***
Intro Никто и никогда не сможет ощутить боль чужой утраты. Все переживания сугубо индивидуальны и как бы посторонние люди не старались искренне оказать нам помощь, в конце концов эти страдания придётся преодолеть лишь в одиночку. Столкнуться лицом к лицу со своей тлеющей от боли душой. Прочувствовать все до последней капли отчаяния. И в конце концов, принять. Пережить. И это не значит забыть. Пережить - значит носить в себе обугленный и мёртвый кусок от сердца каждый день. Пережить - значит принять всю навалившуюся боль и скорбь. А дальше дело за временем. Оставим бредни, что оно лечит. Со временем становится легче лишь по одной причине – мы постепенно привыкаем к этой болезненной среде, адаптируемся к новым, не лучшим, эмоциям. В любом случае, сколько бы времени не прошло всегда будет что-то, что сможет напомнить о забытом грузе в душе. Ведь он никуда не исчезнет, а останется с нами до самого последнего вздоха. Так пока вы живы, позвольте себе принять эту боль. Не боритесь с ней. Это бесполезно. Не отвергайте. Это болезненно. Лучше разрешите себе окунуться в неё, но лишь на время, с головой. Плачьте. Кричите. Бейте посуду, ломайте предметы, но только не себя. Не дайте этой темноте вас поглотить. Будьте внимательными к себе и сохраняйте разумность в любой ситуации. P.S.Не надейтесь ни на кого так, как надеетесь на себя.***
Всё произошло так быстро, что Алатус не успел осознать. Ещё вчера он гладил её по макушке. Ещё вчера он рассказывал ей истории о великих походах одного мореплавателя, что в своё время ему поведала мать. Ещё вчера он напевал колыбельную, когда укладывал её спать, а затем накрывал меховым одеялом и наблюдал как сестра засыпает в обнимку с самодельной игрушкой. Ещё вчера он помнил наставления ушедшей матери - заботится о младшей сестре и оберегать её. Ещё вчера он этому следовал. Ещё вчера. Вчера было пять дней назад…***
Рыхлая влажная земля. Алатус словно заколдованный смотрит на каменную табличку. Ноги почти не держат ни на что негодное туловище. Он не помнит, когда последний раз ел. Из-за бессилия его тело уже готово свалиться коленями в угольную землю. Ему хочется зарыдать, взвыть как израненный зверь, но на шестой день после похорон это кажется слишком тяжелой задачей. Слез нет. Они давно растворились в проломах печали, как редкие капли воды на почве во время засухи. Остались только опухшие красные глаза, которые снова и снова продолжают сверлить одну и ту же точку. После ливня в воздухе чувствуется противный запах дождевых червей и сырости, от этого хочется сморщится и скрыться подальше от улицы, да и в целом от этого места, от этого жестокого мира. Из-за влаги земля стала темнее обычного, как и волосы мальчика, которому, на вид, не дашь и больше шестнадцати. Зябкие капли медленно скатываются по щеке, а затем огибают шею и прячутся под потрепанным кимоно, оставляя после себя тонкую влажную дорожку. Слабость берет вверх и со сдавленным стоном Алатус падает на колени. Наконец, взгляд опускается на собственные ладони. Он зарывает их неглубоко в землю, а затем начинает судорожно комкать её. Спустя несколько секунд амплитуда движений резко увеличивается. Алатус рывками вбивает свои кулаки в землю. В конец обезумев, он перестаёт сдерживаться и переходит на крик. Голос сильно срывается и после слышится лишь сдавленный всхлип. Он один. Один у маленького надгробия. Он не может поверить. В ту ночь Алатус старательно вырезал спицами цифры на камне и до кома в горле родное имя из трёх букв - Юки. Пальцы рук до сих пор перемотаны обрывками ткани, чтобы скрыть глубокие царапины от острых игл. Если бы не слёзы, он может быть и видел, что бьет не по камню, а по руке. Тогда ему хотелось вонзить эти спицы себе в сердце, чтобы перестать что-либо чувствовать, но он был не в силах так поступить. На ноющую боль в руках Алатусу уже все равно. Его взгляд пустой, а разум, словно, околдован серой плитой. Отныне он отрешен от самого себя. Как прежде больше не будет. Он это знает. Он понимает. Одно событие способно поглотить все светлые воспоминания. Густая чёрная краска словно с каждым днём сильнее разливается изнутри, всё больше и больше проникая в каждую клетку, навсегда меняя что-то в подсознании. Тяжелые воспоминания давят на внутренние стенки черепа, сжимая его как железные тиски. Где-то там как пленка, крутится один и тот же момент - момент, когда она забрала её, вырвав прямо из дрожащих худых рук. И имя ей - смерть.***
Поддавшись воспоминаниям, Сяо изо всех сил пытался вспомнить образ Юки. Но чувство, будто её лицо стёрли преследовало его столетиями. Раз в десять лет он приходит в эту глушь, за горой Аоцзан, чтобы вспомнить малышку Юки и ее звонкий смех, вспомнить время, когда он ещё не поддался влиянию злого архонта, когда нынешнего «Сяо» и в помине не было, когда его душу ещё можно было назвать чистой. — Восемь цветков циньсинь как ты и просил, — звонкий тон речи резко меняется на тихий, когда Итэр видит сидящего на коленях Сяо перед каменной плитой. — Спасибо, — едва слышно произносит он, не поднимая головы, и забирает сорванные путешественником цветы. — Я не знал, что ты это имел ввиду, когда… — Это не важно, — спокойно обрывает Сяо. Ненадолго в воздухе повисает молчание, но оно не ощущается неловким, будто сейчас эта тишина жизненно необходима адепту. Итэр с грустью рассматривает надпись на камне и опускает голову, устремляя взгляд куда-то вниз. — Подруга? — тихонько спрашивает он. — Сестра, — Сяо аккуратно кладёт букет на заросшую могилу, осторожно проводит пальцами по выцарапанному имени и вздыхает. Восемь цветков в знак бесконечной памяти и любви к малышке Юки. Ничего и более не спросив, Итэр осторожно обнимает со спины Сяо, мягко обвив руками его шею. От этого действия тот непроизвольно дёргается, но не отстраняется, а спокойно накрывает своей рукой ладонь путешественника. Эти объятья дарят легкую теплоту и понимание, что сейчас он не один. В них Сяо расслабляется и, закрывая глаза, поддаётся болезненным воспоминаниям.***
— Ну спой ещё раз братик! — девочка поежилась в постели. — Этот раз будет последним, мне же ещё за водой идти, — Алатус уже собирается взять первую ноту, как Юки его обрывает. — Скажи мне, ты ведь тоже думаешь о ней когда поешь? —спрашивает девочка, устремив взгляд к своим пальчикам, которые нервно перебирают кусочек одеяла. — Конечно, Юки, — мальчик проводит рукой по мягкой макушке, — она написала эту колыбельную, когда ты ещё и ходить не умела. — Я совсем не помню ее голос, —девочка тихонько всхлипнула, вытирая ладошкой покатившуюся слезинку. — Братик… — Да? — Алатус накрыл одной ладонью ладошки Юки. — Я скучаю по маме кх…кхм, —девочка слегка приподнялась и откашлялась в ладошку. —Малышка, я тоже скучаю по ней. Вот выпей ещё лекарства, —мальчик быстро схватил пузырёк сиропа и протянул ложку синей жидкости сестре. — Кх…кхм, — в один момент ложка с сиропом отлетела в сторону, запачкав постель, а кашель девочки стал в разы сильнее. — Юки!? — Алатус судорожно пытался что-то предпринять, пока сестра резко не схватила ладошкой его кимоно, запачкав рукав кровью. — Юки!!! — вскрикнул мальчик, но сестра уже схватилась ручками за горло, в попытках поймать воздух.***
От неожиданного тихого пения Итэр замирает, но через мгновение его уголки губ слегка приподнимаются, и он сильнее обнимает спину Якса. А тот продолжает тихонько напевать, с закрытыми глазами, старую мелодию, напоминающую колыбельную. Устал, поспи скорей дружок. Твоя судьба не есть порок. Пускай приснятся тебе сны, Где мир и все вокруг добры. Твой сон оберегаю я. Ты верь, что все это не зря. Во тьме найди, найди мой свет. Иди, иди за ним в ответ. Твоя судьба не есть порок. Устал, поспи скорей дружок. — Очень красиво, — с нежностью и удивлением говорит Итэр. Но Сяо не отвечает, а лишь опускает голову, чтобы длинные пряди поскорее скрыли его глаза. Путешественник это замечает и разворачивает Сяо для ещё одних более крепких объятий. Тот, в свою очередь, утыкается в плечо и зарывается в копну светлых волос, прерывисто дыша. Итэр осторожно водит ладонью по спине в успокоительном жесте и Яксу становится легче, от такой простой, но необходимой поддержки. Несмотря на его не любовь к тактильности, прикосновения путешественника всегда кажутся теплыми и приятными. — Эта колыбельная принадлежит нашей матери. Она пела ее, когда Юки не могла заснуть, — легкий шёпот сквозь плачь отдаёт прохладой в шею путешественника и Сяо плавно отстраняется, переводя свой взгляд на каменную плиту произносит, — а потом её пел ей я, даже в тот день когда она… — дыхание сбивается и адепт прячет ладонями своё лицо, а затем громко выдыхает. — Нам пора, — произносит вдруг он, вытирая рукавом мокрые дорожки. Сяо мысленно благодарит Итэра за отсутствие многих вопросов, за то, что просто находится рядом в такой момент. А путешественник, в свою очередь, лишь спокойно следует за Яксом, про себя вспоминая последние строчки колыбельной. Ему не нужно допытывать Сяо расспросами, он уверен - когда придёт время, тот расскажет всё сам. И эта нить беззвучного доверия к друг другу оплетает их двоих, тесно связывая их настоящее и будущее. Впервые за сотни лет Сяо может разделить эту боль, от старой раны, с кем-то родным. Теперь ему не нужно сдерживать тоску, он может позволить себе слёзы, не боясь показаться слабым. И от этого на душе становится легче. Больше не нужно прикрывать внутреннюю боль сражениями и истреблением демонов, он может принять все свои чувства сейчас. А когда придёт время, адепт поведает Итэру историю про жизнь Алатуса и его любимую сестричку Юки. Про то, как неравнодушна была она к горам, и всякий раз возвращаясь с прогулки, приносила Алатусу такой одинокий, но до невероятности прекрасный цветок циньсинь. Про то, как изо дня в день он желал забрать ее боль от нарастающей болезни себе. Расскажет про мгновение, когда сердце Юки остановилось и он коснулся самой смерти, после чего желал последовать за ней. Когда придёт время, Сяо расскажет Итэру всё, что тот только пожелает, но сейчас им достаточно молчаливого держания за руки.***
Убегая от судьбы жестокой, Он был себе тревогой. Разрушая мир вокруг, Ему был нужен просто друг.