. Они оба были бы одинаково приемлемым вариантом. Ведь как бы ни были их речи убедительны и красноречивы, все же Лань Цижэнь был человеком вспыльчивым, а Лань Ванцзи — очень холодным. И на том, и на другом недостатке можно сыграть, чтобы склонить общественное мнение на свою сторону.       Другое дело Лань Сичэнь. Вот уж кого послушать любили все. Его манера изъясняться была мягкой, голос красивым, а речь правильной, он умел сдерживать любые эмоции, но в отличие от брата с дядей всегда сохранял на лице располагающую улыбку. А потому, если глава Лань начинал говорить излишне серьезно или вовсе хмурить брови, все кругом заодно с ним тоже начинали хмуриться и относиться ко всему слишком серьезно. Ему бы немного хитрости, и это был бы самый опасный соперник во всей Поднебесной. Но, к счастью Цзинь Гуаншаня, Лань Сичэнь был честным, как большинство Ланей.       Да и вообще это поколение глав было каким-то наивным. Им ли, прошедшим войну, видавшим столько смертей, убившим стольких людей, не знать, что одной силой ничего не решить. Иначе именно они бы и проиграли. Вэнь Жохань был сильнее всех. А их спас грязный ход, подлый беззаконный прием, ну а точнее — вставший на темный путь Вэй Усянь и ударивший в спину Мэн Яо. И что же? Они вышли из этой войны все такими же идеалистами, верящими в честь и мораль.       Ну-ну.       Если уж Вэнь Жохань пал, то падет и каждый из них. Кто-то сдастся сам, даже не понимая, что сдается, как, например, Цзян Ваньинь. Он потеряет всю свою самостоятельность, как только его сестра переступит порог Башни Золотого Карпа, став младшей госпожой Цзинь. А кому-то особо непреклонному придется умереть. Цзинь Гуаншань уже продумывал, как после избавления от Вэй Усяня возьмется за Не Минцзюэ. Посадить на место главы его неумного и ленивого брата было бы отличным вариантом.       И останутся только Лани. А они, конечно же, будут подчиняться большинству.       Лань Сичэнь тем временем докладывал совету о том, что обнаружил его брат на тропе Цюнци. И ведь не придерешься, как складно говорил — бесчеловечное отношение, отвратительное содержание, пытки, убийства, страшные эксперименты на живых людях. Как же скорбно поджимались его губы, как неистово блестели глаза. Наверное, как и Цзинь Гуаншань, он не единожды отрепетировал свою речь.       — Со всем уважением, глава Лань, но что нам за дело до жизней вэньских псов? — Кто-то из присутствующих все же не удержался.       Ну еще бы! Именно на это и рассчитывал Цзинь Гуаншань, выбирая тех, на ком следует проводить эксперименты. До остатков клана Вэнь никому не было дела.       — Вы, может быть, и правы, говоря о военнопленных, тех, кто убивал наших братьев и разорял наши земли. Но Вэнь Цюнлинь и его сестра Вэнь Цин никогда не участвовали в военных действиях. Эта ветвь Вэней — исключительно мирные люди, и обрекать их на подобную участь немыслимо.       — Возможно, они и не участвовали в боевых действиях, но и не воспротивились им, — начал было Чифэн-цзунь, но тут раздался достаточно громкий хлопок, оттого что Не Хуайсан неудачно сложил веер.       Не Минцзюэ перевел на него явно возмущенный взгляд. Посмотри он так на кого-то другого, и, вероятно, не обошлось бы без испорченных штанов. Но Не Хуайсан не чувствовал угрозы, а потому, мило улыбаясь, залепетал:       — Ой, дагэ, я помешал тебе? Прости, прости, я не хотел! — Он сложил руки и начал отвешивать поклоны, сначала брату, а потом, снова повернувшись к залу, продолжил кланяться уже совету. — Надеюсь, что и совет простит меня, я не нарочно, я не хотел... Я не знаю, как так...       — Хватит! — прервал его Не Минцзюэ.       И прежде чем он успел продолжить свою речь, вмешался Вэй Усянь:       — Не каждый обладает смелостью Чифэнь-цзуня.       Будь это не Не Хуайсан, а кто-то другой, Цзинь Гуаншань однозначно заподозрил бы, что все это сделано умышленно. Никто бы не решился перебить Не Минцзюэ. А так и приличий никто не нарушил, и Не Минцзюэ в то же время не договорил. Возможно, к младшему Не стоило присмотреться посерьезнее.       — Что ты имеешь в виду, Вэй Усянь? — не удержавшись, вступил в разговор и глава Яо.       Бедный-бедный глава Яо, как ему сегодня приходилось нелегко. Обычно он точно знал, кого поддерживать и кому подпевать, а сегодня, видимо, никак не мог решиться, и единственную фразу свою успел вставить, лишь попытавшись поддержать Не Минцзюэ. Вот уж точно — не прогадаешь. Цзинь Гуаншань любил окружать себя такими людьми: за их громкими голосами и льстивыми речами многое можно сокрыть. Но сегодня, по крайней мере пока, на главу Яо рассчитывать не приходилось.       — Только то, что сказал. Не каждый так смел, чтобы выступить против более сильного соперника, особенно когда под угрозой не только твоя жизнь, но и жизнь твоей семьи.       Вэй Усянь бросил взгляд на своего главу и, получив кивок от Цзян Ваньиня, продолжил.       И это тоже было довольно необычно. Вэй Усяню никогда не требовалось позволение своего главы, чтобы говорить. А тут он с чего-то решил соблюсти приличия? Или Цзян Ваньинь таким образом пытается показать, что все-таки контролирует Вэй Усяня? Что ж... Умно, но поздно! Глава Цзян, по мнению Цзинь Гуаншаня, вовсе не был глупым, просто был слишком молод и неопытен, а рядом не было никого, кто бы его направил.       — Однако брат и сестра Вэнь не только не участвовали в войне и не поддерживали действий старшей семьи, они также шли против приказов своего главы, рискуя жизнью. Мало кто знает, что после осады Пристани Лотоса мы с главой Цзян попались вэньскому патрулю, и именно Вэнь Цюнлинь помог нам выбраться из передряги. А после они с Вэнь Цин прятали нас в Илине, чтобы мы, поправив здоровье, смогли бороться с кланом Вэнь. Каждый сражался на этой войне как мог. Вэнь Цин и Вэнь Цюнлинь тоже внесли свой вклад в нашу победу.       Тишина на некоторое время повисла в зале, пока слово вновь не взял Лань Сичэнь.       — О вине или невиновности брата и сестры Вэнь на нашего собрании речи не идет. Сегодня я созвал вас обсудить вопиющее беззаконие, что творилось на тропе Цюнци. Даже если бы там содержались только военнопленные и не было бы детей, это все равно не объясняет отвратительных экспериментов над живыми людьми. Глава Цзинь, вы не желаете объяснить ситуацию?       — Глава Лань, уважаемый совет, что этот несчастный человек может объяснить, когда сам все узнал одним из последних? Наш орден никогда ничего подобного не планировал; мы, как и все, считали, что на тропе Цюнци содержатся военнопленные, которые заняты трудом на благо всем заклинателям. Искоренение вэньского наследия — ведь благо.       Выдержав паузу, Цзинь Гуаншань покачал головой и, вздохнув, продолжил:       — Все дело в том, что этот глава, как и каждый из вас, был жестоко обманут, и не чужим ему человеком, а сыном. Цзинь Гуанъяо было поручено организовать содержание и работу Вэней на тропе Цюнци. Я как отец положился на него без оглядки, и вот он результат. Недостойное, подлое семя, взошедшее на непригодной почве, проросшее сквозь смрад... — он только-только начал свою хорошо отрепетированную речь, но его перебили:       — Глава Цзинь...       И кто? Лань Сичэнь! Лань, который перебивает даже не ровесника, а старшего... Цзинь Гуаншань был обескуражен.       А Лань Сичэнь будто бы и вовсе не заметил своей оплошности:       — Глава Цзинь, неужели же столь важные дела в вашем ордене могут твориться под самым носом у главы и при этом без его ведома?       — Как я и сказал, глава Лань, я был обманут. Как и вы, я полагаю. Мой недостойный сын и ваш названый брат — вот кто виной всему тому кошмару, что творился на тропе Цюнци. И лучшее подтверждение его вины — это его побег. Он, подлец, не пожелал ответить за свои деяния и под покровом ночи бежал со своим подельником — Сюэ Яном. Как вы считаете, глава Лань, разве тот, кто невиновен, стал бы избегать суда?       — Тут вы правы, глава Цзинь, невиновные не бегут от суда, и поэтому Цзинь Гуанъяо сегодня здесь.       Значит, этот сучий выродок все же решил не бежать, а повоевать. И, конечно же, успел заиметь серьезного, по его мнению, союзника в лице главы Лань. Молодец, что уж.       Цзинь Гуаншаню трудно давалось признание его ума, но не признать этого было бы просто глупо. Да, Мэн Яо был умен, хитер и изворотлив. Иначе бы ему никогда не убить Вэнь Жоханя. Иначе бы никогда не забраться так высоко и не завести столь выгодных связей. А связи были, и их было много. Даже внутри ордена Цзинь Мэн Яо успел заручиться некоторой поддержкой.       Цзинь Гуаншань, конечно, не был наивным и предполагал такой вариант развития событий. Бежать к названым братьям за помощью — это было вполне разумно в ситуации Мэн Яо. Хотя пока и оставалось непонятным, на чьей стороне будет Не Минцзюэ, но стоило быть готовым к противостоянию со всей Достопочтенной троицей.       Цзинь Гуаншань готов был.       Именно поэтому он использовал помолвку Цзысюаня, чтобы надавить на Юньмэн Цзян. У Чифэн-цзуня с Цзэу-цзюнем, несомненно, было преимущество — их репутация была безупречной, люди верили им и шли за ними. Но получив в союзники Цзян Ваньиня, Цзинь Гуаншань получал влияние куда большее, чем превосходная репутация — на его стороне оказывался Вэй Усянь. А ведь никто не хотел быть по другую сторону от Ушансе-цзуня и его армии мертвецов.        Под шепотки и обсуждения в зал вошел Мэн Яо. В белых одеждах и без пудры на лице он выглядел совсем юным, гораздо моложе, чем на самом деле. Эта черта досталась ему от матери. Мэн Ши, насколько мог вспомнить Цзинь Гуаншань, тоже показалась ему совсем девочкой, когда он посетил Юнпин и зеленый терем, где она работала. Тогда его удивило, что столь молодая перепелка смогла так прославиться, ведь слухи о ней как о диковинке разлетались по всей Поднебесной. Но внешность обманчива, и Мэн Ши была гораздо старше, чем даже сейчас был Мэн Яо.       Кроме этого, от матери Мэн Яо досталась цветочная улыбка, и сейчас, глядя на Лань Сичэня сквозь опущенные ресницы, он улыбался, являя присутствующим всю свою сучью суть.       Цзинь Гуаншань полагал, что ямочки на щеках созданы, чтобы сводить с ума мужчин. Эта маленькая особенность лица буквально завораживала его, приковывала к себе взгляд, не отпускала. Загадочное появление впадинок и их исчезновение выбивало все мысли на раз. Цзинь Гуаншань не удивился бы, откройся факт, что в женщинах, которые обладали цветочной улыбкой, текла лисья кровь — такое это было действенное средство. Недаром же все прелестницы Поднебесной, желающие приукрасить свою внешность, рисовали на щеках мянье. С мужчинами дело обстояло иначе. Видя мужчину с цветочной улыбкой, Цзинь Гуаншань негодовал, что вся эта красота досталась не прелестной юной деве. А Мэн Яо его раздражал особенно.       — Цзинь Гуанъяо приветствует совет, — тот сложил руки и поклонился на каждую из сторон.       — Цзинь Гуанъяо, — пренебрежительно повторил Цзинь Гуаншань. — Ты все еще считаешь для себя возможным пользоваться этим именем?       — Отец?       — Цзинь Гуаншань не отец тебе, и ты ему не сын! — Он даже с места поднялся. — Я отрекаюсь от тебя и запрещаю тебе использовать имя моей семьи. Ты замарал это имя и опозорил клан, в который тебя милостиво приняли. Я собственной рукой вычеркнул тебя из цзупу, как только ты сбежал из темницы. Нет худшего предательства, чем то, что ты совершил!       В зале зашептали, где-то с задних рядов послышались сдавленные смешки. У Мэн Яо заалели щеки, он явно из последних сил пытался удержать свою маску почтительности. Именно поэтому Цзинь Гуаншань решил пнуть его посильнее, уж очень хотелось посмотреть на то, как он потеряет лицо и всем вокруг станет ясно, какой лжец и актер перед ними.       — Я, несчастный человек, был к тебе милосерден и протянул руку, когда ты в ней нуждался, и вот как ты отплатил мне. Мэн твое имя. Ты сын своей матери, и твое положение должно соответствовать твоему происхождению.       Мэн Яо посмотрел на него, и не так, как обычно, а прямым взглядом, без привычной для него улыбки, без услужливости, без уважения. И этот взгляд отчего-то Цзинь Гуаншаня напугал. Не то чтобы ублюдок мог сейчас хоть что-то сделать Цзинь Гуаншаню, но в этот момент как никогда верилось, что именно он одним ударом убил сильнейшего из всех заклинателей.       Мэн Яо вновь сложил руки в круг и поклонился, теперь уже только ему одному.       — Как пожелает глава Цзинь.       Это прозвучало так холодно и так спокойно, что Цзинь Гуаншань растерялся. Он желал вывести Мэн Яо из себя, может быть, даже спровоцировать недостойный срыв, но ничего не вышло. Даже наоборот, сейчас именно он оказался будто бы излишне эмоциональным, слишком поспешным, несдержанным. Он слишком рано объявил об изгнании. Цзинь Гуаншань все равно планировал это сделать, отдавая его наказание во власть совета, но не сразу, а только когда окончательно станет ясно, что совет с ним не станет церемониться и попросту казнит. Теперь все не было таким однозначным.       Цзинь Гуаншань сел на свое место и, повернув голову, встретился с тревожным взглядом Цзысюаня. Тот явно всего этого не ожидал. Цзинь Гуаншань улыбнулся одними уголками губ своему теперь уже единственному сыну.       Лань Сичэнь предоставил слово Мэн Яо. И тот с первых же мгновений поразил всех присутствующих.       — Этот Цз... Мэн должен признать, что все, сказанное главой Лань о лагере на тропе Цюнци — истинная правда. Вэни там лишь на словах содержались для работ, на деле же они использовались для исследований. И исследовали там темный путь. Я лично организовывал этот лагерь, и я знаю обо всем, что там происходило.       Мэн Яо говорил складно, подкреплял всю информацию сведениями, которые было просто так не узнать. Он рассказывал о том, как надзиратели обращались с Вэнями, доводя их до предела. Объяснил, почему кроме мужчин там оказывались женщины. Холодным ровным тоном он описывал пытки и убийства — попытки понять природу того, как встают лютые мертвецы. Он рассказывал о сути исследований и одновременно описывал быт и смену состава подопытных.       — Десять военнопленных умирали, десять Вэней занимали их места. Никому не было дела, что это за Вэни, были ли они, как и погибшие, военнопленными или их просто пригнали откуда-то с земель их нынешнего проживания. Ни у кого не возникло вопросов о приведенных Цзинь Цзысюнем людях, потому что это была практика, а не единичный случай. Вэнь Цюнлинь и вовсе оказался хорошим материалом для исследований, насколько докладывали мне, а его семья — отличным рычагом давления на него.       Цзинь Гуаншань не понимал тактики, что выбрал Мэн Яо. Зачем он усугублял свою вину? Даже если он собирался — а он несомненно к этому и вел — объявить, что делал все это по воле Цзинь Гуаншаня, как почтительный сын, это все равно было неразумно. Участие главы Цзинь еще нужно было доказать, а вот на свою казнь Мэн Яо уже наговорил, вне зависимости от того, чьи приказы он исполнял. Цзинь Гуаншаню, конечно, жаль его не было, просто беспокоило, что он мог упустить что-то важное.       Несомненно, он не был осмотрительным настолько, чтобы не оставить никаких следов своей причастности. Были счета, что он заверял лично. Были записки, что он передавал Сюэ Яну. Только вот он позаботился об этом. И если ублюдок решил доказать его причастность с помощью этих бумажек, то он однозначно проиграл. Но все же Цзинь Гуаншаню было неспокойно. Мэн Яо слишком многое рассказывал, слишком рисковал. И это было для него нехарактерно.       — Этот Цз... Мэн признает, что делал ужасные вещи, только вот он был введен в заблуждение. Он считал, что исполняет волю не только своего... — какими же многозначительными были заминки Мэн Яо. Цзинь Гуаншань не сомневался, что это шлюшье отродье делает это специально, — …главы клана Цзинь, как преданный и послушный последователь, но и подчиняется решению совета. Мне сказали, что именно совет считает подобные эксперименты необходимыми. Ведь мы должны понять, как противодействовать Тигриной Печати господина Вэя, на тот случай, если он... К тому же оплачивалось все это тоже советом, ведь этот лагерь значился как лагерь военнопленных.       Коварства Мэн Яо было не занимать. Знал, гаденыш, куда и когда ударить. Таился, выдерживал время, а потом бил, да так, что удар запросто мог стать смертельным. Не будь Цзинь Гуаншань готов, сейчас ему пришлось бы ох как несладко. Совет, возможно, посмотрел бы сквозь пальцы на исследования темного пути под предлогом необходимости ему противостоять, потому что все боялись Вэй Усяня. Но попытку прикрыться советом уже не спустят, именно потому, что все боятся Вэй Усяня. И еще хуже дела обстояли, когда дело касалось растраты средств совета.       Финансы после войны стали той еще причиной для раздоров. Резиденции многих кланов и орденов оказались разрушены. Нужны были средства на их восстановление. А адептов, что раньше приносили золото и серебро в хранилище родного клана, теперь не хватало. Слишком много жизней забрала война. Так и получалось, что совет теперь трясся над каждым ляном серебра.       — Ложь! Все, что ты тут рассказал — всего лишь очередная попытка ввести всех вокруг в заблуждение! — Цзинь Гуаншань решил, что самое время вмешаться и перевести разговор в нужное ему русло.       — Моим словам есть доказательства, — возразил Мэн Яо и тем самым прямиком направился в расставленную для него ловушку.       — Откуда, если их и быть не может? — подначивал его Цзинь Гуаншань.       Мэн Яо снял с пояса мешочек цянькунь, из которого достал несколько свитков — явно письма, — пару сложенных записок, листы из счетных книг. Все это не стало сюрпризом для Цзинь Гуаншаня. Он, как только Мэн Яо сбежал, пошел в архив, чтобы проверить документы, так что пропажу некоторых из них, заверенных его печатью, он обнаружил еще тогда. К этому удару он тоже подготовился.       — Это письма, расписки, документы, листы из счетных книг, многое из этого можно сверить друг с другом. Письма написаны вашей рукой, на приказах ваша печать, глава Цзинь.       — Это ничего не доказывает, — спокойно ответил Цзинь Гуаншань. — Ты вхож в мои покои и моей печатью мог воспользоваться не раз. То же о листах из счетных книг: в архиве ты был частым гостем и мог вносить записи сам. Уверен, этому найдутся свидетели среди хранителей архивов. А письма — это подделка. Подделал почерк, вот и все.       — Подделка или нет, может доказать мастер, — в их спор вмешался Лань Сичэнь, направляясь в ловушку следом за Мэн Яо.       — Надеюсь, глава Лань не сильно удивится, если этот скромный Цзинь попросит о мастере не из ордена Лань? — усмехнулся Цзинь Гуаншань.       — Хотите и нас обвинить в подлоге, глава Цзинь? — Впервые с начала собрания голос подал Лань Цижэнь.       — Нет, ну что вы, учитель Лань. Просто глава Лань с такой страстью защищает Мэн Яо, что я не удивился бы, если бы его суждения — не из умысла, а из чувств — были бы предвзяты. А как известно, если предвзят глава, то ... — заканчивать он не стал, лишь развел руками.       — Это возмутительно!       В рядах Ланей послышался недовольный гул, но Лань Сичэнь лишь поднял руку, и все они сразу же умолкли.       — Что ж, если глава Цзинь не доверяет нашим мастерам, мне думается, я могу усомниться в непредвзятости мастеров Ланьлина. Это справедливо?       — Несомненно справедливо, глава Лань, — покорно согласился с ним Цзинь Гуаншань.       — Тогда чье же мнение глава Цзинь посчитает достаточно непредвзятым?       — Любого, кто не состоит в ордене или клане и достаточно известен своим мастерством. Вот хотя бы мастер Дун У, что проживает в Цайи. Если глава Лань пригласит его, я не смогу оспорить его мнения.       Цзинь Гуаншань вежливо улыбнулся, скрывая за этой улыбкой всю важность момента. Мастер Дун У был человеком очень известным, каллиграфия его особенно ценилась, он имел собственную школу и считался признанным знатоком письма. Только вот с сыном у него была беда: в своем юном возрасте уже успел заиметь себе дурную репутацию. А Дун У желал, чтобы тот стал заклинателем. И Цзинь Гуаншань предложил ему с этим помочь. Правда, в обмен на небольшую услугу. Теперь его от выигрыша отделяло только согласие Лань Сичэня на экспертизу от Дун У.       — Прекрасно, — Лань Сичэнь вернул ему улыбку, а потом обратился к кому-то из своих людей: — Пригласите, пожалуйста, мастера Дуна. А пока Мэн Яо может ознакомить совет с документами.       И тот, конечно, развернулся: читал, сопоставлял, анализировал, увязывал детали друг с другом. И говорил, говорил, говорил. Ублюдок! Он, как никто другой, использовал свой дар на полную катушку.       Правда, Цзинь Гуаншаню сейчас было все равно. Пускай старается, тем самым копая себе все более глубокую яму. Ведь по прошествии шичэня все его доказательства будут признаны фальшивкой. Вот только взгляды его собственных старейшин и их просьбы взглянуть на документы Цзинь Гуаншаня не обрадовали. Эти бы могли и поддержать своего главу, по крайней мере изобразив, что не сомневаются в нем. Ну ладно, им он тоже ничего не забудет. Но хотя бы отцовское сердце было довольно тем, что Цзысюань демонстрировал полное доверие своему отцу: он в сторону документов и не посмотрел, да и Мэн Яо, казалось, не слушал. Это несомненно радовало Цзинь Гуаншаня.       Зато главы Оуян и Яо как самые резвые сплетники не могли не комментировать все происходящее. Взглянув на документы вместе, они ввязались в жаркий спор. Один настаивал, что вот-де рука неотличима от писем, что он получал от Цзинь Гуаншаня, другой сетовал, что, кажется, все же не тот взмах кисти. Остальные поддерживали то одну, то другую сторону. В споры влез даже Не Хуайсан, хотя проку от него было немного.       — Ох, не знаю, не знаю, не знаю, — лепетал он, — и все же выглядит так, будто это писал глава Цзинь, дагэ...       — На один вопрос три «не знаю», Не Хуайсан, — покачал головой Не Минцзюэ. — Перебор даже для тебя.       — Но дагэ, я действительно не знаю…       — Четвертое так и вовсе лишнее. Прекращай.       Цзинь Гуаншаню даже показалось, что Не Минцзюэ очень старается не улыбнуться. Хотя разве это не его все время раздражает глупость младшего брата?       Лани в общей суматохе не участвовали и по большей части теперь молчали.       Цзян Ваньиня, казалось, все происходящее и вовсе не интересовало, он сидел и делал вид, что слушает, а когда позволяли приличия, переговаривался с Вэй Усянем. И тот, на удивление, вел себя как полагается.       Мастера Дуна привели в сопровождении двух адептов Гусу Лань, даже несколько быстрее, нежели рассчитывал Цзинь Гуаншань. Ну что же, это было к лучшему: не придется долго ждать, и, вероятно, уже к ночи Мэн Яо будет приговорен, а Цзинь Гуаншань от него абсолютно свободен.       Только вот еще до того, как посмотреть документы, Дун У взял слово.       — Прежде чем приступить к работе, этот презренный человек должен поведать совету об одном инциденте. Дело в том, что я уже знал, что меня пригласят оценить подлинность писем главы Цзинь. Потому что глава Цзинь пытался подкупить этого недостойного и взамен его свидетельства о подлогах предлагал продвижение непутевого моего сына. Только во...       Цзинь Гуаншань вскочил с места.       — Да как ты смеешь?       — Глава Цзинь должен помнить... — Дун У весь съежился под давлением возвышающегося над ним на целую голову Цзинь Гуаншаня.       А главу Цзинь трясло. Кто-то несомненно выдал его. Кто-то очень близкий подсказал этим заговорщикам, кому Цзинь Гуаншань отправлял срочное и тайное послание. Это не он загнал их в ловушку, это они бросили его в волчью яму, прямо на колья.       — Главе Цзинь следует взять себя в руки и вернуться на место, — глава Лань встал между ним и мастером Дуном.       — Лань Сичэнь! Что же, я вижу, как теперь обстоят дела в ордене Лань и насколько он честен и непредвзят. Или и это все тоже он? — Цзинь Гуаншань ткнул в сторону Мэн Яо сложенным веером.       — Глава Цзинь сам выбрал мастера Дун У, не так ли? И теперь всем очевидно почему. Так к чему же эти обвинения?       — А ты, Лань Сичэнь, думаешь, что победил, не так ли? Только вот эта тварь в свое время поступит так же и с тобой. Он ради своей шкуры предаст любого, и ты не будешь исключением! — Цзинь Гуаншань усмехнулся, обращаясь к совету: — Да и вы, уважаемые, считаете, что раз Вэни пали, то наши жизни теперь в безопасности? Посмотрите шире... Вэнь Жохань был велик в своей силе, никто не мог превзойти его, и он, возгордившись, решил получить себе целый мир. Много ли пройдет времени, прежде чем мир возжелает себе Вэй Усянь? Все мы знаем его характер, все знаем, как он несдержан, а темная энергия развращает. И что? Как вы собираетесь бороться с ним, если он за одну ночь уничтожил пятитысячную армию? Да, возможно, я был неправ в своих методах, но только не в цели. Нам всем следует знать, как противостоять силам Вэй Усяня. Мы должны выяснить, как справиться с его Тигриной печатью.       Цзинь Гуаншань цеплялся за последний свой аргумент. Видят боги, он не хотел сейчас пользоваться им, ведь было еще слишком рано. Но ему буквально не оставили выбора.       — Глава Цзинь, Вэй Усянь — адепт Юньмэн Цзян, и пока его глава не высказывал никаких сомнений в нем...       — И что, по-вашему, может высказать глава Цзян? Кто-нибудь здесь вообще считает, что главе Цзян по силам обуздать Вэй Усяня? Да вот хотя бы на горе Байфэн — каждый мог слышать, что Цзян Ваньинь ему не указ.       — Неправда.       Да что с этими Нефритами такое? Раньше они оба были тихими и почтительными, но сейчас как с цепи сорвались.       — Вэй Усянь никогда не проявлял неуважения к главе Цзян, — Лань Ванцзи подлил масла в огонь.       — Этот глава благодарит Ханьгуан-цзюня, — в разговор наконец-то вмешался Цзян Ваньинь. — Что же до опасений, высказанных главой Цзинь... Их можно понять. Тигриная Печать Вэй Усяня — действительно мощный артефакт, который внушает ужас, особенно если попадет не в те руки. Потому мы решили, что Печать следует уничтожить. Однако сделать это не так просто, и пока Вэй Усянь работает над этим, мы хотели бы передать одну из половин печати на хранение глубокоуважаемому учителю Ланю. Надеюсь, это успокоит совет, и никому в голову больше не придет оправдывать бесчеловечные эксперименты на живых людях таким образом. А заодно это докажет всем присутствующим, что Юньмэн Цзян стремится лишь к мирному сосуществованию с остальными орденами и кланами. Нам не нужна власть, мы желаем лишь мира.       В зале повисла тишина. Никому бы и в голову не пришло, что можно по собственной воле отказаться от такой силы. Цзян Ваньинь своим решением удивил. Вэй Усянь, согласившийся на такое, удивил не меньше.       Лань Цижэнь, погладив свою козлиную бородку, согласился. И на глазах всего совета Вэй Усянь из собственных рук передал ему половину своего мощнейшего артефакта.       Цзинь Гуаншаня обставили по всем фронтам.       Он был в ярости.       — Вы все сговорились... Позорно и подло!       — Глава Цзинь, не вам говорить о подлости и позоре, — возмутился Не Минцзюэ.       На этот раз Цзинь Гуаншаню даже сказать было нечего. Все, что он мог — это, усмехнувшись, покинуть зал. Сопровождение главы Цзинь последовало за ним.       Ему следовало обдумать обстоятельства. Следовало составить новый план действий. Яростно шагая к выделенным для его делегации павильонам, Цзинь Гуаншань обернулся, подзывая одного из своих людей:       — Иди обратно и выслушай решение совета, потом сообщишь.       На глаза ему попался плетущийся в хвосте процессии Цзысюань. Он казался потерянным и даже голову склонил так низко, что вряд ли видел хоть что-то, кроме дорожки под ногами. Ладно, с ним еще предстоит тяжелый разговор. Боги свидетели, Цзинь Гуаншань не хотел подобных потрясений для своего сына. Но сейчас нужно было действовать как можно быстрее, и о Цзысюане придется позаботиться позже.       Варианты и планы мелькали у него в голове, но ухватиться хотя бы за один из них не выходило. Ему однозначно следовало теперь перетянуть на свою сторону мелкие кланы; конечно, это потребует больших денежных вложений, но шансы все еще были. Да, теперь придется забыть о должности Верховного заклинателя, но свое влияние удержать все еще было можно.       С такими мыслями он и шагнул за порог выделенного ему павильона; и только теперь понял, насколько же он недооценил своих противников. И слева и справа навалились проблемы. Главную комнату занимали старейшины его клана. И главы самых крупных вассальных кланов.       — Что здесь происходит?       — Разве это не тот вопрос, на который стоит ответить вам, глава Цзинь? — Из-за его спины появился Цзинь Сиань и, обойдя Цзинь Гуаншаня, уселся на свободную подушку среди других старейшин. Место его соответствовало тому, что он обычно занимал на советах клана. — Кажется, вы задолжали нам разъяснения: как так вышло, что против Ланьлин Цзинь ополчились теперь все кланы и ордена? И какое решение этой ситуации вы можете нам предложить?       Другие старейшины тоже поспешили занять места. Цзысюань остался рядом с ним. Он явно не собирался оставлять своего отца один на один с проблемами.       — Какое нам дело, что думают эти... — сквозь зубы попытался выдавить из себя Цзинь Гуаншань.       — Какое нам дело? Ты, Цзинь Гуаншань, действительно забылся? — Его собственная жена тоже была тут, а ведь он ее сразу и не заметил. — Или тебе напомнить, чем закончилось бахвальство Вэнь Жоханя? А ведь он был куда могущественнее тебя. И я даже не о том, что он был убит твоим ублюдком в спину, я о том, что он потерял обоих своих сыновей. И оба они пали от рук тех, чье мнение ты сейчас пытаешься представить неважным. Во что ты нас втянул, Цзинь Гуаншань?       — О чем ты, моя госпожа? Разговора о войне не идет, да даже о противостоянии никто не говорил...       — И не заговорит, — Цзинь Сиань вновь вступил в разговор, — но совершенно ясно, что остальные великие ордена вступили в сговор, чтобы разоблачить вас, глава. И разоблачили перед всеми. Ваш позор лег тенью на весь орден. И если мы не предпримем никаких мер, полагаю, мы станем врагами миру совершенствующихся. Как сказал глава Не — возможно, они не участвовали, но и не воспротивились.       — И что, Цзинь Сиань, ты предлагаешь? Пойти на поклон к совету? И что сказать? Это глупо! Сейчас все происходящее глупо. Ничего уже не исправить, и нам остается только действовать на опережение...       — Ну отчего же, есть прекрасный вариант: вы, глава, по собственной воле оставите свой пост в пользу вашего наследника и уйдете в уединение, обдумывать и осознавать свои ошибки.       — Что вы себе позволяете? — Цзинь Цзысюань наконец-то поднял голову, а заодно и руку положил на рукоять меча. — Вы готовы предать моего отца и вашего главу?       — Молодой господин Цзинь, послушайте. Глава ордена должен прежде всего заботиться о своих людях и процветании своего клана, он должен нести ответственность за каждого из нас, а мы должны служить ему и нашему клану. Но что же делает глава Цзинь, если не предает свой орден и своих людей? Он обрекает нас на противостояние, которое нам не выиграть. Он обрекает нас на гибель. И ради чего?       — Отец же сказал: он желал лучшего, хотел, чтобы мы в нужное время смогли противостоять Вэй Усяню...       — Цзысюань, не будь наивным. Все это вовсе не во имя блага, а исключительно из собственных амбиций. Твой отец решил, что раз он старше остальных глав, то может ими управлять. Разве за такой мир ты сражался на войне? — Его жена всегда находила нужные слова для их сына. Цзысюань потупил взгляд, и хватка на рукояти ослабла. — Цзинь Гуаншань, хоть раз в жизни поступи по-человечески! Это твой сын... Твой сын, твой наследник, твоя кровь и плоть, не поступай с ним так...       Его сын. Его кровь. Его Цзысюань. Отцовская гордость. И если так подумать, единственный человек во всем мире, ради которого он мог бы поступиться даже собой. Он проиграл, и этот проигрыш может ему стоить невероятно дорого, гораздо дороже, чем он готов был бы заплатить. Сейчас старейшины хотят его крови, но кто знает, чьей крови они захотят, если он им откажет. Ничто не помешает им сейчас придушить его и членов его семьи, а затем выдать это все за самоубийство, совершенное из-за обрушившегося на них позора. Цзинь Гуаншаню следовало решить...       — Матушка, — в голосе Цзысюаня вновь зазвучала твердость, он принял решение и не собирался отступать.       Поэтому отступить стоило Цзинь Гуаншаню.       — Не нужно, Цзысюань, — спокойствием своего голоса Цзинь Гуаншань удивил даже себя. — Я согласен. Все случившееся — моя вина, и мне следует подумать над своими поступками. В связи с этим я складываю с себя полномочия главы в пользу своего сына. Цзинь Цзысюань отныне новый глава Ланьлин Цзинь! — Он повернулся к своему золотому мальчику и даже улыбнулся. — Поздравляю, сын.       — Отец... Матушка... — Цзысюань был растерян, но, кажется, в одну минуту собрался с мыслями. — Я ведь могу сам выбрать место для уединения отца?       — Несомненно, глава Цзинь. — Цзинь Сиань первым поклонился новому главе, следом это сделали и остальные.       И все же у Цзинь Гуаншаня был самый лучший на свете сын!       Цзинь Цзысюань поселил отца на небольшом островке озера Вэйшань. Место и впрямь было уединенным, тихим и полным духовной энергии. Тут можно было медитировать сутками, но Цзинь Гуаншань, конечно же, предпочитал другие занятия.       Дражайшая его супруга осталась в Башне Золотого Карпа, чтобы помогать сыну: сначала со вступлением в должность главы ордена, потом со свадьбой, которую подготовили очень скоро — настолько, что некоторые могли сыскать такую поспешность неприличной. Потом она помогала молодой госпоже Цзинь, которая носила ребенка, ну а теперь, вероятно, будет заботиться о внуке.       И это было только к лучшему.       Без своей супруги, без кучи дел, что необходимо было выполнять главе ордена, Цзинь Гуаншань впервые зажил так свободно.       Возможно, его ссылка стала самым приятным для него временем в жизни. Он пил сколько хотел, предавался цветочным битвам насколько хватало сил, ел сколько влезало, а когда надоедало, сбегал из своего уединения.       Еще в первую неделю он заимел себе лодку, договорившись с рыбаком, который поставлял для него рыбу. Так что по вечерам, когда хотелось особенных развлечений, он шел к южной стене поместья, садился в спрятанную в зарослях камыша плоскодонку и плыл на берег озера, туда, где располагался город Гуанци.       Винные лавки, игорные дома, чайные на любой вкус; но главной достопримечательностью, по мнению Цзинь Гуаншаня, был местный зеленый терем. Туда он заезжал и будучи главой, настолько известным и популярным было это место. А уж теперь, когда выбор был ограничен необходимостью хотя бы раз в несколько дней демонстрировать свое лицо у себя в поместье, бывший глава Цзинь и вовсе стал там постоянным гостем. Местные перепелки любили его, он любил их.       Но сегодня он праздновал не там. Еще луну назад Цзинь Гуаншань приметил в винной лавке, что у Южных ворот Гуанци, невероятно соблазнительную подавальщицу. Девчонка была юна именно настолько, насколько это ему нравилось. Красива ровно в той мере, чтобы ему захотелось ее получить. Но самым притягательным в ней была ее цветочная улыбка.       С того момента, как она попалась ему на глаза впервые, он не желал никаких других женщин... Ну, вернее, желал, и даже не единожды засыпал в цветах под ивами, но перед глазами в момент соития с другими нет-нет да и всплывал ее прекрасный облик.       Цзинь Гуаншань решил непременно заполучить ее сегодня! У него был праздник, и она могла этот праздник украсить своим желтым цветком.       — А-Лянь, много у тебя еще работы? — спросил Цзинь Гуаншань, когда она принесла ему тарелку с закусками и второй кувшин вина.       — Кроме вас, господин, еще двое клиентов в лавке, но им подает не А-Лянь.       — Тогда присядь со мной и выпей...       — Хозяин заругает...       Цзинь Гуаншань кинул на стол кошель с серебром. Там было примерно столько же, сколько он отдавал за три ночи в ивовом доме с бессчетным количеством девиц, но для него это были несерьезные траты.       — Снеси ему кошель, и пусть тебя отпустит на сегодня. Только возвращайся еще с парой кувшинов вина, чтобы нам на всю ночь хватило.       — Что же этот господин собрался делать всю ночь?       — Пить вино и вкушать жареную свинину, — он подмигнул юной прелестнице, а она, со смехом схватив кошелек, поспешила вниз.       Долго ждать в одиночестве ему не пришлось. А-Лянь возвратилась так быстро, как только смогла, неся в руках два больших кувшина.       — Выпей со мной за счастье новорожденного наследника Цзинь!       Цзинь Гуаншань сам разлил вино в чаши, протянув одну из них девушке. Он усадил А-Лянь не напротив себя, как положено, а с собою рядом. Отсалютовав чашами друг другу, они выпили вино. Опыта пития девчонке явно недоставало, и она, осушив чашу в один слишком громкий глоток, заметно вздрогнула.       — Как обжигает.       — Есть немного.       Цзинь Гуаншань вновь наполнил ее чашу, а в свою долил лишь немного вина. Он и так был пьян, а сегодняшний вечер хотелось ощутить и запомнить полностью. А-Лянь хихикала и болтала, рассказывая ему о своих буднях. Цзинь Гуаншань не особенно слушал, только ловил улыбки и мысленно облизывал ямочки на ее щечках, которые все сильнее и сильнее заливало румянцем.       В какой-то момент, осушив четвертую чашу, А-Лянь потянулась за закуской, но неудачно оперлась о край стола. Ее рука соскользнула, и она бы неминуемо ударилась о стол, не перехвати ее Цзинь Гуаншань. Перехватил и прижал к себе, используя ее неловкость себе во благо.       Не теряя времени, он уткнулся носом в ее волосы, вдыхая аромат. А-Лянь не пахла ни духами, ни цветами, только юностью, девичьим потом и немного ароматами большой кухни. Идеально для сегодняшнего вечера.       — Ах, господин, что вы такое делаете? — чуть слышно проговорила она.       — Дышу тобой, А-Лянь и надышаться не могу.       — Как бьется мое сердце....       Договорить он ей, конечно же, не дал, он слышал эти глупые девчачьи признания сотни раз — их можно было пропустить. И перейти к интересному — к поцелуям.       Губы у девчонки были мягкие, не слишком полные, но и не тонкие, алые, никогда не знавшие румян. С легким привкусом выпитого ею вина. Цзинь Гуаншань ласкал их мягко поначалу, но увеличивал напор, не чувствуя сопротивления. Его поцелуи становились яростней, дыханье тяжелело, а руки начали блуждать по девичьему телу. Но стоило ему дернуть ее пояс, как А-Лянь встрепенулась и даже попыталась его отпихнуть.       — Ах, господин, что ж вы такое делаете?       Отвечать Цзинь Гуаншань был не намерен. Он только толкнул ее на подушки, придавливая собственным телом, и продолжил то, на чем его прервали. А-Лянь вновь попыталась оттолкнуть его, но этим лишь разозлила.       Цзинь Гуаншань схватил ее за запястья и, удерживая обе ее руки в одной своей, завел их за голову девчонке.       — Да не сопротивляйся ты! Будто бы не понимала, зачем тебя зовут... Дуреха. Просто побудь покладистой, и все будет хорошо. Я обещаю, тебе понравится.       С ее личика в одно мгновение исчез испуг, и его сменила легкая кокетливая улыбка.       — Господин желает, чтобы я была послушной?       — Именно того и желает этот господин.       Договорить не успел, как оказался зажат между ее ногами, до этого сведенными вместе.       — Как будет угодно господину!       От ее улыбки желанием пронизывало каждую мышцу в теле. Цзинь Гуаншань схватил ее лицо, попадая большим и указательным пальцем ровно в ямочки на ее щеках, и принялся жадно целовать, проталкивая язык в ее ротик.       Ему до жути хотелось оказаться в ней, и если до сего момента он планировал долгую ленивую игру с мягкими дорожками поцелуев по всему ее телу, то сейчас свои планы он позабыл. Не хотелось тратить время даже на полноценное раздевание. Ее одежду он лишь распахивал, сняв с нее только одни штаны, со своей поступил и того проще — распахнув ровно столько, сколько было необходимо для доступа к его янскому корню.       Цзинь Гуаншань в своем неуемном желании не посчитался ни с чем, он с ходу ворвался в ее тело, сметая любое сопротивление и не обращая внимания ни на какие просьбы. Он чувствовал себя хищным зверем, рвущим плоть своей жертвы, чтобы утолить свой невероятный голод. Его зрение застили алые блики, шум крови в ушах заглушал все другие звуки, огонь горел под его кожей, становясь только ярче и невыносимее с каждым движеньем. Даже если бы Цзинь Гуаншань попытался сдержаться, он не смог бы, да сейчас это было и не нужно — он отправился к сияющим пикам в первый раз за эту ночь.       Только вот настоящего удовлетворения это не принесло. Не успело удовольствие отпустить его, как орудие его вновь поднялось. А-Лянь лежала на боку, подтянув колени к груди, а он прижимался к ее спине. Цзинь Гуаншань вновь не потрудился снять ее одежду, только сдвинул мешающую ткань, закидывая ее выше, под собственный локоть. Девчонка дрожала, но от его прикосновений не отбивалась, так что в этот раз он даже подарил ей некоторую ласку: несколько долгих поцелуев, ласковых касаний груди, легких пощипываний сосков. И даже вновь вошел в нее уже медленнее, так и не меняя позы. Двигался он плавно, второй раз рассчитывая растянуть надолго. Поэтому взял небыстрый темп, слегка покачивая бедрами. И пускай не сразу, но все же ему этой расслабленной неторопливости стало мало, А-Лянь снова оказалась на спине, а он между ее красивых белых ножек.       — Улыбнись мне! — приказал он тоном, не подразумевающим возражений.       И она улыбнулась, вновь являя перед его взглядом свои ямочки. Этого было достаточно, чтобы он снова потерял контроль. Только в этот раз Цзинь Гуаншань затащил девчонку на свои колени, заставляя ее насаживаться на его нефритовый жезл. И она не возражала, только улыбалась, улыбалась, улыбалась... Пока его окончательно не накрыло волной удовольствия, стирая рамки реального мира.       Он пришел себя от того, что его член вновь поднимался, только теперь не сам — ему помогала своим ротиком А-Лянь. И надо сказать, у нее это весьма недурно выходило. Цзинь Гуаншань запустил пальцы в ее волосы и нажал на голову сильнее, чтобы она брала глубже. А когда почувствовал, что снова готов к свершениям, спросил:       — Неужели хочешь еще?       Она выпустила его член изо рта и отползла чуть вперед, вставая на колени и оттопыривая белоснежный задок, как раз так, чтобы ее цветущий пион был ему виден. Его семя, местами уже подсохшее, было размазано по внутренней стороне ее бедер, а новая порция стекала из-под нефритовых врат. Она подхватила пальчиками вытекающее семя и попыталась вернуть его обратно, погружая пальцы в собственную плоть.       — Этот господин дал мне так много, но А-Лянь хочет большего. Господин, дайте мне еще. Заполните до краев…       Цзинь Гуаншань вновь не стал ее дослушивать, он просто встал на колени и направил свое орудие в самое средоточие ее желания. Он грубо хватался за ее бедра, натягивая на себя ее тело, а потом резко покидал ее лоно почти целиком лишь для того, чтобы вновь одним движением оказаться внутри. Девчонка стонала и выгибалась, отчего внутренний жар Цзинь Гуаншаня разгорался только сильнее.       Он уже ни о чем не думал и ничего не понимал, он лишь чувствовал огонь своего тела и знал только один способ его унять — излиться.       Только вот пролившийся дождь снова не затушил его пожара, пришлось вновь укладывать А-Лянь на спину. А потом и усаживать к себе на колени.       Он никогда не видел сияющих пиков столько раз, сколько пришлось в эту ночь. Казалось, в нем не осталось больше семени и он кончает насухую. Силы истощались. Цзинь Гуаншань слабел, но не слабело пламя, бушующее внутри него.       Спустя много времени силы окончательно покинули его, их не хватало даже на то, чтобы двигаться самому. Только янский корень так и не опал. И девчонка резво управлялась с ним сама. Она скакала на Цзинь Гуаншане как заправская шлюха, сопровождая это возгласами:       — Как глубоко он внутри меня... Чувствуете, как я желаю его ощущать в себе, как обнимаю своим телом?       И улыбалась. Она все время улыбалась своей цветочной улыбкой. И эта улыбка что-то делала с Цзинь Гуаншанем.       Его тело отзывалось на каждое ее движение вспышками боли, однако желания он все еще не потерял; правда, и оно было мучительным. Наслаждения больше не было. Это было пыткой. Агонией.       Жар не грел, он превратился в бушующее пламя и сжег все внутри Цзинь Гуаншаня, но не погас.       Мыслить сил тоже не было. Он просто хотел кончить. Он хотел, чтобы все это кончилось.       — Хватит! — взмолился он.       — Мне остановиться? — Даже голос А-Лянь теперь звучал по другому: уверенно, жестко, хищно.       Она действительно остановилась, уперев руки ему в грудь. Ее глаза горели золотом, а из-под растянутых губ выглядывали острые клыки.       — Нет!       А-Лянь, а точнее, темная тварь, что приняла обличье миловидной девушки, вновь начала двигать бедрами.       — Ну давай же.       Она насаживалась на него так глубоко, и он кричал — от боли, от похоти, от страха. От нестерпимого жара.       — Давай! Еще раз... Еще один раз!       Цзинь Гуаншань чувствовал, как последние капли его жизненных сил собираются в груди, опускаются в живот и ниже в пах. Он ощущал, как жизнь покидает его тело. Как в последний раз его легкие наполняются воздухом, а сердце выталкивает кровь. Он понимал, что умирает, и даже знал, кто подослал ему эту девку. Одно радовало: его убийцам долго не прожить. Жаль только, что он этого не увидит.       Жаль, что он не успел написать Цзысюаню.       Жаль, что он так и не увидит А-Лина.       Жаль, что он не был сдержаннее в блуде.       Жаль…       Такой была его последняя мысль, а потом все кончилось. ... но и это все еще не конец!