Все говорят: нет правды на земле. А может быть и есть

      Мороз и солнце, день чудесный…       Точнее, то был не день, а только утро. В остальном прогноз был абсолютно верен. Александр Сергеевич Пушкин прохаживался по своему кабинету в квартире на Набережной реки Мойки. Настроение у него было несколько нервное, да и почему бы ему таким не быть в день дуэли.       «Да, полно, нам, брат, не впервой, — резонно усмехался поэт. — Приключение на двадцать минут… Ну а потом было бы славно сыграть с кем-нибудь в бостон, хоть с Данза́сом». Часы, стоявшие на тумбе рядом с одним из книжных шкафов тикали. Время тянулось медленно.       Наконец Пушкин остановился и сел в кресло, за письменный стол, на котором в беспорядке лежали бумаги и книги. Ему хотелось чем-то себя занять, но ничто не развлекало его.       Идти к людям, встречать их настороженные, озабоченные взгляды, выслушивать советы и всяческие увещевания — «боже мой, какая скука»… Хоть бы муха какая пролетела здесь, да побилась об оконное стекло!       Но мухи не было.       Внезапно скрипнула дверь. В проеме показалось лицо мажордома :       — Александр Сергеевич, к вам гость…       — Кто-то из секундантов?       — Никак нет-с. Это господин из иностранцев… Утверждает, что прибыл из Вены и ищет с вами встречи.       — Именно сейчас?       — Он покидает Петербург сегодня же.       — И кто же это?       — Антонио Сальери.       «Как.… Разве он жив.… finita la commedia!» — трагично изрекла муза за плечом Пушкина. Вообще-то в Петербурге не было единого мнения — считать ли Сальери злодеем или нет. Но это не помешало Александру Сергеевичу в свое время — примерно семь лет назад, в 1830 году в числе прочих «Маленьких трагедий» издать и «Моцарта и Сальери».       «А ведь фон Нойком предупреждал…» — пронеслось в голове у поэта.       — Принять? — вывел его из раздумий мажордом.       — Да, конечно, — кивнул Пушкин.       Минутой позже в кабинет вошел человек среднего роста с седой шапкой волос и темными глазами.       — Добрый день, мсье, — поднялся ему навстречу Пушкин.       — Добрый.       Примерно секунду длилось неловкое молчание.       — Не присядете? — он указал на деревянный стул у стены, напротив письменного стола.       — При всем уважении, не могу задержаться здесь надолго. У меня к вам лишь одно дело, господин поэт.       — Кажется, я понимаю, о чем идет речь… — улыбнулся Пушкин. — Стало быть, мои произведения уже настолько известны за рубежом? Это не может не льстить…       — Ваши «трагедии» распространяются со скоростью слухов, — махнул рукой композитор и добавил. — Превратных слухов…       — Я сожалею, что моя пьеса могла доставить вам определенные неприятности…       Сальери поморщился:       — К черту все эти ваши сожаления! Просто скажите, зачем? Неужели вы действительно верите всем этим историям?       — Это не имеет значения.       — А что же тогда имеет?       — Сама поэтика сюжета. Я хотел показать вечный конфликт… — Пушкин начал, жестикулируя, расхаживать по комнате. — … Понимаете, конфликт архетипического Добра с архетипическим Злом. Гений и его Черная тень, и прочие вещи, которые читатель однажды назовет лишь глупыми клише, но которые так соблазнительны к воплощению в тексте! Я мог взять противостояние кого угодно — хотя бы Микеланджело и Да Винчи…       — И кто был бы здесь Тенью?       — Может и Буонарроти… Я читал где-то, как Да Винчи однажды сказал, что «презирает ваяние по мрамору как искусство низшего сорта, и как удел простых ремесленников»… Это не могло не оскорбить Микеланджело. Да, наверняка…       — И я не гений? Гений и злодейство       Две вещи несовместные. Неправда:       А Буонарроти? Или это сказка       Тупой, бессмысленной толпы — и не был       Убийцею создатель Ватикана?.. — продолжил Сальери.       — Да, логика примерно такова.       — Тогда почему бы вам было не написать про них?       — Ваша история оказалась популярнее…       — Да… — усмехнулся Сальери. — Именно о такой популярности я мечтал — прославиться не как учитель Бетховена, Листа, Черни, Шуберта — а как отравитель Моцарта, чей младший сын также был моим учеником!       — Но это же лишь есть пьеса, люди наверняка не будут воспринимать это всерьез…       — Будут.       — И чего же вы хотите теперь? — развел руками Пушкин. — Официального извинения, опровержения?       Сальери ответил не сразу. Отвернувшись к окну, он теперь рассматривал расцветающие на стекле узоры:       — Продолжения истории. Сделайте все что угодно, но снимите с меня маску врага гениев.       — Продолжения?       — Если в первый раз вам поверило столько людей, то и сейчас они ни в чем не усомнятся.       — Хм… — задумался поэт. — Что, если попробовать обратить события первой пьесы сном? Будто бы это все было не взаправду, а сомнения колеблющейся души? А проснувшись, ваш герой понимает, что то, что он делает в своей жизни, тоже имеет значение и важно для кого-то, а значит, все не так уж и плохо… И жизнь хороша и бесценна… и прочие сантименты.       Сальери обернулся.       — Все лучше, чем быть для всех злодеем, — твердо сказал он.       — Может быть… — вдруг Пушкин вздохнул. — Знаете, ведь душа каждого творца объединяет в себе оба этих начала. И я сам не до конца уверен, какое из двух преобладает во мне.       — Вам не стоит об этом печалиться. Просто творите — ради других, ради себя — не все ли равно. Музыка не начинает играть ради звука последней ноты, слова не складываются в песнь ради наступающего после нее молчания. Излишняя элегичность, как отсутствие воздуха — убивает. Пушкин посмотрел на Сальери с удивлением.       — А если уж быть откровенным до конца… — продолжал композитор. — Если вы действительно выполните свое намерение.… То — спасибо. Просто по-человечески, спасибо.       Пушкин хотел как-то ответить на эту благодарность, но отчего-то его муза изменила ему. Он лишь кивнул. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга.       Вдруг начали бить часы. «...Одиннадцать, двенадцать… Тринадцать.»       — Что ж, мне пора, — произнес гость.       — Да, конечно. Не смею вас задерживать. Но позвольте напоследок задать вам один вопрос…       Разве вы не умерли в 1825 году?       Антонио Сальери лишь улыбнулся:       — Всего вам самого доброго, и не забывайте, пожалуйста, своего обещания, — а затем вышел из кабинета.       Лучи солнца прорезали воздух. С улицы слышался стук копыт. К дому подъезжал чей-то экипаж. Наверняка это кто-нибудь из секундантов… Хотелось уже поскорее расставить все точки над i. И просто жить. И творить.       — Александр Сергеевич, к вам Константин Карлович .       Выходя из комнаты, Пушкин бросил взгляд на письменный стол, заваленный черновиками. «Кто бы мог подумать, что архетип может затмить живую личность. Пожалуй стоит дать ей шанс на жизнь, » — подумал поэт.       И закрыл за собой дверь.