Бег за тенью

      Питер Митш не думал, что вернётся в отчий дом так рано, тем более при таких печальных обстоятельствах: приедет на похороны отца. Конор Митш, отец Пита, был старше сына всего лишь на двадцать два года, и в этом году ему исполнилось пятьдесят. Возраст, в котором мужчину ещё и не начали называть стариком, не ослабло тело. Казалась, что у Конора как минимум ещё десяток лет впереди. Но он скоропостижно скончался.       Питер же никак не мог найти в себе сил посмотреть на труп собственного отца в похоронной конторе.       Отчий дом, погруженный в скорбную тишину, уже и не напоминал о счастливых детских годах. В нём царили тишина и темнота, казалось, что дом этот заброшен уже не один год. Пит щёлкнул выключателем, но свет не загорелся: видать, перегорели пробки. Питер уже давно был не ребенком, но перед тем, как спуститься в подвал, он замер наверху лестницы в нерешительности. Питу не хотелось спускаться вниз, в раззявленную пустую пасть тьмы, что затаилась там, под землёй. Но он заставил себя. Шаркая и не спеша, Питер стал спускаться всё ниже и ниже по ступенькам.       Нащупав ногой плоский бетонный пол, Пит слепо пошарил рукой по стене справа и ударил пальцами по кнопке выключателя. Питер запоздало сообразил, что свет не должен был зажечься, в доме же отключилось электричество. И зажмурился тут же: лампа, что висела под потолком без абажура, безжалостным и слепящим светом прогнала тьму. Пит потёр ладонью заслезившиеся глаза, щурясь от яркого света, пытаясь сквозь слёзы рассмотреть подвал.       Первое, на что упал взгляд Питера, это был стол. На столе стояла тарелка с кашей и лежала половина упаковки тостового хлеба. Рядом с едой стояла литровая бутылка молока. Каша давно обветрилась, высохла, молоко явно скисло. Пит замер, пытаясь понять, почему тут лежит еда? Зачем отец принес всё это в подвал? Почему не поел на кухне?       Лёгкий шорох заставил Питера вздрогнуть. Он резко повернулся и уставился на вторую дверь, что была распахнута и вела куда-то вглубь подвала. Ему показалось, что он слышит тихие шаги босых ног. Питу захотелось отпрыгнуть, взлететь вверх по лестнице, но какой-то первобытный, неконтролируемый страх словно бы парализовал его.       К решетке, что отделяла основную часть подвала от дальней комнаты, в которой, пока Питер был маленьким, Конор хранил вино, подошёл кто-то. Пит не сразу понял, что это и правда человек: худой, заросший, грязный и бледный мужчина замычал и протянул через решетку руки.       Пленник не обратил внимания на Питера, он старался дотянуться до края стола, на котором стояла еда и молоко. Ему не удалось — стол был слишком далеко.       Пит отступил на шаг, упираясь пятками в нижнюю ступень лестницы, и замер, задержав дыхание.       Пленник, не дотянувшись руками, сел на пол и принялся тянуться ногой. Большой палец ноги прикасался к ножке стола, но ни подвинуть, ни опрокинуть стол пленник не мог. Он лишь завыл по-животному и скрылся во тьме своей комнаты-камеры. Он то ли не заметил Пита, то ли ему было всё равно.       Питер резко выдохнул вновь и вновь, вдруг осознав, что в воздухе пахнет нечистым человеческим телом, а ещё туалетом. Даже от запаха хотелось помыться. Пит понимал, что нужно вызвать полицию, скорую помощь, сообщить о своей находке, но он никак не мог себя заставить выйти из подвала, повернуться спиной к пленнику.       Конор был хорошим отцом, хорошим мужчиной, и Питер никак не мог поверить, что его отец запер в подвале кого-то. Запер давно, как минимум несколько месяцев назад! И держал тут, словно животное. Конор не мог просто так поступить с человеком.       — Эй, ты! — позвал пленника Пит, отходя от лестницы, становясь с противоположной стороны стола. — Что ты тут делаешь?       Пленник, услышав голос, вновь подошёл к решётке, замер, стоя на полусогнутых ногах, и принялся рассматривать Питера. Но взгляд его был пустым: ни надежды, ни страха в глазах не было.       — Как тебя зовут? — спросил Пит, у которого по спине побежали мурашки от этого звериного, ничего не понимающего взгляда.       — Хррр… — выдохнул пленник и, протянув ладонь через прутья, замер, словно бы желая, чтобы ему пожали руку.       — Если ты скажешь мне своё имя, я дам тебе хлеба, — пообещал Питер, не веря, что этот человек способен понять обещание.       Пленник взвыл, схватился обеими руками за решетку и принялся её трясти, словно бы надеясь, что та не выдержит и сломается в этот раз. И даже Питу показалось, что так и случится — он отскочил на шаг, напряжённо наблюдая, готовясь бежать в любой момент. Пленник взвыл, осознав, что решетка не намерена уступать. Выл он громко и жалобно, но резко замолчал.       Питера вначале оглушила тишина, а затем он услышал, как кто-то ходит по первому этажу дома.       — Конор! — позвал издали незнакомый женский голос.       «Соседка» — подумал Пит. — «Только почему она не знает, что отец умер?»       Женщина позвала ещё дважды и замолчала. Затем хлопнула входная дверь.       Питер глянул на пленника. Тот опять выл и шатал решетку, словно бы только и ждал, пока женщина уйдёт и вновь можно будет шуметь. Пит не понимал, почему узник молчал, когда наверху была женщина? Сколько он тут провёл, если уже не соображает, что шум мог бы его спасти?       — Ам, — протянул руки вперёд, вновь пытаясь достать до стола, жалобно попросил пленник.       — Кто ты? — спросил Питер, брезгливо беря в руки тарелку с кашей. — Если хочешь есть, то ты скажешь мне своё имя.       — Ам, — молитвенно сложив руки, повторил пленник.       — Имя, — жёстко ответил Пит, словно бы имя ему объяснило бы всю дикость ситуации. И сел напротив пленника, прямо на пол в своей чистой одежде.       — Ам, — мотнул головой пленник.       — Имя, — мешая ложкой кашу, напомнил Питер, а затем, зачерпнув полную ложку, сделал вид, что сейчас съест её, хотя каша была старой, засохшей, совсем не аппетитной.       — О… Ли… Ви… Я… — по слогам, громко сглатывая слюну, сообщил пленник.       Пит поставил тарелку на пол и пихнул ее в сторону пленника. Тот поймал и стал есть жадно, пальцами, облизывая их, хрюкая. Питер же понимал, что перед ним не женщина, что Оливия — не имя пленника, и с отвращением смотрел на того. Пит просто был рад, что пленник всё ещё сохранил возможность говорить, пусть и явно потерял разум.       — Оливия, Оливия, Оливия, — затараторил пленник, руками указывая на стол, когда тарелка опустела.       Он явно решил, что это слово будет ключом, тем словом, что заставит Пита кормить его, отдать ему хлеб, молоко…       — Кто Оливия? — спросил Питер, беря в руки пакет с хлебом.       Пленник подпрыгнул, шумно запричитал что-то невнятное, а затем вновь сложил руки, умоляя.       — Что ты сделал с Оливией? — вдруг спросил Пит, понимая, что у отца должны были быть причины держать тут пленника годами.       Питер не верил, что пленник мог разучиться говорить за месяц, даже за два, и теперь понимал, что тут он провел даже не один год, прежде чем превратился в это. Пленник в ответ почесал свою спутанную длинную бороду и затем обхватил руками шею, делая вид, что он душит самого себя.       Пит сглотнул слюну и, бросив хлеб на пол, ногой подпихнул его пленнику. Питеру вдруг стало противно общаться с тем, кто задушил какую-то девушку и теперь сидит тут, вымазанный собственными экскрементами, и выпрашивает испорченную еду. А ещё Пит почуял тонкий запах чего-то сладковатого, смутно знакомого и отвратительного.       Питер никак не мог понять, чем пахнет, но волосы у него на затылке поднялись сами собой. Он понял, что должен был понять, что за запах он чует, но память от волнения отказывалась работать как нужно.       — Кто такая Оливия? — повторил свой вопрос Пит, не давая пленнику спокойно доесть хлеб.       Тот неожиданно оторвался от своей отвратительной трапезы и потянул за цепочку, что была на шее, демонстрируя медальон.       Питер медленно подошёл, пытаясь рассмотреть с расстояния, что там за фотографии были в медальоне. Но не смог. Борясь со страхом и отвращением, Пит подошёл совсем близко, сел на пол и, накрыв ладонью руки пленника, глянул на маленькие фотографии. С них смотрящим улыбались двое: мальчик лет десяти и девочка-ровесница. Дети были очень между собой похожи.       Питер вскрикнул, когда рука пленника до боли впилась в его запястье. И весь мир закружился перед глазами.       Пит вспомнил все: весёлое детство, в котором у него всегда была напарница по играм. Как Оливия улыбалась и с энтузиазмом поддерживала любые предложения брата-близнеца. Отец лишь поддерживал столь близкую дружбу брата с сестрой, часто повторяя, что они самые близкие люди друг для друга.       Конор не любил отвечать детям на вопросы про мать. Она была жива, но болела и лежала в больнице столько, сколько Пит себя помнил. Питер очень смутно помнил, как однажды отец их, совсем маленьких, взял с собой к их матери. Конор просто не нашёл, с кем оставить детей в тот день, хотя обычно ездил к жене в одиночестве.       Мама, высокая, худая, с пустым взглядом и глубокими тенями под глазами, сидела у окна и смотрела на небо. Но Питу казалось, что она смотрит сквозь небо, куда-то туда, куда ни Питер, ни Оливия, ни Конор заглянуть не смогут. Это настолько впечатлило мальчика, что он и сам потом десятки раз смотрел на небо, пытаясь рассмотреть в синеве то, что там видела мать. Но Питеру это ни разу так и не удалось.       Вспомнил Пит и другое… Как стала меняться Оливия: округлялись бедра, появилась грудь. Как папа иногда беседовал с сестрой о чём-то женском, о чем Питеру знать было ещё рано. Как Лив вдруг стала отдаляться от брата, словно бы повзрослев быстрее и неожиданно став на пару лет старше брата.       Потом уже начал взрослеть и сам Пит. Он вытянулся, покрылся прыщами, голос стал давать петуха. А Оливия расцвела, став вдруг очень красивой девушкой. И Питер понял, что уже скоро их маленькая семья станет ещё меньше. Лив встретила парня и почти целыми днями пропадала с ним, почти забросив брата. Их самая тесная дружба дала огромную трещину, через которую Питер так и не мог перекинуть даже самый шаткий мостик.       Тогда Пит и принял решение, что не даст Оливии уйти. Шейка у сестры была такой тонкой…       Питер зажмурился, пытаясь прогнать воспоминания, но они все лились, словно вода из разрушенной дамбы.       Пит помнил, как упорно искали Лив неделю, вторую, как посерел и разом постарел отец. Как учителя стали очень внимательны и предупредительны по отношению к самому Питеру.       Пит не смог закопать Оливию, хотя и понимал, что тело будет гнить — он хотел оставить её себе и спрятал тело в узком ущелье. Первое время Лив лежала на снегу, словно живая. Но весна вошла в свои права, и сестра стала меняться, а в узком ущелье пахло так… Сладко и отвратительно одновременно.       — Я не мог, не мог, не мог! — запричитал Питер, обхватив свою голову руками и качаясь.       А память тут же подкинула воспоминание, в котором Конор появился в этом ущелье и смотрел на сына… Отец смотрел сквозь Пита, как когда-то давно мать смотрела сквозь небо, но в этот раз Питер знал, что отец видит тьму, что поселилась в сыне. Пит боялся того, что будет сейчас, боялся криков, наказания…       Только вот Конор лишь ровно сказал:       — Пора домой. Скоро будет дождь.       Питер этого не ожидал и домой шел как на эшафот. Но и там все шло почти как привычно. Разве что отец стал проводить много времени в своем винном погребе. Пит был уверен, что Конор просто решил не терять остатки семьи, а неприятные мысли топил в вине.       — Сколько лет я тут? — спросил, не открывая глаз, Питер у самого себя.       В свой первый день в подвале Пит тоже не сразу решился открыть глаза. Даже сквозь сон Питер понял, что он не у себя в комнате: под ним был не матрас, а жёсткий камень, пахло сыростью и плесенью. И была слишком уж полная тишина, давящая. Пит сел и с трудом смог рассмотреть помещение. Отец не сильно долго размышлял о месте заключения для сына: небольшой унитаз в углу и всё. Ни душа, ни кровати, ни окна, ни телика — ничего.       День до вечера длился бесконечно! Питер ходил по камере, тряс решётку, орал, звал отца. Но Конор не пришёл. Лишь поздним вечером отец спустился, передал тарелку каши, половину пакета тостового хлеба и молоко.       — Папа… Я виноват, я понимаю, — молитвенно сложил на груди руки Питер. — Но я не хотел её убивать, правда.       — А я хочу тебя убить, но не могу, — мотнул годовой Конор. — Ты больше не услышишь от меня ни слова.       Отец сдержал свое обещание: Конор ни слова не говорил больше сыну. Первое время Питер выть хотел от одиночества и страха. В подвале свет больше не выключался, безжалостно освещая его убогую камеру, и Пит потерял всяческое ощущение времени. Он даже не понимал, как часто отец приносит еду. Чтобы не сойти с ума, Питер время от времени разговаривал с зеркалом, что стояло ровно напротив двери. Но постепенно Пит прекратил узнавать себя в отражении — он не хотел признавать себя в этом замызганном, потерявшем человеческий вид существе.       Питер открыл глаза, впервые видя ситуацию, как она есть. Он никуда не уезжал, и именно он жадно жевал хлеб, предпоследний кусочек. Пахло так сладко, потому что за столом лежал Конор, он был мертв. Хорошо хоть, что падая, отец пододвинул стол, что дало возможность Питу дотянуться до еды и молока.       Питер завернул пакет, вытянул сквозь решетку руку, оставляя еду максимально далеко: он не знал, когда вновь кто-то из соседей заглянет в дом, беспокоясь об одиноком пожилом соседе. Пит очень хотел выбраться отсюда, вновь начать жить. Умирать долго от голода тут, в компании трупа отца, Питер не хотел, не мог. Он мечтал уехать, покинуть отчий дом и начать жить.       Пит повернулся к зеркалу и вздрогнул, увидев там пленника. Теперь уже казалось, что Питер в клетке, а тот, другой, на свободе и наблюдает.       Пленник пошевелился. При этом Питер похолодел: сам Пит не шевелился, сидел ровно.       — Мы заслуживаем второго шанса, — заверил Пит севшим от страха голосом.       — Нет, — упрямо мотнул грязной головой пленник.       Питер не думал, что вернётся в отчий дом при таких печальных обстоятельствах. Он привычно нащупал выключатель, но свет не зажегся. Пит ругнулся и направился к подвалу, чтобы поменять пробки. Он не был тут долгие годы, но ему почему-то казалось, что он был тут совсем недавно, и спускаться в подвал было жутко, но Питер пересилил себя и спустился.