Если ты одержим какой-то мыслью, то она подстерегает тебя на каждом шагу, даже в воздухе ты чуешь её запах. Томас Манн, из книги «Тонио Крегер»
Логическое завершение этого цирка приблизилось мучительно медленно. Результаты были известны заведомо, большинство лишь возжелало наблюдать за публичным позором тех, кто устроил в мире кровавую баню. Насладиться угасанием последних песчинок чужой гордости и чести. Хотя последней, кажется, не было и в помине. Каждый отброс, с немцем во главе, пытался спасти свою собственную шкуру. Оставить себе территории, а не раствориться в тех, кого так яро презирали. Потому Александр раскатисто засмеялся от откровенного предложения, что все присутствующие в миг умолкли, приковав свой взгляд к русскому. На протяжении всего представления Александр откровенно скучал, высчитывая минуты до желанного конца. Свою долю он знал еще в Берлине, пока смотрел на свой алеющий флаг, развевающийся на ветру. Физический гнев был утален, на большую его часть, там же в город, что немец не может стоять ровно без костылей и посторонней помощи по сей день. Эта картина вызывала на обычно безэмоциональном лице русского короткую, жуткую, самодовольную ухмылку. Бернхард не отделался бы только этим. Все это понимали. Александр медленно, но верно сгонял бы неугодного в бездну, смакуя каждый миг отчаянья. Мучительная участь. Заслуженная. Но немец решил откупиться, перевернув все вверх дном своим заявлением. Желая сбежать от рук Александра, предложил взамен свою сестру. От решительности такого заявления Александр правда не сдержался, раскатисто засмеявшись на весь зал суда. От его смеха у всех прочих побежали по спине мурашки, а ноги будто пригвоздили к месту. — Я всегда знал, что ты убогий человек. — Широкая усмешка на устах, напоминающая оскал дикого животного. — Осознаешь, кому предлагаешь? Может я переборщил, когда бил тебя о бетон? — Очередной приступ смеха, короче прошлого, не менее безумный. Александр неприятен характером, гордый и прямолинейный, любая эмоция на его лице выглядела наигранной и пугающе неправильной. Будто неживое пытается подражать людям. Какой ублюдок на этом свете захочет отдать ему родную кровь? — Разве твоя сестра не мертва? Сколько ее не видели уже, лет 100? Кажется, она исчезла сразу после твоей коронации. — В том веке эта тема была у каждого на слуху. Всем было любопытно узнать, куда могла в миг исчезнуть воинственная страна, создавшая сильную империю. Она не была той, кто тихо исчезнет с глаз, скорее той, кто окрасит небеса во все оттенки войны перед своим уходом. К всеобщему удивлению, просто пропала. В один обычный день перестала появляться на встречах и выходить с кем-либо на связь, а младший братец даже вскользь не вспоминал о ней. — Честно, я думаю, что по твоей милости она сгинула со свету. Отношения у вас то еще дерьмо. — Оспаривать никто не стал, немец в их числе. Не было нужды быть в близких отношениях с семьей немцев, чтобы знать о взаимной ненависти брата и сестры. Никто не вмешивался, не желая терять повод для сплетен. Но в нынешних обстоятельствах все приобретает детали куда занимательнее, чем предполагалось первоначально. — Покажи хоть ее, может ты мне труп засохший предлагаешь, а не женщину. — Sie lebt. — Я могу легко это исправить. — Сбоку американец подавился от приступа смеха, стуча ладонью по плечу близ сидящего англичанина. Тот неодобрительно шикнул, взглядом требуя прекратить, не хотелось что-то упустить из развернувшейся сцены. Как-никак весьма любопытно наблюдать за аморальной развязкой. — He got most of the land, and they also offer a woman. He got lucky, but his face is unhappy. — Шептался американец, оставшись проигнорированным словами. Александр только взглядом послал «приятеля» в пешее эротическое путешествие, которое приятным быть не должно. Спустя незначительные минуты, показавшиеся для стран мучительными, широкие двери открылись, впуская пару охранников с одной девушкой. В зале суда повис удивленный вздох. Взгляд каждого устремился в сторону вошедшей. От одного вида волос неестественного оттенка у каждого в зале отпали сомнения, что Пруссия действительно была жива все это время, скрываясь где-то от посторонних. Бесконечное число вопросов, норовивших слететь с языков, возникло за секунду. Скромное одеяние девушки, сильно отличающееся от одежд брата, напоминало монашьи рясы. Простое черное платье в пол с грубым высоким воротником. Волосы, убранные невзрачной лентой в низкий хвост, струятся серебром по спине. Кожа болезненно бледна, что даже издали видны сосуды. И вся Пруссия худа, больна, хоть и жива. Металлические браслеты выглядят на редкость смешно в целостном образе, но расслабляться рядом с этой женщиной не безопасно. Вопросительный шепот послышался с разных уголков зала. Где она скрывалась от чужих глаз? Почему не желала встреч даже мимолётных? Словно действительно испарилась наедине с самой собой. Какой-то есть в этом нюанс, известный лишь девушке одной. Может братец, показательно отвернувшийся в сторону от сестры, знает причину? В самый волнительный и важный момент в его истории старшая сестра его банально бросила, если думать откровенно. Будь опытная женщина рядом, направляя в нужное русло словом, Бернхард бы не совершил столько ошибок. — Товарищ, — Почти насмешливо, выделяя американский акцент, произнёс Джонс. — если тебя что-то не устраивает, я с большим удовольствием приму эту женщину, а тебе останутся территории. Isn't that a great option? — Александр так внезапно поднялся, что его стул едва не упал, а сам он не обращал внимания на американца, который напрягся от резких телодвижений. Тяжёлыми шагами мужчина преодолел незначительное расстояние, встав напротив Пруссии. Та даже не дрогнула, вымученно вздохнула и подняла глаза в ответ на мужчину. Лица обоих ничего не выражали, словно две статуи смотрят в упор, ожидая следующего действия друг от друга. Оба упрямо, будто бы с вызовом, молчали; Пруссия смотрела в глаза, что романтично можно описать оттенком вина, а Россия рассматривал каждый мельчайший шрам на бледной коже, заостряя внимание на самом крупном, берущему начало на правой щеке и скрывающимся под высоким воротником. — Правда жива. — И бровью не повела, услышав низкий голос Александра. Смотрела сквозь, погруженная в свои отвлеченные мысли, неведомые никому постороннему. Показательное безразличие к брату и человеку перед ней. — Бернхард, — Кожаные перчатки схватили металлическую цепь, соединяющую два браслета, дёрнув на себя. Расстояние уменьшилось до неприличного минимума. Глаза Александра маниакально сияли, храня за собой сотни пугающих фантазий. Ей они видны, как на ладони. — я принимаю твое предложение. Атмосфера в зале изменилась, от шепота в зале, казалось, трещат окна. Лицемерное сочувствие дальнейшей судьбе Пруссии резало уши. Слова американца ранее только подтверждают, что откажись Александр от нее — заберет другой. Брат посчитает достойным любого. Её выставили товаром всем на растерзание, а каждый, кто с осуждением смотрит на русского, первый кинется на скованное в цепи тело. Александр посчитал представление завершенным. Не отпуская цепи из ладони, пошел в сторону выхода размеренным шагом, убирая темные волосы с глаз. Пруссия следовала за ним, еле поспевая за широким шагом, не жалуясь. Это безразличие позабавило. Сколько еще она сможет молчать рядом с ним?***
Александр не возражал тишине, царившей между ними, прерываемой лишь звуком автомобиля. Он мечтал о том, чтобы все звуки в мире разом замолкли, оставив его наедине. Неважно где и как это произойдет. Плевать насколько это затянется, лишь бы этот проклятый мир заткнулся наконец. Раздражающая какофония тенью следовала за ним. Любой звук, будь то смех прохожих, тихий разговор или звук мотора, вызывал нестерпимую головную боль. Не приносили ему удовольствия музыка или пение, после войны он может слышать лишь искаженный металлом вопль, настырный и четкий; как бы ни старался Александр вспоминать слова любимых стихов и частушек. Отвратительно. В какой-то степени обидно. Всматриваясь в чужие лица, он пытался вспомнить, какого это, просто наслаждаться шелестом листвы, мяуканьем дворового кота, смехом товарищей, незатейливой беседой, шорохом фантика от любимой конфеты. Обыденные составляющие повседневной жизни миллионов на этой планете, но для Александра все это теперь чужое. Глядя же на безучастное выражение лица девушки, испытывал неправильное чувство ликования и благодарности. Она подобно статуе, смотрит в окно на сменяющиеся пейзажи, сжимая ручку ветхого саквояжа, единственной личной вещью, что была при ней. Не дрожит, не пытается сбежать от Александра куда глаза глядят. Ничего не существует вокруг кроме собственных мыслей и пейзажа за окном. Стала сумасшедшей, пока находилась невесть где в одиночестве? Плевать. Пока она не буйствует и ведет себя удобоваримо, все в порядке. — Пошли. — Был поздний вечер, когда автомобиль остановился в чаще леса. Остальную часть пути пришлось идти пешком по старой крупной брусчатке, развороченной толстыми корнями деревьев, уходящими своими кронами высоко в небо. Путь не долгий и не близкий, по ощущениям Пруссии, адский. Она не знала этих мест, отчего спотыкалась, останавливалась, приводя дыхание в норму, не поспевая за уверенным и размашистым шагом Александра. Высокий силуэт почти растворялся в вечерней мгле. Единственным ориентиром был алый шарф, развевающийся за спиной и манящий за собой. Будто рука зазывает за собой во тьму. Сравнение показалось одновременно смешным и жутким, зная скверную репутацию Александра. Жестокий затворник, что отказывается жить в собственной столице близ людей, уходя далеко в чащу леса, чтобы никто не смог отыскать. Нелюдимый, непринимающий чужие правила, гордый до неприличия и любитель причинить вред любому, кто нарушит его личное пространство. Даже его сестры попадали под тяжелую руку братца, пускай для них то лишь развлечение. Среди ним подобным нет «адекватных и здравомыслящих» по людским меркам. Они нечто эфемерное и чуждое для хрупкого людского мира. Разорви на части. Восстановятся. Оторви голову. Прирастет обратно. Вытащи все органы. тело продолжит передвигаться. Немыслимая и пугающая регенерация и вечная молодость. С одним лишь условием, что это можно потерять в одно мгновение. — Пришли. — Пруссия устало подняла взгляд на Александра, а после на дом, крыша которого покрыта толстым слоем мха. Не было даже условного забора, тропа просто вела к крыльцу с огромной дверью. Все тут, начиная с мрачных окон и заканчивая холодным ветром, давало понять, что девушке тут не рады. Пруссия может хотела бы самостоятельно убежать дальше в лес и встретить свою смерть там, но сил совсем не осталось. Тяжелый, недоверчивый взгляд Александра приковывал к месту, отрезая остаточные мысли о пробежке в лесу. — Не стой столбом, заходи. — Немногословность ему к лицу, однако. Щёлкнул переключатель. Лампочка над дверью жалобно затрещала, озаряя своим слабым светом коридор. В воздухе летали частички пыли, запах которой ударил в нос. В доме давно не было живой души. С учетом характера русского, он был единственным, кто обитал в этом доме. Повесив шинель на вешалку, игнорируя клубы пыли, Александр развернулся к девушке, медленно изучив её с головы до пят, в который уже раз. Его взгляд цеплялся за спутанные волосы и отвратительного состояния обувь. Он заметил это еще в зале суда, сравнив обувь Бернхарда и его сестры. Разница слишком колоссальна, словно за все время войны она носила единственную пару. Подобных мелочей было много. — Я выделю тебе комнату на втором этаже, где что находится покажу, чтобы не блуждала. — С каждым словом Александр приближался к маленькой, с ним в сравнении, женской фигуре. — Правила дома элементарны. Живи так, словно тебя тут вовсе нет. — Девушку устраивает такой вариант, она подобным образом жила последний век. — Еда у тебя будет. Получать будешь столько, чтобы выглядела нормально, а не как скелет. — Грубо выхватил саквояж, раскрывая. Ничего опасного обнаружить Александр не собирался, ее обыскивали до него, но он обязан знать, что она притащила к нему в дом. Терпеть у себя под носом религиозную сумасшедшую с больными обрядами не намеревался. Все подобное сразу же отправится в печь. — Это все твои вещи? — Ветхая книга да ободранное гусиное перо. Последнее вызывает особый смех. Ей никто не выделил перьевую ручку? — Ты не будешь хранить религиозную литературу. — Раздраженно процедил сквозь зубы мужчина, раскрывая книгу на первой странице. Страницы выцветшие, где-то склеенные по двадцать раз, а главное язык. Это был не немецкий, даже не древненемецкий, который русский с горем пополам, но помнил. Прочесть было невозможно еще и потому, что поверх старых слов были написано от руки. — Это твой дневник? — Соизволил посмотреть на девушку, которая и слова не проронила за это время. Александр ожидал увидеть напуганное лицо, но девушка смотрела сердито, а светлая бровь точно дергалась от нервного тика. Голубые глаза смотрели в упор, выражая весь спектр раздражения. Но даже слова не произнесла. Горделивая? Или из вредности сохраняет молчание? При любом ответе для Александра то забавно. — На вопрос ответь. — Пруссачка кивает, медленно протягивая руку, чтобы забрать книгу. — Записки передавать ты никому не сможешь. До сюда даже мои люди дойти не смогут, твои подавно. — Комментария от девушки не получил, только кивок, мол поняла она, что в этой глуши помощи ждать не приходиться. Надолго ли хватит ее упрямства молчать? Александр только в плюсе останется, если она молча сидеть будет. Меньше раздражения и конфликтов между ними станет. — За мной иди. Непривычно слышать за спиной осторожное шарканье, вместо напуганного бубнежа или завуалированных оскорблений на чужом языке, как часто делал американец или сестры в редкие встречи. Пруссия молчала, прикрывая нос от пыли, которая уже поперек глотки встала, следуя за русским в темноте на второй этаж. Александр рассчитывал хотя бы на шиканье или брезгливое и недовольное мычание от… а имя то ее он совсем не помнит. Русский с удивлением осознал, что никто к ней напрямую не обращался. Только по имени страны, а как к человеку никто. Даже ублюдок брат говорил о ней, как о стране. Это распространенная практика — смешивать использование двух имен. Русского поражает то, что в его памяти не отложилось имя. Он готов поклясться, что в прошлом часто называл ее по человеческому имени. Придется подсмотреть в документах, ибо спрашивать напрямую несколько грубо. Александр далеко не галантный джентльмен, но такую банальщину осознает. Его самого угнетает, что он помнит имя каждого, но забыл именно Пруссию, которая теперь живет с ним. Вторая дверь слева. Рядом с хозяйской спальней. Ничем не примечательная от остальных дверь; за ней просторное помещение со скромной кроватью, письменным столом. Пруссию такие условия более чем устраивают. Радует, что не бросили в сырой подвал, потому все в радость. Проверив свет, мужчина убедился, что лампочка сдохла, жалобно моргнув на секунду. Утром ему стоит проверить свет во всем доме, если не забудет. — Все равно сейчас спать будешь, а не книжки читать. — Девушка кивнула, потирая нос, сдерживая чих. — Я люблю тишину, держи это в голове. Ах, да, чуть не забыл; никакой немецкой речи. — Темные глаза сузились от одной только мысли, что услышит рядом этот язык. — Услышу, ты успеешь пожалеть, что тебя просто не отдали солдатам в качестве шлюхи. — Пруссия кивнула. Свет единственной зажженной лампочки в коридоре едва доходил до них. Александру показалось, скорее всего, что девушка ухмыльнулась тонкими губами, уходя в темноту новой обители. Они живут через стену друг от друга. Непривычно осознавать и принимать подобное соседство. Старый устой жизни начал меняться. Медленно и незаметно, но меняться. Александр позаботился, чтобы жить отдельно от родных сестер, ибо не переносил видеть и слышать укоризненные комментарии в свой адрес. Затворник — одним словом. Спокойнее уйти глубоко в лес в свой дом, куда даже Москва не ступала. Своему правительству он нужен крайне редко. Решения могут принять и без него. Александр лишь подтверждает целостность земли и духа людей. Покажется им на глаза, когда посчитает, что раны затянулись. Однако, теперь в его укромном уголке появился сожитель. С возвращением в дом, жизнь не стала кипеть в комнатах. Александр выполнил свои обязательства, как хозяин, обеспечив им обоим минимальный комфорт для жизни и стих. Тишина продолжила царить в доме, проникая в каждый уголок, нарушаясь лишь шорохом чужого подола. Гретхен Байльдшмидт. Подсмотрел в документе ее имя, педантично выведенное немецкой каллиграфией. Эта сложная, матерная фамилия с именем вызывали отклик у Александра. Это не походило на жалость теряющей свое естество стране, от которой остается лишь хрупкая человеческая оболочка. Теперь простая женщина из плоти и крови. Частично. На ее плечах опыт десятка веков. След былого величия страны и целого народа. Язык не повернется назвать ее страной. Гретхен напоминает живую тень, что вот-вот исчезнет на глазах, проходя сквозь пальцы. Александр помнит лишь обрывками, что Пруссия была кошмаром Европы в прошлом, а теперь плохая копия самой себя. Александр мог бы испытать легкое подобие жалости к ее участи, но не хотел. Не получалось, не в его это характере. Привычнее будет затравить морально, чтобы не смела поднимать головы в его присутствии и двинуться лишний раз. Ей следует вести себя, как статуэтка на полке под слоями пыли. В Гретхен продолжает тлеть огонек былого, поддерживая рассудок на грани. Александр это видит и смеется про себя. До нелепости маленькая рядом с ним, а во взгляде воинственности больше, чем у братца, которому повезло не лишиться конечностей. Если ей необходимо это, чтобы маленькая игра Александра не закончилась слишком быстро, то он согласен подыграть. — Есть пошли. — Собственный голос отвратительно разрезает тишину, заставляя поморщиться. Они не контактировали три дня. Даже не думали о том, чтобы показаться друг другу на глаза, занимаясь своими делами. Только Александр считает, что девушка специально себя голодом заморить решила, а не мирно отоспаться. Будь сейчас за дверью труп, русский не удивился бы, но послышался слабый шорох. Значит жива. Словесного ответа Александр не получил, чему несказанно обрадовался. Хватает раздражения от собственного голоса. Трапеза не будет разделена между ними. Александр не сядет за один стол с нацисткой монашкой, но останется наблюдать со стороны. Стоило поставить на стол тарелку с бульоном, заметил на лестнице девичью фигуру. Смотрела себе под ноги, сжимая до побеления костяшек перила. Каждый шаг неуверенный, будто земля уходит из-под ног при малейшем движении. Подол платья ей приходилось придерживать одной рукой, чтобы не споткнуться. Со стороны картина нелепая, но Александр не смеялся, а ждал, пока Гретхен спустится и выпрямится. Только после отвернулся. Гретхен осторожно села за стол, сложив бледные руки на коленях. — Ешь. — Её взгляд цеплялся за все: от пыльных стопок книг, до небрежно брошенных вещей на мебели, но не на тарелку перед ней. Гретхен упорно игнорировала присутствие Александра рядом с собой, словно ждала, когда он сделает что-то ещё. — Я не буду есть с тобой. — Кратко обозначил. Тёмная бровь от раздражения дрогнула. За столом сидит скелет в платье и длинными волосами. Смешно и нелепо. Истощена настолько, что едва может удержать ложку длинными пальцами. Голого бульона должно быть достаточно, чтобы насытить тело и не спровоцировать выворачивание желудка наизнанку. Вопрос, как она смогла довести свое тело до настолько плачевного состояния при своём высоком положении в стране? Пусть она и стала затворницей после восхождения братца на престол, народ продолжал её любить и уважать. Почему на бледной коже выступают сосуды синим узором, переплетаясь с мелкими шрамами, которые хорошо видны? У губ и глаз они наиболее глубокие, один особенно видный, берущий начало под глазом, уходя под высокий воротник. Губы потресканы и искусаны; от голода или стресса? Александр поймал себя на мысли, что откровенно рассматривает девушку. Внимательно так, будто ему взаправду интересны вопросы в его голове. Чувствует себя идиотом, наблюдая как завороженный за тем, как пленница осторожно ест. Гретхен подносит ложку к губам, принюхивается и только после открывает рот. Язык обожгло теплом. По телу пробежала дрожь. Не разбирает вкуса, чувствуя лишь скручивающий живот голод. Глотает медленно, недоверчиво, будто ей насильно рот откроют и заставят вернуть съеденное. Она прислушивается к звукам вокруг, Александр не двинулся в её сторону. Только после этого Гретхен притрагивается к бульону снова. Щекочущее чувство пробежало от кончиков огрубевших пальцев к груди, рвануло до глотки. Она как на ладони перед ним. Беспомощная и покорная, в меру характера. Молча принимает от него еду. Даже не пыталась сбежать. Ни разу за все время пребывания в его доме, она даже не изучала место, куда Александр ее привел. Потому голубые глаза с методичностью продолжали цепляться за предметы, а их тут предостаточно для изучения. Фарфоровые статуэтки притягивали взор, Гретхен задерживалась на каждой по несколько секунд, подмечая что-то для себя, переходя дальше. Больше всего ей нравились те, что наряжены в пышные наряды, выцветшие за столь долгое время. Александр сделал такой вывод, потому что Гретхен буквально замирала, рассматривая их, а он пытался вспомнить, почему не избавился от фарфоровых творений, оставив в шкафу под слоями пыли. Толстые переплеты, который дай и рассыпятся от малейшего прикосновения; на полках стоят в своем хаотичном порядке, раскиданы по полу безразлично, где-то стоят стопками без особого смысла. Мебель накрыта тряпьем по неизвестной причине. Вся обстановка мягко, а может и не очень, намекала, что хозяин дома неисправный неряха. Гретхен тяжко выдохнула через нос. Самая яркая эмоция от нее. Александр даже испытал подобие удивления, потупив взгляд в мутное окно. Его кабинет можно поместить в рамочку, как пример чистоты, но вот в остальном слово «порядок» несовместимо с ним. Александр может быть перфекционистом везде, но не в уборке. Девушка закашлялась. Подавилась. А может достигла предела для измученного желудка. — Не издевайся сама над собой. — Александр хотел было подойти, но опомнился, когда рука потянулась к белоснежным волосам. Он не помнил, как подошел к ней почти вплотную. Момент вылетел из головы напрочь. Видимо, Александр в тот момент действовал по наитию, не осознавая происходящего. Подсознательно захотел приблизиться, когда ей стало больно. Яркие сцены вспыхнули перед глазами. Сумасбродные, непонятные, заманчивые и запретные. Щекочущее чувство в глотке снова стало ощутимо давить. Навязчивая и соблазнительная картина перед глазами, становилась все четче, приобретая грани желаемого. Что-то очень личное забилось в черепной коробке, требуя к себе внимания. Александр поморщился. Голова разболелась. Опустил взгляд на девушку, а та смотрит в упор в ответ. Два холодных зеркала, похожих на замерзшую гладь озера. От Гретхен разило недоверием и укором, окатившими мужчину, как ледяной водой. Ему не понравилось это ощущение. — Если закончила, проваливай. — Выплюнул ей в лицо эти слова, забрав тарелку с недоеденным бульоном. — Чтоб спускалась есть без опозданий. Голодом себя заморить решила, дура. — Трех глотков хватило Александру, чтобы осушить тарелку. Поставил на столешницу и быстро покинул кухню, возвращаясь в свою комнату, не дожидаясь ответа. У нее не было особого выбора. Уходя, он чувствовал прожигающий спину пристальный взгляд, проникающий под кожу. Голова продолжала трещать. Не получалось отвлечься от окружающего мира. Александр ощущал нечто неприятное, будто он забыл нечто очень важное. И это нечто активно пытается проломить ему череп изнутри. Очевидно, ему это не нравится, но Александр не имеет даже малейшего понятия, к чему может относится настойчивое далекое воспоминание. Единственное, что не поддается сомнению, это воспоминание связано с девушкой в его доме. Она не стремилась контактировать с ним, не выделялась, походя больше на те самые статуэтки с полки. Гретхен не человек, но и не страна в полной мере. Александр ожидал от нее истерик, бунта хотя бы малейшего. Но не тишины. Покорность и тишина не сочетаются с ней… Та Пруссия определенно бы назвала Александра низменной тварью, что идет на поводу у своих желаний без доли сомнения. Он ведь толком не обдумал все. Когда увидел её в зале суда, потерял возможность мыслить здраво. Его точно заполнило иррациональное ликование, будто наконец-то поймал дичь, о которой грезил несколько веков. Александр хотел запереть, спрятать и присвоить себе. Жажда новых территорий? Будь это правдой, не позаботился бы о личной комнате. Сразу бы поглотил, ему нужно восстановиться после войны, а это отличная возможность. Как девушку ее не хочет. Слишком тощая и слабая. Приятнее касаться к теплой и здоровой женщине, которая способна достойно ответить на ласку и удовлетворить плотскую потребность. Пруссия на это не способна в таком состоянии; тут не то, что кости не выдержат напора, даже кожа, кажется, разорвется от неосторожного касания. А может и вовсе от испуга сдохнет. Забавляет наблюдать? Интереснее смотреть, как растет трава. Она словно уже на том свете, а оболочка продолжает имитировать жизнь. Иначе Александр не может объяснить идеальную тишину от неё. Смешно. Он должен больше всех радоваться, что девка молчит и не ноет над своим горем. И радовался же, первые пару дней точно. Однако Александр не слышал от нее вообще ничего, только шаги. Она не шептала, не комментировала себе под нос мелочи. Будто взаправду кукла мертвая, люди себя так не ведут. Но и услышать от нее что-либо… Перед глазами возникает образ из строгих и ярких линий, столь близкий, но неприкосновенный. Имя растекается медом на языке, но не произносится. Капля горечи в этой сладости, которую невозможно перебить, отрезвляющая до головной боли.***
В безмолвии прошло два года. Любому расскажи об этом, посчитают ненормальными обоих. Александр даже согласился, если бы захотел обсуждать с кем-то странности в своем доме. На первый ведь взгляд ничего существенного не изменилось: тишина, прерываемая лишь лесом за окном, бардак с пылью, головная боль и Гретхен. Она стала воплощением тишины в глазах русского. Такая же вездесущая и безразличная к происходящему вокруг. Даже за дверью своей комнаты невозможно скрыться от ощущения её холодного взгляда. Александр считал, что натурально сходит с ума, вслушиваясь по утрам в шорохи, как она расчесывается и одевается, как неторопливо садится за стол, после чего пропадала до трапезы. Единственное время, когда они виделись целенаправленно. До готовки Александр не допускал девушку, контролируя весь процесс от начала и до конца. На тарелке девушки уже был не голый бульон, а нечто более сытное и жесткое. Гретхен не была этому рада, о чем говорил ее скептический взгляд, но не протестовала. Понимала, что бесполезно. Русский следил, чтобы она съедала все до последней крошки. Не отпускал, пока тарелка не станет чистой, и не обращал внимание на затрачиваемое время. Его трудами Гретхен перестала походить на восставший из могилы труп. Все ещё тощая, но в пределах разумных рамок. Александр считал, что это маленькая победа на его счету, а девушка не комментировала очевидное самодовольство на мужском лице. Главное, чтобы он продолжал держаться на расстоянии. Александр лишь раз прикоснулся к ней, по сути, спас Гретхен от падения с лестницы. Случайность, не более. Но после того случая плечо неимоверно жгло, а пристальный, изучающий взгляд стал настойчивее и наглее. Русский заимел привычку смотреть на нее в упор, когда находил ее в гостиной, что происходило редко. Следил притаившись, будто ждал ошибки с ее стороны, чтобы напасть. Гретхен это категорически не нравилось. Было два варианта: сразу уйти или смотреть в ответ. Последний вариант затягивался на час, если не больше, но никто не прерывал. Заканчивалось все уходом Гретхен. Ей казалось опасным оставаться с ним дольше, а Александр не останавливал, продолжая смотреть ей вслед. — Сколько еще сможешь играть в молчанку? — Вопрос прозвучал непозволительно громко. Девушка не была готова к такому, потому выронила прибор из рук. В голубых глазах читалось недоумение. Единственное, чего она ожидала из его рта, это колкие замечания или ворчание. Ни того, ни другого два года не было. Зачем он заговорил именно сейчас? — Мне понравилось, что ты молчишь в тряпку, но ты пребываешь здесь… с определенной целью. — Не уточнил с какой, гадкая ухмылка пояснила без лишних слов. Кукольный образ треснул, белоснежные брови съехались. Не желая выслушивать дальше, Гретхен поднялась с места, оставив все на столе. Посчитала небезопасным оставаться рядом с ним в таком состоянии. Его спокойствие было обусловлено удовлетворением окружающей обстановкой. Если Александр первый нарушил выстроенную гармонию, Гретхен не стоит рассчитывать на что-то хорошее. — Когда я первый задаю вопрос, то рассчитываю получить ответ. — Быстро. Без лишних движений он оказался перед ней, преграждая пути отступления, зажимая меж своим телом и столом. Тенью навис над женской фигурой, всматриваясь в чужое лицо. Холодные глаза дрогнули. Видно, как она старательно думает, придумывает план для побега, верит, что у нее это может получиться. — На мое терпение надеяться не стоит, …Пруссия. — Имя растворилось на языке, не покинув рта. Александр испытал своеобразное чувство при этом. Почему у него возникают проблемы с обращением к ней? — Даю три секунды. Раз, два, три… — Александр не закончил. Гретхен с выдохом потянулась к высокому воротнику платья, расстегивая мутные пуговицы. Мужчина сменил секундное удивление на смешок. — Нет, я не против прямо здесь, но на кровати всяк удобнее для начала. — Взгляд не без наслаждения опустился на открывающийся участок кожи. Резким движением Александр прижал девушку к поверхности стола, скинув посуду на пол. Голубые глаза округлились от удивления, а на бледных щеках вспыхнула слабая краснота. Рукой русский грубо рванул кусок ткани в сторону, отрывая. На физическое возмущение девушки ему было плевать, он смотрел на открытую шею. На огромный безобразный шрам, огибающий горло ожерельем. Рубец сильно контрастировал со здоровой кожей. Александр с удивительной осторожностью провел по рубцу большим пальцем, подмечая каждую неровность и шероховатость. Рана была глубокая. Тот кто ее нанес явно желал Пруссии смерти, но в последний момент будто одумался, о чем говорит рваный край. Обычный человек не пережил бы такого ранения, девушку спасла регенерация, но, видимо, не до конца. — Так значит, — Александр провокационно запустил пальцы под разорванную ткань платья, наслаждаясь контрастом их температуры и возмущением на чужом лице. — все это время ты не могла говорить из-за этого, а не из желания меня игнорировать. — Утвердительно произнес русский. В голове сложилась картина, от чего хотелось смеяться в голос. — Два ебаных года я думал, что мы друг друга взаимно игнорируем. А мне подсунули брак. — Гретхен попыталась оттолкнуть от себя мужчину, недовольная его словами. Александр позволил ей отстраниться, но не уйти, положив руку на женское бедро. — Не сказать, что я сильно против. Так даже интереснее будет. — Щекочущее чувство в голове снова дало о себе знать, но Александр не противился, распуская свои мысли и руки, чему девушка не была рада. До этого безразличный мужчина теперь был невменяемым. Слишком резкая смена поведения, к которой она не могла быть готова. Прошлый паттерн поведения сейчас работать не будет, результат может быть резко негативным для ее состояния, а Гретхен только пришла в некую норму. — Расслабься. — «Успокоил», видно на ее лице весь мыслительный процесс. — Прямо сейчас мне от тебя ничего не нужно. Можешь отдохнуть, придти в себя. — С лживой заботой Александр убрал белые пряди с ее лица, сжимая пальцами подбородок, вертя как куклу. — Но ты уже достаточно восстановилась, чтобы я заявил, что ты привлекаешь меня в качестве женщины. — Гретхен сглотнула, сдерживая желание ударить его по лицу. — Сейчас можешь возвращаться в комнату, отдохнуть, на завтрашний вечер у меня для тебя появились планы. Александр поднялся на второй этаж первым, слыша бешеный ритм собственного сердца.***
— Без лишних слов. — С гадкой ухмылкой на лице Александр указал рукой на Гретхен, не оценившей остроумную шутку. Этого часа Гретхен ожидала как эшафота. За два года тишины и спокойствия в чужом доме она почти поверила в иллюзию, что так будет всегда, что нелюдимый русский не захочет с ней контактировать и позволит уйти в забвение без лишних драм и издевательств. Ошиблась. Под пристальным взглядом темных глаз неспешно расстегивала пуговицы. Разорванный воротник жалко болтался на фоне строгого платья, как бы ни старалась девушка привести свой вид в порядок. Внутри бушевало неимоверное количество эмоций, которые терзали душу изнутри, но Гретхен точно не боится. Ни ситуации, ни мужчины перед собой. Скорее горечь от собственного бессилия. Мужской взгляд блуждал по открытым участкам кожи, по шрамам, изгибам тела. Порочный взгляд вожделения. Гретхен хочет закатить глаза и засмеяться в голос. Хочет сказать что-то едкое ему прямо в наглое лицо, да не может. Гретхен не чувствовала стыда или неловкости, оголяясь перед мужчиной. В происходящем не было как такового издевательства. Ей не чуждо желание чужого тела, к тому же Россия не обделен внешними данными и физической силой. Характер откровенно поганый и оставляет желать лучшего, но в процессе им не предстоит вести светские беседы. Только плотская выгода для обоих. Ничего большего. Гретхен хочет надеяться, что хоть это не выйдет из-под контроля. — Стоп. — Гретхен упустила момент, когда мужчина подошел к ней вплотную, прервав ее, когда с последней пуговицей было покончено. Горячая рука легла на впалый живот; Россию удивило, что под платьем не было исподнего. Неужели такой подарок с ее стороны? От движения руки вверх по телу пруссачки пошли мурашки. Атмосфера в спальне русского накалилась больше прежнего. Из-за тусклого освещения было трудно увидеть слабый румянец на щеках девушки, но Гретхен могла бы доказать, что это влияние сильного контраста в температуре их тел. Неторопливое движение, изучающее. Запускает пальцы под ткань, едва прилагая усилия, чтобы сжать бок и провести большим пальцем по очередному шраму. Александр наблюдает за лицом девушки. На первый взгляд подобна статуе, но пугающе сияющие ледяные глаза кричали. Чувствует, как забилось в ином ритме сердце, будто пытаясь покинуть грудную клетку. От такого сравнения русский ухмыльнулся, склонившись к девичьей щеке, к шраму. Едва касаясь губами кожи, спустился вниз к безобразному и притягательному шраму, проводя языком, будто пробуя на вкус. Одновременно его рука с лживой заботой очертила аккуратную грудь, оставляя след от ногтей, затем сжав, массируя. Аромат кожи дурманит, ощущение тесного контакта с ее телом и вкус на языке сводят Александра с ума. Какая-то ниточка в его голове точно оборвалась, дождавшись своего часа. Момент казался нереальным, словно девушка из его рук может рассеяться в туман. Зубы вонзились в шею, точно пытался вырвать с мясом. Он неосознанно чуть выпрямился, отчего Гретхен пришлось встать на носочки и схватиться за чужие плечи, чтобы устоять. Из ее рта вырвался тихий «вскрик». Просто выдохнула от такого напора и из-за нарастающего возбуждения. Гретхен даже не придала этому значения, в отличие от Александра, который замер в неверии. Заминка была недолгой. Секундной, но Гретхен успела почувствовать неладное. Пруссачка с болью вцепилась в мужские плечи, вонзая ногти через ткань от острой боли, пронзившей все тело. Пальцами Александр разрывал чужую плоть, пробираясь глубже, через ребра прямо к лихорадочно бьющемуся сердцу. Гретхен забилась в его руках, как птица в клетке. Боль трещала подобно собственным костям под натиском этого сумасшедшего, додумавшегося решить вопрос столь варварским способом. Второй рукой мужчина провел по девичьей спине, остановившись на загривке, зафиксировав таким образом. Это немного, но облегчило ему задачу. — Тише-тише. — С придыханием, едва отрываясь губами от шрама, приговаривал Александр, будто такая мелочь в действительности сможет помочь, когда сердце наружу тянут. Ощущение горячего, живого, бьющегося сердца в своей руке вскружило голову. Щекочущее чувство в глотке было почти невыносимым, раздражало и напоминало о картинах, всплывающих в голове с момента появления этой женщины в стенах этого дома. У него сейчас есть возможность воплотить в жизнь каждую фантазию, ему не смогут противостоять. В реальность Александра вернул старательный пинок в голень и раздражение в области плечей от чужих ногтей. Взгляд голубых глаз пестрил всеми оттенками недовольства. Она не имеет права препятствовать, но про высказывания недовольства, хотя бы таким образом, речи не шло. Будь у нее возможность, русский уверен, выпустила бы ему в голову целую обойму. Улыбаясь краем губ, смотря глаза в глаза, Александр быстрым движением извлек горячее сердце из девичьей груди. Девушка скрючилась от боли, обессиленно уткнувшись в чужое плечо, но смерть не настигла ее. Будь она обычным человеком, то умерла намного раньше, пока этот идиот еще не наигрался. Сердце в руке продолжало биться, сочась горячей алой кровью. Размером с женский кулак, напоминает ювелирное украшение с вкраплениями сияющего янтаря. Такое идеальное во всей неправильной и кровожадной красе. Отражение столицы, воссозданное в теле из плоти и крови. Кёнигсберг. — Дежавю. Ты так не думаешь? — Каждое слово, взгляд, мелкое движение переполнены настолько грязным вожделением, что сам русский бы себя опасаться начал, увидь со стороны. Он медленно вспоминал минувшие имперские года. Кажется именно тогда у него был шанс заполучить её, но… каждое событие, которое может быть связано с ней, покрыто густым туманом. Воспоминания возвращались с трудом, Александр с силой заставлял себя, но это приносило плоды. — В этот раз — Склонил голову, оставляя почти успокаивающий поцелуй на белоснежных волосах, самостоятельно затягивая петлю на своей шее, находясь рядом с ней. — тебе не скрыться от меня, Гретхен. Александр не видел, как в испуге раскрылись чужие глаза, как дрогнуло тело с сердцем при произношении имени. Пруссия хотела что-то сделать, что угодно, но по всему телу прошлась невыносимая судорога, когда острые зубы мужчины вонзились в плоть сердца, разрывая по кусочку. Кровь стекала по подбородку, обжигала язык с глоткой. Вкуса Александр не разбирал. Опьянел за секунду, продолжая вкушать чужую плоть по кусочку, языком проходя по разорванным артериям, смакуя процесс. Это жестоко по отношению к Гретхен. Каждый укус, каждая секунда отзывалась невыносимой болью в ослабленном теле воплощения. Процесс присоединения новых территорий приятен только в одностороннем порядке. Отдающую сторону иногда в буквальном смысле разрывают на части, пожирая живьем. Можно притянуть сострадание Александра к Пруссии, раз он решил пожрать только сердце, а не отрывая куски с ее тела. Последний кусок исчез в глубине чужого тела. Для Александра то означает завершение процесса присоединения, для Гретхен — все только началось. В груди дыра, конечности бессильно повисли, голова раскалывается на части, по ощущениям буквально. Если бы русский не прижимал девушку к себе, то лежала бы уже на полу, открывая беспомощно рот. Ей холодно. Невыносимо холодно и больно. Хочется выругаться, завопить, но не может. Гретхен едва ли мычание внятное может выдавить. Горло саднит от потуг, шрам чувствуется отдельной липкой болью из-за чрезмерного внимания мужчины к нему. — Чш-ш-ш, было ведь не так уж и больно. Правда? — Лица его не видит. Есть только ощущения его рук на спине и нарастающее тепло от чужого тела. Это естественная реакция тела Гретхен после присоединения. Она обязана чувствовать подсознательную тягу к своему владельцу. Звучит и ощущается одинаково отвратительно. Сперва это физическая тяга, рядом с ним она будет ощущать тепло и безопасность, этот этап невозможно избежать или контролировать. Прямо сейчас Гретхен испытывает его во всей красе, испытывая облегчение, когда Александр укладывает ее на кровать, нависает сверху и проводит руками по плечам, спуская верх платья окончательно, не встречая сопротивления. За этим этапом, спустя неопределенное количество времени, наступает психологическая тяга. После обратного пути нет. Даже пересиливание себя спасением не будет. Гретхен хочет надеяться, что сдохнет до того момента. — Сейчас станет легче. С лживой заботой припадает к тонким губам. Александр обжигающе горячий. Пруссия хмурит брови, но позволяет ему проникнуть языком внутрь. Чувствует, как широкие ладони скользят по ногам вверх, задирая юбку. Жадная тварь не дает шанса прийти в себя, хочет взять всё сразу. Гретхен только глаза закатывает, допуская это. Ей плевать. Прямо сейчас Александр для нее болеутоляющее, так почему она должна его отталкивать. Ее руки ложатся на широкие плечи, поднимаясь к голове, запутываясь в темной шевелюре. Когда дышать становится необходимым, оттягивает мужчину от себя. Александр не противится, лишь самую малость. Об одежде они не заботятся. Все уже перепачкано в крови. Александр заинтересованно разрисовывает кровью из раны живот Пруссии неведомыми узорами. Гретхен откликается на каждое движение русского рефлекторно, расслабляясь, когда Александр приспустил свои брюки. Он не торопится, целуя плечи, щеки, губы, будто для Гретхен сейчас играет особую роль прелюдия. Даже слов благодарности не услышит от нее, лишь жжение кожи головы от ногтей. — Была бы всегда такой послушной. — В трансе прошептал мужчина, смотря в холодные глаза напротив. Облизывает чужие губы, снова глубоко целует, фиксируя девушку за бока. Юбка платья нелепо задрана, но обоим плевать. Гретхен дернулась от внезапного проникновения, прикусив Александра за язык. Он шумно выдохнул, ухмыльнувшись от боли, придавшей ощущениям остринки. Первое движение было волнительным для него. Своим телом он полностью скрыл девушку от постороннего мира, млея как животное, получившее желанный кусок мяса. Гретхен не хочет думать прямо сейчас о происходящем, о мужчине, ритмично двигающимся в ее теле, о боли и будущем существовании. Пусть он возьмет то, что хочет. Раз соизволил не набрасываться, как урод, Гретхен позволит ему эту роскошь.***
Гретхен проснулась с мыслью, что ее переехал грузовой состав. Это не была невыносимая адская боль, от которой пропадало желание жить. По личной градации ощущений, девушка бы сравнила бы это с падением со скалы в воду. Пруссия может с этим жить, пусть и неприятно. В большей степени ее сейчас волновало другое. Ей жарко.Чужая рука, обнимающая поперек талии, прямо намекала причину. Русский крепко спал, повернутый в противоположную сторону, игнорируя возникшее у себя под боком барахтанье. Гретхен пыталась поднять его руку, выскользнуть из хватки, ударить посильнее в висок, чтоб Александр проснулся наконец. Без результата. Иного варианта, кроме как смириться, не было. Девушка выдохнула, рассматривая комнату, которой вчера не придала значения. Хозяйская спальня отличалась от остального дома наличием подобия порядка и логикой в положении вещей. Массивный книжный шкаф во всю стену, переполненный книгами разных лет; у одних переплет уже изорвался за много лет под пылью, другие походят на новые. Рабочий стол завален бумагами и папками, рядом кружки с ободками от чая. В этих четырех стенах, очевидно, проводится большая часть дня Александра. Заперся даже не в доме посреди леса, а в комнате. На этом фоне платье Гретхен, которое бесформенно валялось в стороне на полу, выглядело почти к месту. Пруссия не может вспомнить в какой конкретный момент процесса оказалась полностью обнаженной, не сильно волновало. Лишь бы русский не разорвал его окончательно, другого платья попросту нет. Атмосфера до неправильного спокойная. Впервые такая за два с лишним года. Гретхен проводит рукой по волосам, спускаясь по шее к груди. Ожидала, что рука провалиться в рану, но кожа на груди была идеально гладкой. Визуально все как обычно, но сердцебиения нет. Потому ей настолько жарко: сердца нет, пульса тоже, а значит кровь не бежит по артериям. Теперь-то она по-настоящему ходячий мертвец. Александр же живой. Обжигающе живой. — Харе сверлить во мне дыру. — Тиски усилились на короткое мгновение, за которое мужчина поменял их положение, перекладывая девушку себе на грудь. Он тоже обнажен. Гретхен обратила на это внимание только сейчас, приподнимаясь на локтях. — Кормил-кормил, а все равно палка. — Он усмехается, прикасаясь к щеке Гретхен, поглаживая шрам пальцем. Внимательный взгляд темных глаз, полуулыбка на губах. Александр даже слишком спокоен рядом с ней. Пруссия была уверена, что он ей не доверяет и ждет удара в спину, как и должен был. Сейчас же… русский расслабился, будто уверен, что теперь девушка ему навредить не сможет. Дурак он, если взаправду так решил. Пусть съел сердце, присвоил, но не лишил воли. Рука Гретхен не дрогнет, если потребуется. Потянулась ради любопытства к его волосам, раз он ее трогает, ей тоже можно. Отторжения не было у обоих. Гретхен беспрепятственно накручивала темные волосы на пальцы. Александр полностью игнорирует такое вторжение, погрузившись в свои раздумья, только ему очевидные и известные. Игнорирует весь мир вокруг себя, как и девушку на себе, позволяя играться и изучить в ответ. Такая очаровательная особенность характера. Гретхен постоянно ей пользовалась, уходя в свою комнату. Могла бы попробовать и сейчас, но темные глаза очевидно изучают девичьи черты лица, а мужские руки осознаннее убирали белоснежные пряди с лица, имитируя прическу. — Какого хрена твоё имя постоянно из головы вылетает? Гретхен Байльдшмидт. — Взгляд темных глаз стал строгим, с укором, наблюдая за изменившейся в лице девушкой. Спокойствие и умиротворение Пруссии сменились агрессией. В голубых глазах Александр увидел ядовитую неприязнь, природу которой понял не правильно. — Блять, что я сказал такого?! — Рука Гретхен, которая игралась с темными волосами, резко спустилась на лицо Александра. Можно сказать, что она его ударила, но русского больше задело то, что девушка пальцами надавила на его глаза. Сделала это специально, чтоб он руки убрал от нее, и она смогла встать. Быстро двигаться было невозможно. Встав, Гретхен ощутила дрожь в ногах и ноющую боль в груди. Тело шокировано, пока Александр касался ее, все ощущения блокировались. Уловка организма, чтобы образовалась зависимость. Пруссия сыта этим по горло уже сейчас. Пусть русский подавится ее плотью, но слушаться она не станет. — Ноги плохо держат? — Голос пропитан язвительностью и самодовольством. Проигнорировав попытку себя задеть, девушка осторожно прошла за своим платьем. По звукам сзади стало ясно, что Александр приближался к ней. — Если тебя что-то не устраивает в случившемся, то мы безусловно можем это обсудить. Ах да, ты не можешь. — Гретхен только обернулась, прожигая взглядом наглую морду русского, довольного своей шуткой. — Я бы понял твое недовольство из-за того, что пришлось со мной в кровать лечь, но ты, блядь, сама тянулась и была явно не против. — Моральные принципы и терзания для таких, как они, смехотворны, поэтому Гретхен не хочет это выслушивать. Пусть считает ее истеричкой, у которой настроение скачет от дуновения ветра. Ей же будет удобнее. — Или тебе не нравится, что конкретно я обращаюсь к тебе по имени? — Гретхен закатила глаза, потирая висок. Почему этому мужчине не отвязаться? Человеческие имена для воплощений — нечто сокровенное. С веками оно могло поменять форму, но значение всегда оставалось неизменным. В начале к ним обращались лишь названием территории, а обращение по-человеческому считалось интимным, что возможно только между избранными. Знаешь человеческое имя воплощения — обладаешь доверием. С каждым годом правило менялось, уже с семнадцатого века, если память не подводит, считалось дуростью. Каждый уже сам решал, как к кому обращаться. Сокровенное превратилось в безделушку. Потому Александр не понимает реакции Пруссии. Он большинству противен. Многие были бы рады, если бы этот дикарь с ними не общался. Но она же дикарем его не считала. — Тот факт, что ты говорить не можешь, не означает, что теперь ты немощная и не обладаешь возможностью со мной общаться. — Александр, видимо, всерьез настроен ломать голову над ее поведением. Гретхен это не нужно. Лучше бы он после пробуждения снова вел себя, как все эти два года, а не лез под кожу своими расспросами. От этого никому легче не станет. Она молчала слишком долго, чтобы вот так с одного шага возложить на него ответственность за знания. Гретхен пришлось приложить усилия, чтобы не демонстрировать физически презрение к своему зависимому положению, а русский требует от нее непозволительно много. Пусть берет ее тело, сколько захочет, но не строит из себя сердобольного. Это жестоко. — Гретхен. Она ударила его. Ударила, ибо не может накричать. Александр не почувствовал боли, удар слишком слабый для него, но замолк. В тишине оба смотрят друг другу в глаза. Одна привыкла, что вокруг нее хаос, за которым следила из своей личной раковины. На лице отражается весь спектр недовольства и раздражения. Она рассержена, но беспомощна. Другой всегда хочет, чтобы все вокруг замолчали и не трогали его. Сейчас же напирает, чтобы получить от девушки хоть что-то. Хотя бы подобие попытки заговорить с ним. Попытки разрушить тишину между ними. Сам для себя нелеп. — Сейчас можешь уйти, но не пытайся отрицать, что отныне принадлежишь мне. — Отступил на шаг. Девушка смотрит неверяще, прижимая платье к груди, ожидая подвоха. — Написанное на бумаге ничто, но сделанного никто из нас уже не исправит. Ты моя. Гретхен закатывает глаза, голову наклоняя к плечу. К чему эти речи? Отпускает, чтобы она могла переварить произошедшее? Считает её чувственной барышней? Единственное, что Гретхен желает всем своим съеденным сердцем, так это послать Александра всем немецким матом, который набрала за свою длинную и насыщенную жизнь. Хотя бы эту эмоцию на ее лице русский считывает верно.***
Произошедшее должно было перевернуть их быт с ног на голову. Пруссия в напряжении гадала, какую дурость выкинет русский во время их следующего столкновения. Казалось, что он был достаточно решителен и уверен в своих действиях. Внутри него будто проснулся мальчишка, который был недостаточно опытен и не умел вовремя закрыть рот, вываливая все, как есть на душе. Невольно на лице проскальзывает кроткая улыбка от воспоминаний выражения его лица. Девушка себя одергивает, возвращаясь к ремонту своего платья. Александр его испортил, превратив в тряпку. Нет, он не разорвал одежду на несколько частей; воротник девушка смело оторвала самостоятельно, ибо бессмысленно пытаться его сохранить, а вот пояс был растянут до безобразия. По хорошему, его надо выбросить. Оно свое отслужило, но Гретхен нечем заменить. Ей не стыдно ходить обнаженной перед Александром, но дело в комфорте. В этом доме почти всегда холодно. Трудно сказать точно отчего сейчас холоднее, от температуры или отсутствия в сердца в грудной клетке. Гретхен представляла, как почувствует негативный эффект от отсутствия органа на своей человеческой части. Без статуса человеческая часть стала доминирующей, будучи уязвимой. Но ничего, кроме отсутствия пульса. Стадия привыкания никак себя не проявляла. Может, это выходки русского, закрывшегося опять в своих раздумьях? Пруссия видит, что он пытается понять ее мотивы, найти подход и наладить коммуникацию. Это желание одностороннее, поэтому успеха не сыщет. Их трапезы продолжались в тишине. Александр не трогал ее физически, приковывая к месту взглядом. Гретхен хотела отмотать атмосферу на два года назад, когда между ними была идеальная тишина без оговорок, а русский видел в ней потенциальную угрозу и врага. Так легче и безопаснее для неё. Пусть для него она останется закрытой книгой без надписей на обложке. Пусть перестанет всматриваться в ее лицо, угадывая эмоции. Пусть Александр начнет ее воспринимать, как пленницу, а не лезет в душу. Гретхен бы предпочла сказать ему об этом прямо. Обстоятельства не позволяют, а любой брошенный взгляд в свою сторону Александр воспримет, как призыв к действию, а не отказ. Пруссия — тишина в жизни Александра. Безмолвная тень в стенах дома, покрывающаяся пылью день ото дня. Мужчина хочет смеяться в голос от насмешки жизни над ним. Мечтал больше, чем кто-либо, чтоб мир вокруг него заткнулся и не тревожил. Вот! Получи и распишись. Девушка с белоснежными волосами идеально совпала с этим требованием. Существовала так, будто ее нет, даже после произошедшего. Не перечила, когда Александр брал ее, когда вздумается. Он кусал ее губы, пытаясь напиться чужой кровью, будто это помогло бы восполнить растущую дыру в груди. Голубые глаза всегда были холодны и беспристрастны, напоминая ледяную гладь Байкала. Ей не было противно или больно от секса с ним. Россия может ручаться, что она испытывает наслаждение от процесса. Он не смеет давить на нее ментально, ограничивая лишь физически, удерживая под собой, прижимая к себе, будто Пруссия растворится в любую секунду. Александр точно сходит с ума рядом с ней. Его мысли перестали быть связанными единой логичной цепью. Перед глазами сцены, в которых он был непосредственным участником, где он принимал решения и разговаривал с другими. Эти воспоминания теряют любую эмоциональную окраску, становятся лишь очерком прожитых лет. Среди всех картин проглядывается недосягаемый образ, точно статуя, которой будет все равно на любой жест или слово в свой адрес. Хочется уже смириться, чтобы этот образ остался единственным средь кошмара, но голову пронзает живое недовольство, которое Александр лицезрел тогда в спальне. Пруссия должна быть именно такой: раздражающейся, когда что-то идет не по ее плану, упрямой, злопамятной и притягательной. В свете янтарных стен лишь она была центром для России, тогда Империи. Переворошил все учебники, энциклопедии, рукописи и статьи, касающиеся тех лет. Лишь голые текста без капли эмоций, которые не смогли помочь усмирить бардак в голове. Он хочет получить то, что документ выразить не может, ибо действительность болезненна. — Держи. — Романтик и джентльмен из Александра никудышный. Без церемоний положил коробку с новым платьем под нос девушке, пока та едва успела убрать чашку. — Давно собирался отдать взамен этого. Я тебе его изрядно испортил. — Заключил без стыда Александр, удерживая на лице безразличие, наблюдая за реакцией девушки на внезапный презент. Пруссия была удивлена таким жестом, смотря то на русского, то на коробку. От нового платья она не откажется, давно хотела получить, ибо старое годилось только на тряпку после натисков мужчины. С любопытством открыла коробку. Черное платье в пол из плотной ткани, с широкими манжетами и красными оборками. Не считая последней детали, почти один в один ее старое платье. Только воротник не скроет шрама. Гретхен сжала губы в тонкую полоску, непроизвольно касаясь шеи. Александр смотрел на шрам, когда вздумается, что абсолютно не нравится пруссачке. Она смирилась с оторванным воротником, но не вниманием к безобразию на своей шее. — Раздражаешь. — Александр обходит стол и встает позади девушки, преграждая любой путь для отступления. — Он не ужасен и не уродует твое тело или тебя. Ты с ног до головы покрыта следами, доказывающими твои достижения. — Наклоняется к уху, убирая волосы в сторону. — Хотел бы я знать, кто и как оставил тебе рану, что даже регенерация не спасла голосовые связки. — Гретхен ведет плечами в сторону, цикая, отталкивая ладонью голову мужчины от себя. Снова он пытается лезть ей под кожу без стеснения. Александр устал ловить ее в фантазиях прошлого и снах, когда она живет с ним под одной крышей. Сжимает кулаки, чтобы прямо сейчас не прикоснуться к ней интимнее. — Ломаю голову, пытаясь угадать твои мотивы, паттерн поведения, а нихуя не получается. Недостающие детали исчезают стоит мне о них задуматься, а ты только больше кидаешь загадок. Знаешь, сколько информации я перерыл, чтобы не чувствовать себя жертвой Альцгеймера, и то без толку. Самое меньшее, твое имя, и то через раз растворяется на языке. — Русский выглядит почти обиженным. Пруссия не может сдержать уставшей ухмылки на его слова. Останавливать его нет смысла, пусть выскажется. — Даже не пытаешься со мной на контакт выйти. Ни записок, ни жестов, ни чтения по губам. Только стервозная пантомима для меня единственного. — Возможно он уже сумасшедший, просто старательно отрицает это. — Тебе плевать на свою дальнейшую судьбу в этом мире? Иногда кажется, что ты исчезнешь через секунду в этом беспорядке. Я будто нахожусь в запое и под наркотой. Можешь представить это чувство? — Александр хотел продолжить, высказать про каждого таракана в голове, родившегося из-за её присутствия рядом. Часть его ликует, другая вопит в агонии, третья боится перемен, последняя ничего не понимает. Гретхен неподвижна, молчит, удивительно. Хочется вскрыть ее череп, чтобы наглядно увидеть процесс хода мыслей. Но Александр не смеет двинуться, сверля белоснежную макушку взглядом. Если он запрет ее в комнате, она не посмеет сбежать. Обвесит кандалами, украшенными камнями, чтобы дико не выглядело. И будет наряжать в красивые платья чаще. Его ошибка, что тянул с покупкой нового наряда. Прекрасна и обнаженной, но одежда украшает и подчеркивает лучшее. Да, Александру стоит именно так поступить. По позвоночнику проходит дрожь от касания к его руке. Взгляд фокусируется на девушке. Гретхен повернулась к нему и смотрит, словно призрак. Александр неверяще наблюдает, как она осторожно приподнимается, он повторяет за ней, встает. Наблюдает в замедленной съемке, как тянется руками к крепкой шее, как ей приходится привстать на носки, чтобы помочь себе. Как облизывает свои губы, как закрывает глаза перед соприкосновением. Поцелуй кажется невинным, тая за собой чувств больше, чем людей на планете. Пруссия намеренно провоцирует глубинное желание мужчины, чтобы он перестал думать о прошлом. О тех временах, когда она хотела быть живой. Углубляет поцелуй настырно, будто в нетерпении, когда оцепенение русского пройдет. И оно проходит. — Ведьма. Кто ж так поступает. — Ему больше забавно, что его затыкают именно таким образом. На лице девушки ни грамма смущения. Бесстыдна и прекрасна в своем хладнокровии. — Я перед тобой душу наизнанку выворачиваю. Попрошу заметить, что именно я это делаю с собой, а не опускаюсь до истязаний твоих костей. — С легкостью усадил девушку на край стола, сметая все потенциальные помехи. Рукой скользит по ноге девушки вверх, задирая изученную ткань платья. Гретхен не противится, кладя руки на широкие плечи. — Но если тебе так уж невтерпёж, могу помочь избавиться от старого платья. — Он же не такой болтливый или ей так «повезло» открыть эту сторону его личности? Девушка глазами кроет матами, улыбаясь краешком губ. Столько раз кидался без вопросов, а как она стала инициатором, потянуло поговорить паршивца. — Успеешь еще меня послать, не только взглядом. Значения Гретхен не придает его фантазиям, притягивая мужчину к себе за воротник. Его планы на нее совершенно не касаются самой Пруссии, как бы парадоксально это ни звучало в происходящем. Дни сочтены, просачиваясь сквозь пальцы кровью, которую она вливает в пасть русского при каждом их поцелуе. Будто жертва запрыгивает в пасть хищника, собираясь сократить минуты мучения, смирившись со смертью. Гретхен не способна решить все за миг, отдавая себя по кусочку, млея под горячими руками. Окровавленные губы рисуют на её коже немыслимые узоры, зубы оставляют отметины, которые не пропадут так просто. Один из множества способов Александра продемонстрировать свою власть над ней. Пусть забирает, принимает. Кровь из искусанных губ стекает по шее. Александр спускается следом, одной рукой сжимая аккуратную грудь. Тело девушки изгибается, рот открывается в немом стоне. Мужчина усмехается, опуская вторую руку меж разведенных ног. Едва касается, дразнит и усмехается, когда чувствует толчок в бок. Возмущению на чужом лице нет предела, русский любуется, оставляя легкий поцелуй на белых волосах. — Хочу услышать твой голос. Как в нашу первую ночь. — Отстраняется, чтобы сбросить одежду с себя, наблюдая за чужим румянцем на щеках. Последствия от тесного поцелуя, тело мужчины все еще действует на нее согревающе. — Помнишь? Знаю, что помнишь. — Руки тянутся к спутанным белоснежным волосам. Губы, подбородок, шея, грудь и живот перепачканы в собственной крови. Александр хотел бы запечатлеть этот образ на картине, чтобы любоваться день ото дня. Покрытая кровью снежная королева. Воинственной королеве было смешно наблюдать под собой императора, потерянного и смущенного. Бедолага не мог поверить своему счастью, что девушка из его грез не убежала, а согласилась на постыдное предложение. Гретхен застыла, похолодев. Александр бережно опускает ее на спину, сгибая худые ноги в коленях. — Та ночь мучает меня уже который раз во снах. Знаешь, что самое неприятное? Во сне ты говоришь. И твой голос бесподобен. — Гретхен подается вперед, закрывая Александру рот рукой, вместе с тем, выгибаясь в спине от резкого прикосновения. Двигается резко. Грубо. Не так, как в их прошлые разы. Пруссия не может удержать свое положение, откидываясь на спину, открывая рот в немых стонах и вскриках. Это не больно. Пускай будет так. Лишь бы он молчал. Когда Александр хочет снова открыть рот, чтобы высказать то, чего не следует, Гретхен подается вперед. Сжимает темные волосы пальцами, углубляя кровавый поцелуй. Пусть замолчит. Не нужно вспоминать. Забудь. Заткнись. Заткнись. Заткнись. — H-halt…— Горло сдавило болью от простого хрипа, сумевшего вырваться невозможным чудом. Пруссия не может принять, что смогла произнести слово. А Александр застыл в неверии, хватаясь за девушку, как за спасательный трос. — Повтори. — Его хватка усиливается. До боли и треска в костях. Пруссия мотает головой, пряча лицо на чужом лице. — Повтори. Ну же, Гретхен! — Девушка пытается его укусить, без толку. Опять целует, прокусывая собственный язык, молясь, чтобы мужчина сосредоточился на этом. И кажется, у нее получается. Плевать, что больно. Станет легче позже. Лишь бы Александр не звал ее. Лишь бы молчал.***
Оставшись в одиночестве, Гретхен хочет повеситься от безысходности. Александр становился серьезной помехой в ее планах, и повлиять на него девушка не в силах. Он не позволит ей более игнорировать свое присутствие, заставляет смотреть глаза в глаза, вынуждает реагировать на вопросы и мелкие жесты. Почему ему сложно просто заткнуться? Пруссия же каждой клеткой своего тела кричит, что не хочет от него большего, он это ощущает. Гретхен знает, что Александр чувствует это. Главная территория должна чувствовать, когда даже маленькому кусочку земли плохо. И Пруссия делает, чтобы ему было хуже. Лишь когда они занимаются сексом, Гретхен не думает ни о чем другом, кроме этого дурака. Неспешно застегивает пуговицы на платье. Ткань плотная, приятная к телу. Силуэт больше походит на леди, чем на монахиню, оттого присутствует дискомфорт. Привыкла с самой коронации братца носить монашеские одежды, чтобы не привлекать лишнего внимания в стенах монастыря. Вспоминать рожу младшего не слишком уж приятно, но Гретхен вынуждена заметить, что оказалась меж двух огней. Если братец не смог смириться с тенью старшей сестры, что преследовала его в любой сфере, куда бы он не пытался уйти, оттого решил устранить весьма специфично. То Александр начинал вспоминать о ней, как о личности из своего прошлого. Не простые силуэты и отдаленные эмоции, а полноценные образы. В этом есть и вина самой девушки. Тогда, в их общем прошлом, посчитала, что ничего страшного не произойдет если даст надежду, протянет руку и сама поверит во взаимность в их грязном мире, где все хотят сожрать друг друга. Получи и распишись, королева. Результат твоей маленькой игры. Александр подходит к ней бесшумно. Она не вздрагивает, смотря на эту громадину через отражение. Лицо спокойно, а глаза непроглядны. После произошедшего на кухне он совсем ушел в себя. Гретхен догадывается, о чем его мысли, потому закатывает глаза, возвращаясь к своему делу. Мужчина осторожно, а главное молча, что-то достает из кармана брюк и тянется к девичьей шее, стоило ей убрать руки. Незамысловатое ожерелье с красным рубином , которое идеально ложилось на воротник, скрывая края шрама окончательно. Закрепив украшение, расчесывает пальцами белоснежные волосы, все еще думая о своем. Гретхен смотрит на себя в зеркале и ловит мысль, что если Александр наденет свой шарф, то они будут сочетаться цветами. Лишь ее волосы выделяются. — Хочешь выйти наружу? — Произнес без энтузиазма, ловя в отражении голубые глаза. — На Красную площадь, к примеру. Небольшая прогулка лишней не будет. Ты давно не выходила и людей живых не видела. — Гретхен подозревает, что вопрос риторический. Всё уже решили без нее, потому она кивает. Прикасается к рубину на ожерелье, как бы говоря слова благодарности ради приличия. Александр на это слабо улыбается. Вечерняя Москва ранней весной суматошная. И холодная. Снег еще лежит, лишь местами позволяя асфальту проглядывать. Люди бегут кто куда, не замечая мимо проходящих. Александра они замечать и не должны, если он сам того не пожелает. Ходит мрачной фигурой в шинели с алым шарфом средь людей, сложив руки за спиной, думая о чем-то своем. Удивительно, но Гретхен осталась незаметной для москвичей, выдохнув со спокойствием. После глухой лесной тишины центр столицы конечно перебор. Гретхен боится потеряться в звуках и лицах. — Я отойду. — Еле услышала безучастный голос мужчины. Александр словно снова стал тем человеком на суде, которому было все равно на нее, но глаза разрушили иллюзию. Гретхен кивнула. Удивительно, что он ее так быстро оставил в одиночестве. Незнакомое место, центр столицы. Бежать то и некуда. Пруссия выдохнула облако пара, расслабляя плечи. Люди вокруг куда-то идут, торопятся, обсуждая свои дела с другими. Вон там мать отчитывает сына за плохую отметку, совсем рядом студенты жалуются на сложный предмет, а маленькие дети смеются. Это почти начало колыбели. Из окон своего дворца она любила наблюдать за людьми и их бытом. Так удивительно, что их жизнь быстротечна, полвека, если повезет век, а они будто не торопятся, волнуются о каких-то мелочах, которые составляют всю жизнь. Гретхен трудно это осознать в полной мере. Её жизнь растянулась на века. Обиды? Сожаления? Это все выглядит, как крохотная монетка на ладони, которая сгодится, чтобы бросить в фонтан на удачу. Столько всего осталось позади, а впереди… Гретхен ничего не хочет видеть. Лишь бы забвение настало поскорее. Она не может его ускорить, только ждать день ото дня, чувствуя, как силы ее покидают. Даже сейчас люди продолжают ее не замечать из-за воли Александра, а не ее собственной. — Schwester? — Раздается за спиной. Тихо, будто кто-то не уверен в действительности. Пруссия не реагирует, не оборачивается, лишь ощутила покалывание в горле. — Schwester, bist du das? — Уже ближе и увереннее. — Сестра. — Кто-то неугомонный. Со знакомым голосом и тембром. До боли и ненависти знакомый. Гретхен оборачивается, не веря, до последнего надеясь, что позвали именно ее. Мало ли тех, кто на немецком может позвать свою сестру на немецком в Москве. Обернулась. Застыла. В трех шагах от нее стоял Бернхард в гражданских одеждах. Смотрел широко раскрытыми глазами, осторожно поднимая руку вверх, будто поймать хочет. Он бледен, намного худее с их последней встречи. Светлые волосы выбиваются из идеальной укладки, будто бы он бежал куда-то. Гретхен не хочет знать куда и зачем. Почему именно сейчас? Почему именно здесь? — Ты все еще жива… я думал, что он убил тебя почти сразу. — Делает шаг к ней. Она три шага назад. Сердце не бьется в груди бешеной птицей, но голову сдавил липкий и отвратительный страх. Тело пробирает мелкая дрожь. Бежать. Ей надо бежать от него куда глаза глядят. Но ноги будто приросли к площади. — С тобой… все нормально? — Гретхен застыла, а после ухмыльнулась. Истерически, до боли в скулах. Этот ублюдок. Малолетний и неблагодарный щенок. Пруссии следовало утопить его еще в младенчестве, не давая шанса вырасти и проявить себя. Не следовало отдавать корону, которую создала своим трудом, чтобы потом скрываться в монастыре под иллюзией духовенства. Лишь бы этот ублюдок не достал ее со своей вонючей завистью. Но он достал. Среди витражей собора Богоматери и Адальберта, в свете свечей он пришел к ней после молитвы. Вид его был отвратительным. Страна трещала по швам, вместе с рассудком Бернхарда. Пруссия считала это забавным и не стеснялась смеяться над состоянием младшего, который пришел к ней. Он не умеет просить помощи у сестры, потому решил взять ее кровь силой. Гретхен успела лишь сказать, что он отвратителен, прежде чем острое лезвие рассекло воздух, вместе с горлом дражайшей сестрицы. Она упала пред алтарем, хватаясь за истекающую кровью рану. Вместо крика получалось бульканье. Брат перешел все грани, словно в дурмане хватая белоснежные волосы и кидая тело на алтарь. Он хотел ее крови, чтобы перестать чувствовать эту рвущую на части боль. Припал губами к свежей ране, языком забираясь во внутрь, жадно глотая горячие сгустки. Разрывая зубами регенерирующую кожу. Хотел забрать все до последней капли у этой ведьмы, посмевшей скрываться от него именем Бога. Сестра не могла кричать, лишь барахталась под ним, вынуждая держать ее сильнее. Мерзко. Грязно. Отвратительно. Гретхен не хотела чувствовать рядом с собой брата. Внутри все вопило, что происходящее принесет за собой больше бед, чем Пруссия сможет вообразить. Германия жрал ее плоть и кровь, слушая бульканье из глотки, позволив себе распустить руки. Пруссия схватила канделябр, ударив брата по виску. Помогло. Отпрянул, хватаясь за больной висок. Все его лицо в его крови. Яркие глаза смотрят с голодом, жадностью, похотью. Он так смотрит на свою сестру с перерезанным горлом на алтаре. Отвратительно. Тогда ее спасла случайность, испуг этого урода, который видимо сам не ожидал, что решится на такое. — Девушка, с Вами все хорошо? Вы бледны. — Из мучительного транса Гретхен выдергивает голос старушки. — Да Вы как снег прям. — Её видят. Оглядывается, все больше людей замечают ее, задерживая удивленный взгляд. — Вам вызвать помощь? — Нет. Оставьте одну, не трогайте. Не смотрите. — Сестра. — Отмахивается, не позволяет подойти. В ушах стучит пульс. Голова идет кругом. Руки тянутся к горлу, стараются закрыть как можно больше. Пусть все исчезнут. Оставьте. Не трогайте. Бежать. Хочется бежать. А куда? Где она? С кем она пришла? — Я здесь. — Александр появляется за спиной незаметно, накрывая собой от всего мира. Его рука с осторожностью берет ее ладони и согревает своим теплом. Второй рукой накидывает конец алого шарфа ей на шею, связывая их вместе. — Все хорошо. — Люди, смотревшие на Гретхен, пару раз моргнули, а после забыли про нее. Будто и не видели никогда. — Тебе ничего не угрожает. — Сказал Александр, заставив Бернхарда отступить на шаг. Русский не предполагал, что их короткая встреча может обернуться тревогой, которую он разделил с девушкой. — Бернхард, я ожидал тебя встретить вместе с твоим управляющим, а ты шастаешь по моим улицам без разрешения. Это некрасиво, не находишь? — Немец промолчал, наблюдая, как огромные руки русского обнимают его сестру. — Язык проглотил? — Н-не смешно. — Я шутил? — Александр улыбается. Озлобленно, желая наброситься на паршивца прямо сейчас, проливая кровь средь толпы. Но Гретхен сжимается в его объятьях, ища защиту. Разве он может отпустить ее хоть на секунду. — У меня нет желания с тобой разговаривать, поэтому свали, пока ноги есть. — Я хочу поговорить с сестрой. — Поговорить? С ней? — Бернхард кривит лицо, кивает. Александр усмехается, оголив зубы. — Она не хочет. Может ты слепой? — Она все еще- — Ты продал мне ее в качестве шлюхи, чтоб свой зад спасти. — Гретхен отворачивается, утыкаясь в шинель русского, прося так, чтобы они ушли. Мужчина опускает взгляд на нее. Дрожит, как при лихорадке, ртом жадно хватает воздух, пряча место, где находится шрам. Не нужно быть гениальным, чтобы сложить очевидное. И Россия в гневе. — Знаешь. Я могу позволить вам поговорить. — Гретхен задергалась, он обнял сильнее. — Если ты назовешь ее по имени. Сестра же. — Немец застыл, сглотнув, видно задумавшись. Лицо меняет краски с каждой секундой. Забыл. Не помнит. Александр чувствует ликование, граничащее с безумием. Казалось бы мелочь, имя, но как греет кровь осознание, что оно сохранилось в его памяти. — Исчезни с моей территории, пока возможность даю.***
Стоило им пересечь порог дома, Гретхен вырвалась из рук Александра, который собственнически не отпускал ее всю дорогу. Пруссия хотела содрать с себя верхний слой кожи. Будто одним лишь своим присутствием брат замарал ее снова. Тело коченеет от одной лишь мысли о возможности этого уродца к ней снова коснуться. Была вера, что получилось перебороть себя. На суде она смогла выстоять с гордо поднятой головой, игнорируя, что он рядом стоит. Так почему тут не смогла сохранить хладнокровие. Сердце уже пожрал русский, брат ничего от нее больше не получит, не посмеет коснуться и приблизиться. Холодная тряпка касается лба. Гретхен пару раз моргает. Взгляд фокусируется. Она на каменном полу в ванной, растрёпанная и перепуганная. Рядом Александр с тряпкой в руках, протирает ее лицо. Выглядит он слишком спокойно, даже злит, но его присутствие успокаивает. Вдохнула больше воздуха и выдохнула. — Могла бы ему врезать. Меня же ударить не постеснялась. — Откладывает тряпку в сторону. Улыбается. Гретхен как-то упустила то, от чего он может быть доволен. Разбираться особого желания нет. Надо же, первая за долгое время вылазка обернулась катастрофой для психики. Пруссии следовало отказаться и плевать на планы русского, чтобы он там ни придумал. Если подумать, все выглядит как его неудачная попытка пошутить и посмотреть, что произойдет. Девушка не демонстрировала тоски по родине, вот и прилетело ему в голову? Бред. А если нет, то Россия еще больший гад в ее глазах. — Не смотри на меня столь злобно. Тебе к лицу, но я пока что не заслужил. — Девушка только сейчас замечает, что ее горло перевязано алым шарфом. Когда он успел? — Ответишь на один вопрос? — Гретхен закатывает глаза, цыкая языком. Пытается встать и уйти, но тело не слушается. Будто свинцом налитое. По спине пробегает табун мурашек от плохого предчувствия. Александр выглядит расслабленно, как кот, получивший тарелку сметаны. Сравнение могло быть безобидным, если бы девушка могла встать и уйти. — Ты сильно меня возненавидишь, если я верну тебе голос? Бред сумасшедшего. Думает Пруссия, смотря на русского, как на идиота. Снова. Умом Россию не понять, а верить ему она уж точно не собирается. Подарить свое доверие этому человеку — самая большая ошибка, которую может совершить девушка, когда желанное забвение так близко. Отворачивается, закатывая глаза, повторяя попытку встать. Горло сдавливает, будто алый шарф змеей душит. Ощущение смешанное. Слишком горячо. Кожу начинает тянуть. Словно… — Я не позволю никому к тебе приблизиться. В этом доме ты будешь в безопасности. — Пруссия хватает руками ворот чужой кофты, заглядывает в темные глаза в мольбе остановиться. — Благодаря твоей книге я смог вспомнить даже больше, чем рассчитывал, Гретхен. Спасибо. — Она не пытается сдерживать слезы от боли или отчаянья. Единственная вещь, которую она привезла с собой, была книга, можно сказать дневник, где Пруссия хранила не только свои мысли, но и легенды своего языческого прошлого. Эти записи она любовно хранила, следя, чтобы чернила не выцвели. И Александр прочел ее. — В тот день коронации ты покинула не только брата, лишившего тебя голоса, но и Империю, готовую следовать с тобой до Ада. И ведь не сожалела об этом. Я прав, Гретхен? — Тварь. Читается в голубых глазах проклятье с отчаяньем. Россия берет ее лицо в свои руки, медленно целуя в щеку, висок, лоб. — Если хочешь, создам тебе могилу. Весь мир забудет тебя, но от меня ты больше не уйдешь. Даже брат не способен позвать тебя. А я могу. Гретхен. — Отпусти. — Выдавливает из себя, терпя адскую боль в горле. Связки восстанавливаются болезненно, насильственно. Собственный голос звучит инородно и пугающе, а Александр улыбается, поглаживая большими пальцами щеки. — Нет, Гретхен. Я забрал твои земли, твое сердце, а остальное ты отдашь мне сама со временем. У нас его предостаточно в запасе. Целует, проникая и воруя дыхание. Гретхен морщится от всех ощущений, что свалились на нее разом. Больно. Тело будто раскаленной цепью опутывают. Александр даже не думает ускорить процесс или облегчить ее мучения. Прерывается на секунду, любуясь, а затем снова целует. Гретхен заплакала сильнее, ощутив во рту привкус его крови, а затем вынужденно глотает плотный сгусток, с ужасом осознавая, что это был кусок языка Александра. Он заставил ее поглотить часть его плоти, чтобы дать шанс существовать и лишить возможности исчезнуть без его желания. Теперь, чтобы Гретхен смогла обрести покой в забвении, Александр должен этого пожелать. Гретхен хочет вырвать его глаза, что жадно и с упоением на нее смотрят; отрезать руки, что прижимают к себе. Еще лучше выколоть свои собственные глаза, чтобы не видеть его; лишиться ушей, чтобы не слышать, как он зовет ее. Исчезнуть, сгореть, но не находиться рядом с ним. Он позволил ей поверить в забвение, а сам любовно выстроил клетку вокруг, захлопнув дверцы.