Заново

      На оксенфуртском рынке в это время дня, как всегда, царило оживление. Ольгерд долгое время не решался вернуться в этот город, боясь, что боль от прошлых событий острым ножом вонзится от одного только взгляда на башни университета. Боялся не напрасно: воспоминания — добрые, и страшные, и вовсе невыносимые — все хлынули волной, и заставили прибывшего дворянина какое-то время постоять у причала, чтобы справиться с одолевшими чувствами... Тяжело жить. Но лучше уж так.       Когда прошёл первый страх, то надежда, трепет от шанса хоть что-то попытаться исправить, пересилили, и Эверек решительно направился в город, где располагалась частная практика медички со странным, простоватым именем Шани.       На месте он её не застал — какая-то бойкая девица, убиравшая в приёмной, рассказала, что госпожа медичка ушла на рынок за травами для настоев. И Ольгерд направился туда, где какое-то время слонялся по рынку в поисках "рыжей девы, красивой и тонкой, как рябинка", но из рыжих ему повстречались только пара низушков, да рябая крестьянка, вряд ли имевшая хоть что-то общее с медициной. — Травы, коренья, всё ещё утром в лесу собрала! - Звонко выкрикивала травница, когда взгляд её зацепился за шляхтича, - что ищете, сударь? — Девушку одну, - без предисловий выдал Ольгерд. - Медичка, у неё здесь недалеко практика. Зовут Шани, рыжего цвета волосы... — Знаю, слышала о ней, - осторожно перебила женщина, - но ко мне она не ходит. Предпочитает у Леславы травы брать... Она тут недалеко, сударь, торгует. На право вот повернёте...       У Леславы оказалось, что медичка была, но ушла довольно давно — вероятно, навестить частных пациентов. Таким образом, Ольгерд вернулся к тому, с чего и начал, а именно к приёмной в двухэтажном домике, недалеко от центра. Больных не было, словно не приёмный день, только сновала туда-сюда всё та же бойкая девица. Её мельтешение в конце концов сморило мужчину, и он заснул прямо в кресле, провалившись в безвременье. Во сне он видел брата — Витольд стоял спиной к нему, а потом обернулся, будто бы даже с улыбкой...       Он рассказал ему всё. Как было, не скрывая ничего. Несколько месяцев назад, когда призвал его дух, он думал, что на месте умрёт, увидев нечёткий силуэт, услышав искажённый, но всё ещё узнаваемый голос. Витольд пришёл в восторг, разводил руками, хохотал и говорил без умолку, и у Ольгерда не хватало сил, чтоб прервать его. Даже когда он перестал тараторить, стал с тревогой спрашивать, почему брат молчит, старший Эверек не сразу смог заговорить. Он с трудом, медленно произносил слова, и горло сдавливали спазмы, но он говорил. Долго и много. Всё, что мог сказать. —... Знаю, я не заслуживаю твоего прощения… Но я больше не мог это скрывать.       Витольд долго молчал, чесал голову, тёр руки, как часто делал при жизни, когда напряжённо размышлял или волновался. На брата он смотреть избегал. Бледнел полупрозрачный силуэт, словно шляхтич, не в силах вынести ужаса обнажившейся правды, хотел покинуть этот кошмарный мир и больше никогда не возвращаться назад. Но всё-таки, по какой-то причине, он не уходил. Они долго молча сидели на каменном парапете, как когда-то очень давно, когда оба были другими людьми. Наконец, Витольд вздохнул, и, по-прежнему не глядя на брата, сказал: — Да теперь-то уж что, - неуверенно произнёс он, наконец. Ольгерд содрогнулся, - не знаю, правда, что тебе сказать... Но, пожалуй... Неизвестно, кому из нас хуже. Ты и сам настрадался, братец...       Старший Эверек хотел в тот момент взвыть от отчаяния, удариться головой о стену, или как-нибудь по-другому наложить на себя руки, только это уже ничего бы не исправило. Горе снова накрыло его нестерпимо. Витольд не мог дотронуться до него по-настоящему, но когда Ольгерд в бессилии склонился, закрыв лицо руками, то готов был поклясться, что чувствует ладонь брата на своей спине.       Что бы он ни сделал, это уже ничего не могло исправить. И эта мысль отравляла медленно, но верно, не хуже яда. И в самом деле, за последний год его здоровье заметно пошатнулось: мучили бессонные ночи, боли в груди, мигрени, сердце временами заходилось, кровь шумела в ушах, и перед глазами темнело. Но Ольгерд не боялся этого, воспринимал, как должное — лучше уж пусть будет боль, чем пустота.       Кто-то осторожно тормошил его за плечо, что-то говорил. Мужчина пришёл в себя окончательно только тогда, когда под нос ему сунули что-то резко пахнущее. Ольгерд встрепенулся, задрав верхнюю губу от отвращения, часто заморгал, прогоняя чёрных мошек перед глазами. — Вы меня слышите? - Настойчиво спрашивал женский голос. — Слышу, - машинально ответил он. — Хорошо. Сколько пальцев видите?       Молодая рыжая медичка водила двумя пальцами у него перед глазами. — Два. — Хорошо. Сможете встать? — Смогу.       Девушка внимательно смотрела, как он медленно поднялся из кресла. Помощница, которую он принял за уборщицу, быстро подскочила, норовя взять под локоть, но была остановлена властным жестом — ещё не хватало, небось, сам постоит. — Идёмте, я вас осмотрю.       В небольшом кабинете было чисто, хорошо проветрено, пахло влажным деревом после уборки и старыми книгами. Девушка прошла вперёд, предложила ему сесть на кушетку. — Часто у вас бывают обмороки? - С обычной врачебной деловитостью спросила она, пока мыла руки. — Нет. Я просто заснул, не было обморока. — Вас удалось привести в чувство, только дав понюхать нашатыря. Крепко же вы спите, - не скрывая недоверия в голосе, заметила медичка, вытирая руки полотенцем и подходя к шляхтичу. — Вставайте.       Ольгерд послушно поднялся с места. — Головокружение есть? — Не сильное.       Шани взяла его за руку, зачем-то осмотрела пальцы, затем то же самое проделала с другой рукой. Усадив обратно, аккуратно взяла за голову, повернула в одну сторону, в другую, измерила пульс, осмотрела склеры. Закончив, она отошла к столу и принялась что-то писать на пергаменте. — У вас часто бессонница? — Почти каждый день. — Головные боли, боли в груди, слабость? —… Да, регулярно. — Я так и думала, - обращаясь скорее к самой себе, сказала девушка. Затем она отложила перо и повернулась к нему, - Не хотела бы сгущать краски, но у вас проблемы с сердцем, и довольно серьёзные, это... — Это мне известно, - прервал её мужчина.       Шани непонимающе нахмурилась. — Тогда почему вы так поздно пришли? Это ведь можно было предотвратить. Не собираюсь читать вам нотации, но это серьёзная болезнь, и нужно как можно скорее начинать лечение. — Лечение... – невесело усмехнулся Ольгерд, посмотрев в сторону. — Что за неуместный скепсис. Вы молоды и физически развиты: если честно, я удивлена, что при такой физической форме вы так нездоровы. Однако, тем легче будет выздороветь. Нужно регулярно принимать лекарства, а кроме того избегать волнений, больше гулять на воздухе и вообще, как можно больше отдыхать... — Боюсь, это мне не поможет. Кроме того, в этом нет никакого смысла... — Что значит нет смысла? - От возмущения Шани даже чуть повысила голос, - Думаете, это шутки? Если я не ошибаюсь, вам ещё нет и сорока, а нарушения сердечного ритма... — Вас действительно так беспокоит жизнь каждого человека, которого вы видите впервые?.. - Эверек позволил себе ироничную усмешку. — Странный вопрос, учитывая специфику моей работы, - сухо ответила девушка, - для человека, в таком состоянии пришедшего к врачу, вы удивительно равнодушны к моим замечаниям. — Если быть до конца честным, я пришёл к вам не как к врачу.       На лице медички отразилось замешательство. — Я Ольгерд фон Эверек.       Шани быстро оглядела его с ног до головы, смутившись, оперлась рукой о стол. — О... - только и смогла вымолвить она, неловко поправляя порядку волос, - что ж... Значит, вы брат Витольда. — Я рад, что вы его помните. — Его невозможно забыть, - медичка вдруг тепло улыбнулась, и Ольгерд не смог не улыбнуться в ответ. - Вы, видно, пришли по другому поводу, а я... Что ж. Профессиональная деформация, прошу прощения... — Не стоит, - покачал головой Эверек, - я очень уважаю людей вашего склада и вашей профессии. Очень трогательно, что вас совсем не заботит, кто к вам пришёл. Долг врача для вас на первом месте, это достойно восхищения.       Девушка благодарно кивнула. — И этот долг мне велит отложить то, с чем вы пришли, и вернуться к прямым обязанностям. Вы серьёзно больны, Ольгерд, и я настаиваю на необходимости лечения.       Мужчина снова усмехнулся и пожал плечами. — Я полагаю, спорить бесполезно. — Это верно. Предлагаю так: для начала я сниму основные симптомы, и тогда вы расскажите, с чем пришли. — Согласен. — Отлично. А теперь скажите, что вас беспокоит прямо сейчас.

***

      Ольгерд совсем позабыл, что такое забота — что о других, что о себе. А для медички это было естественно и буднично, почти как чистить зубы. Она знала своё дело, словно чувствовала, где его мучает боль, и снимала её своими лекарствами. Её стараниями, впервые за долгое время, Эверек почувствовал облегчение — примерно так же, как если б к обожжённой коже приложили что-то холодное. — Вам лучше? — Да, намного, - неуверенно признался мужчина.       Теперь единственное, что беспокоило его, это усталость, на фоне общего облегчения давшая о себе знать. Больше всего ему хотелось заснуть, однако же, он явно не за тем пришёл сюда. Медичка, тем временем, убрала в шкафчик лекарства, затем села в кресло, напротив мужчины: — Теперь, я думаю, можно приступить к разговору. — Пожалуй, - кивнул Ольгерд, чувствуя лёгкую спутанность мыслей от накопившейся усталости, - можем мы оставить формальности? — Конечно. — Так вот. Не знаю, с чего и начать… Ты ведь успела познакомиться с моим братом... — Да, около года назад. Он весьма эксцентричный кавалер, но несмотря на это обходительный и забавный, - Шани улыбнулась, вспомнив весёлое гулянье, но случайно взглянув в глаза Ольгерда, смутилась, - Мне жаль, что он погиб... Прости, ты... — Нет, ничего страшного, - Ольгерд улыбнулся, но как-то жалко,- я люблю вспоминать о нём. Рад, что он произвёл на тебя впечатление. — Точнее сказать, на всех... Раз уж речь зашла о нём, мне интересно спросить, если ты не против... Витольд, он был похож на тебя? — О нет, не слишком. У него были чёрные волосы, карие глаза. Он часто и много смеялся... Скажи, ты была бы не против увидеться с ним ещё раз? — Разве это возможно?.. — Да, - Эверек оживился, и проигнорировал появившуюся вновь боль позади груди, - Видишь ли, я иногда прихожу навестить его и призываю его дух... А он часто говорит о тебе.       Медичка улыбнулась, опустив глаза. —... Всё время рассказывает о прекрасной рыжеволосой девушке, которая любит рябину. Вспоминает, как вылавливал для тебя башмачок из пруда, как загонял свиней в загон и искал пожиратель огня, как танцевал с тобой и... Ваш поцелуй.       Шани засмеялась, краснея. — Таким настойчивым кавалерам отказать невозможно. — Поэтому я и хотел узнать, не откажешься ли ты повстречаться с ним? — Что ж... Я не против, конечно, но в тот раз ему помог Геральт... — Не беспокойся об этом. Я предоставлю ему своё тело.       Шани отвела взгляд, словно задумавшись. Тогда шляхтич понял, что несколько поспешил. — Прошу прощения, должно быть, я слишком настойчив, но... Понимаешь, я очень хочу порадовать его, - Ольгерд спешил объясниться, но, как назло, от сильного волнения стало трудно дышать, и он часто прерывал речь, чтобы перевести дыхание, - Сделать для него хоть что-то. Так получилось, что ты и эта свадьба — самое приятное его воспоминание... за долгие годы... Я не могу просить тебя об этом. Но если бы ты... согласилась... Я был бы бесконечно благодарен. Возможно, я бы смог как-то отплатить тебе за эту услугу... — Подожди, Ольгерд, тебе явно стало хуже. — Нет, я... — Не беспокойся, я тебя выслушаю. Но я вижу, что тебе не хватает воздуха, чтобы говорить — это плохой знак. Сейчас, подожди. — Шани... — Прошу, постарайся успокоиться. Если мне придётся тебя реанимировать, нам будет уже не до разговоров.       Медичка заставила его принять настойку пустырника, несколько раз замерила пульс. К этому времени Эверек и сам уже не мог не обращать внимания на ухудшение самочувствия: на грудь сзади словно что-то давило, боль отдавала в левое плечо, а дышалось так трудно, как будто воздух вокруг почти закончился. Он ощущал выступающий на коже холодный пот и стук сердца, словно готового вырваться из груди. Перед глазами снова залетали чёрные мошки, кровь зашумела в ушах. — Не снижается, вот же пакость... - Шани держала его за запястье и считала удары уже пятый раз после приёма лекарства, но всё равно выходило, что пульс был слишком частым. Девушка поджала губы и нахмурилась. — Придётся...       Она не договорила — шляхтич неожиданно резко вздохнул, точно из воды вынырнул, и схватился рукой за левую сторону груди, стиснув в горсти ткань одежды. — Твою-то... - просипел он сквозь сжатые зубы. — Боль спереди или сзади? — Сзади... — Тебе надо лечь.       Если бы хоть что-то мог соображать в тот момент, Ольгерд бы наверняка подивился, насколько ловко она делает свою работу: медичка настойчиво надавила ему на плечи, заставляя лечь на кушетку, затем расстегнула пояса и сняла кушак, положила под ноги и под голову подушки – всё она делала быстро и выверено, словно упражнялась так каждый день в течение многих лет. — Ольгерд, не теряй сознание, говори со мной, - просила медичка, пока доставала шприц и лекарство. — Грудь... Как тисками… Я умираю... — Нет, не умираешь. Старайся дышать глубже, насколько возможно. Я сейчас сделаю укол, тебе станет лучше.       В ответ шляхтич только застонал. Холодный пот катился по вискам, сердце ломало рёбра, в груди горело от недостатка воздуха. Боль от иглы он почти не заметил, только повернул голову к медичке, пока та делала укол в вену. — Шани, - хрипло выговорил мужчина, - только... только не уходи... если... — Успокойся, все будет хорошо, - ровным, будничным тоном ответила девушка, прижимая платок к месту укола, - я не уйду, а ты скоро будешь в порядке. Просто поверь мне, я же медик. И прошу тебя, не надо думать о смерти, лучше постарайся успокоиться — чем сильнее ты волнуешься, тем хуже для сердца, и тем хуже тебе.       В предобморочном состоянии в голове были только какие-то горячечные мысли, он едва ли осознавал половину сказанного. Ольгерд не понимал, почему Шани так настойчиво просит его успокоиться, неужели она, медичка, не понимает, что он умирает? И как можно при этом быть спокойным? Разве только она с присущим всем медикам цинизмом относилась к физическим страданиям и смерти.       Глаза заволокла пелена: то ли пот затек, то ли это были слёзы – разницы, впрочем, не было никакой. Зажмурившись от нового спазма, он вдруг почувствовал, как она положила ладонь на его руку – не за тем, чтобы измерить пульс, а как если бы хотела успокоить. — Ольгерд, послушай меня: ты не умрёшь. Я обещаю тебе, - её тихий голос стал мягче, - Я знаю, тебе больно и это пугает, но я также знаю, что это приступ стенокардии, как и то, что он скоро пройдёт. Тебе просто надо сосредоточиться на дыхании.       Просто это было только на словах, когда каждый вздох давался с трудом. Шани была уверена в своей правоте, но не Эверек. Уже довольно давно он думал совсем о другом — что, если все эти недуги — это проклятие?.. Начиная от родни, узнавшей, что брат погиб из-за него, заканчивая старыми врагами и его несчастной женой — кто угодно мог навести порчу... И никто не узнал бы об этом. — Потерпи, скоро лекарство подействует.       Что-то ледяное и мокрое вдруг коснулось лба, и шляхтич сразу широко открыл глаза, дёрнувшись от неожиданности и безотчётного страха. — Это просто мокрое полотенце, - она слегка сжала его ладонь, - слышишь меня? Постарайся оставаться в сознании. Говори со мной. У тебя раньше были такие приступы? — Нет... Да, о... Однажды, - прохрипел он, с трудом увязывая путаные мысли и воспоминания, - Я потерял сознание от... От боли... И очнулся только... спустя несколько часов... — Это плохо. Я дам тебе лекарство, на случай таких приступов. Позже. Как ты себя чувствуешь сейчас?       Боль немного утихла — пусть не окончательно, но она отступала, как и страх, и мысли о том, что это конец. — Лучше, - выдохнул мужчина. — Хорошо, значит, скоро совсем пройдёт. Постарайся расслабиться.       Какое-то время они провели в молчании, слышно было только резкие вздохи мужчины, когда случался новый спазм. Постепенно на смену боли пришли тошнота и дрожь в теле. Ольгерд вдруг почувствовал, что по верхней губе течёт что-то тёплое и, смутившись, поспешил поднести свободную руку к лицу, пока медичка вновь измеряла его пульс. Рука заметно дрожала, и когда он отнял её от лица, то увидел на пальцах кровь. — Пульс явно падает... - Шани подняла на него глаза и, заметив кровотечение, смочила в холодной воде чистую тряпицу и протянула шляхтичу. — Прижми к носу посильнее. Это хорошо, что кровь пошла. — Хорошо? - Едва выговорив, Ольгерд закашлялся, чувствуя привкус металла во рту. — Значит, сейчас давление начнёт падать. Тебе лучше? — Да... Намного, спасибо... — Хорошо. Теперь надо отдохнуть какое-то время, и тогда мы сможем вернуться разговору.       Девушка поднялась с места и вдруг принялась снимать с него сапоги, а после завернула ноги в одеяло. Эверек чувствовал себя слишком смущённым, чтобы открыть рот, потому молча прикрыл глаза, сделав вид, что засыпает. Он уже убедился, что Шани настоящий врач, а значит, прямо сейчас он для неё не гость, не дворянин со знаменитой фамилией, не грозный разбойник, а только пациент, который даже не был способен в данный момент оправдать хоть одно из своих громких прозвищ. Где-то внутри ворочалась задетая гордость, но Ольгерд был слишком слаб, чтобы прямо сейчас лихо вскочить с ложа и заявить, что всё с ним в порядке.       Боль постепенно сошла на нет, дыхание выровнялось. Шляхтич смотрел на размытые потолочные балки сквозь ресницы. Он боялся даже пошевелиться, чтобы не нарушить этого установившегося, хрупкого покоя: ничего не болит, не беспокоит. Вот уже много месяцев не было такого. Эверек почти привык жить с периодическими приступами спазмов в грудине, головными болями и слабостью, с мучительной бессонницей. А сейчас не болело уже ничего. Он лежал на мягком ложе, ноги были в тепле, и это тепло разливалось вверх по телу, словно чародейское лекарство. Хотелось ещё только заснуть… Но каждый раз засыпая, он боялся только одного.       Проснуться снова в тот день, в пустом поместье, мрачном и обветшалом, каким он застал его, когда вернулся. После того, как распрощался с Геральтом, первым делом Эверек решил вернуться туда. Тогда-то ему и случилось первый раз спустя долгие годы испытать тяжесть потрясения: здесь когда-то было столько жизни, когда-то очень давно... Теперь же остались только пустота и мрак. Ольгерд тогда почувствовал слабость в ногах, осел на землю: сидел молча несколько часов, как громом поражённый. А потом вдруг вскочил на ноги и понёсся, не разбирая дороги, внутрь дома. Хватал всё, что мог, разбирал завалы, перекладывал доски, счищал паутину и выбрасывал на улицу пауков, которых так боялась его Ирис. Не позволяя себе задуматься ни над чем, он нашёл её могилу и расчистил всё вокруг, украсил растущими неподалёку цветами; потом спустился в фамильный склеп, поправил всё, что плохо лежало, стер пыль с надгробий, и у саркофага брата, к концу второго дня без сна и отдыха, напившись от горя, уснул, как мёртвый. Он не знал, что приснившийся ему Витольд вторгся в его сон на самом деле, и во сне всё тормошил его за плечи, добиваясь, что с ним случилось: он всё спрашивал, заглядывал в глаза, а Ольгерд словно со стороны видел себя, безвольного, с опустевшим взглядом. Потом брат во сне куда-то пропал. А проснулся он от того, что кто-то окатил его лицо водой. Шляхтич почему-то решил, что его пытаются избить, рефлекторно дёрнулся вперёд, норовя отточенным движением слепо попытаться сломать лбом нос нападавшему, и склонившийся над атаманом Дмитрий едва успел отпрянуть. Ивона и Энгус придержали его за плечи, когда он, не проснувшись до конца, забился у них в руках. — Атаман! Успокойся, это же мы, - Дмитрий взял его за руку и Ольгерд, услышав знакомый голос, замер, - Мы тебя везде искали, два дня, а нашли тут... Уж боялись, тебя убили…       Это были его люди. Ольгерд попытался подняться на руках, Ивона тут же поспешила ему помочь, придержала за спину. В глаза било солнце, дул тёплый летний ветер – они вытащили его из склепа наружу. — Атаман, скажи что-нибудь, - низким тоном, но непривычно тихо сказала девушка, - может, нам лекаря позвать? Что с тобой? — Не надо лекаря, - охрипшим от сна и похмелья голосом, наконец, отозвался Ольгерд.       Чудовищно болела голова: он забыл, что больше не может безнаказанно пить. Всё кружилось, двоилось в глазах, а думать Эверек вообще едва ли мог. — Отведите меня в дом...       Послушные его слову, они подняли шляхтича на ноги. Взяв под руки, двое мужчин медленно повели его, пока Ивона шла рядом, не отходя ни на шаг. Ещё издали они услышали разноголосые окрики: "Атаман! Атаман, ты где! Отзовись!"       Пришли сюда… Искали его. Но он знал, что скоро их здесь уже не будет — это было давно решено. По дороге его вывернуло наизнанку, и пришлось остановиться. — Атаман, может, тебя отравили? - Негромко, почти испуганно спросила Ивона, - Неужели этот седой?.. — Да помолчи ты, дура, - буркнул Энгус, придерживая Ольгерда, пока тот пытался откашляться, - похмелье от отравления не отличишь уже...       Ивона даже не стала спорить. Все были в смятении от того, что он, прежде почти неуязвимый, теперь не мог идти без их помощи. Во дворе к ним подбежали ещё пять человек, из дома бросились навстречу трое. Они окружили его, и никто не решался ни о чём спросить, хотя все видели, что сабля пропала. А он не мог даже глаза открыть от боли, не то, что отвечать на какие-то вопросы. Энгус тогда отдал команду приготовить какое-нибудь ложе, найти рассол и набрать побольше ледяной воды.       Весь день до вечера был для Ольгерда сплошным мучением: голова разламывалась от невозможной боли, бил озноб, любой мало-мальски громкий звук превращался в пытку; товарищи попеременно отпаивали его водой и кислым рассолом, после чего он обыкновенно извергал всё наружу. Ему было так плохо во всех возможных смыслах слова, что он даже не мог призадуматься о том, что все эти грубые хамы, пропойцы и гуляки, разбойники — все они носились с ним, как курица с яйцом: меняли холодные компрессы, поили водой, выносили то, о чём и подумать-то было стыдно. Те, кто помочь не мог, молча разбрелись по заброшенному поместью, занимаясь кто чем может, чтобы отвлечься от тревожных мыслей: кто-то чистил оружие, кто-то заботился о конях, кто-то слонялся по округе. И каждый из них время от времени проходил мимо двери, из-за которой слышались стоны, ругань и другие нелицеприятные звуки.       К вечеру, когда стемнело, в комнате с Эвереком оставались те же трое: Дмитрий шевелил дрова в разожжённом камине, Энгус сидел у постели спящего шляхтича, а Ивона резала какую-то старую рубаху на лоскуты: все руки атамана оказались в порезах, царапинах и занозах за то время, что он пытался навести здесь порядок. — Дайте воды, - вдруг слабо просипел он, не открывая глаз.       Все встрепенулись, как по команде, но Ивона бросилась к кувшину первая. Бережно приподняв ему голову, девушка напоила Ольгерда из кубка, и так же осторожно, словно хрустальную, уложила голову на подушки. — Как ты, атаман? - Дмитрий встал рядом, - Скажи хоть что-нибудь...       Но Эверек уже не слышал, вновь провалившись в тягостный, мутный сон. В ту ночь у него впервые поднялось давление, но никто не придал этому значения, решив, что кровь носом — это последствия жесточайшего похмелья. Утром Ольгерд пришёл в себя совершенно разбитым и до заката лежал в постели молча, изредка соглашаясь выпить воды. На закате он поднялся с постели сам, уставший, но уже вполне в трезвом уме. Энгус и Дмитрий помогли ему одеться, пока Ивона бегала за водой для умывания. Товарищи подскакивали к ней на ходу, но она только бросила походя: — Проснулся атаман.       Новость быстро всех облетела и в мрачном доме появилась тень надежды. — Ты не ел ничего уже несколько дней, возьми хоть что-нибудь, - осторожно предложил Дмитрий, но Ольгерд только покачал головой.       Он сидел на постели, бледный и слабый, но уже сам, полностью одетый и с прямой спиной. — Ты расскажешь нам, что произошло? - Тихо спросила Ивона, но, столкнувшись со взглядом шляхтича, потупилась.       Он же только размышлял, что именно им сказать. Очень скоро эти люди его покинут, он в этом был уверен. Наконец, Ольгерд кивнул, то ли им, то ли себе, и поднял голову. — Соберите всех в зале, внизу. Энгус, помоги мне.       Опираясь на плечо товарища, он медленно спустился вниз, где уже стояли его люди. Все они смотрели на него с тревогой и надеждой. — Я благодарю вас за помощь и заботу, - Ольгерду пришлось приложить усилие, чтобы голос звучал твёрдо и уверенно, - Я знаю, вы ждёте, когда я выздоровею и мы двинемся куда-нибудь вновь. Но жизнь иногда может резко измениться. Поэтому я должен сказать вам, что распускаю нашу Компанию. Как видите, я больше не тот человек, которого вы знали. А значит, по-прежнему ничего быть не может. Я больше не ваш атаман. Вы вольны идти, куда хотите.       Повисла тишина настолько густая, что хоть ножом режь. Дворяне переглядывались, наверное, до последнего ожидая, что он сейчас рассмеётся, велит подать вина, а после и сделать коней... Но Ольгерд молчал. В конце концов, он отпустил плечо Энгуса и, полуобернувшись, привычно занёс руку, чтобы положить её на рукоять сабли, но, не найдя оружия, медленно опустил ладонь. — Удачи вам, друзья.       Эверек отвернулся и зашагал прочь. По дороге наверх, чувствуя чудовищную слабость, он споткнулся о ступень и едва не упал, когда вдруг его кто-то подхватил под руку: на Ольгерда смотрел Энгус. — Позволь хоть до постели тебя доведём...       Позади стояла Ивона, рядом с ней — Дмитрий. На лестнице остались ещё Ирка, Лешек, Вацлав и Вислава.       Они не ушли ни наутро, ни через неделю, ни через месяц. Из кампании в тридцать человек осталось шестеро. Потом, день спустя, из тех, кто остался в городе, примчался Влад, не поверивший словам вернувшихся товарищей, и тоже решил остаться. Ольгерд плохо понимал, почему они не оставили его, но не прогнал от себя: не потому, что обрадовался, а потому, что ему тогда было всё равно. А они жили, как и прежде, только потише и в его поместье. Сперва не знали, что будут делать, а после занятия нашлись и сами. В дом нагнали прислуги, на конюшне вновь зазвучало лошадиное ржание и матюки конюхов, по двору забегала птица, залаяла псарня; ульи загудели пчёлами, на заброшенных полях нашлась работа батракам... Ольгерд же почти ничего вокруг не замечал и даже не хотел, мало и редко разговаривал, напоминая скорее тень прежнего себя. Видя это, основную заботу о поместье взял на себя Энгус, с которым они были знакомы ещё с давних лет. Сам же Эверек большую часть времени, от пробуждения и до отхода ко сну, старался привести в порядок дом – что видел, за то и брался. Его никто не беспокоил, не задавал вопросов, не мешал. Иногда, возвращаясь в дом после каких-то очередных забот, он проходил мимо столовой, где сидели его люди и пили, пели песни, хохотали... От этого на сердце становилось теплее, хоть он и не понимал, почему. Но во время бессонных ночей было приятно слушать гогот их весёлой жизни.       Так длилось около месяца, пока Ольгерд не начал замечать, что во время тяжёлой работы у него начинаются боли в груди. Сначала он старался не придавать этому значения, но со временем становилось только хуже. Случай, о котором он сказал Шани, застал его по пути из Броновиц, куда он ездил по каким-то мелким делам: внезапно ему перестало хватать воздуха, тогда он спустился с коня; пытаясь перевести дыхание, Эверек отошёл с дороги в сторону, на обочину. Потом в груди появилась знакомая боль. В конце концов, потеряв сознание, он свалился в высокую придорожную траву. В себя шляхтич пришёл от того, что его кто-то осторожно хлопал по лицу: какая-то крестьянская девка с испугом таращилась на него, глупо раскрыв рот – наверное, решила, что помер. Скоро приехал Дмитрий, сказал, что бросились его искать, когда лошадь вернулась без всадника.       С тех пор все реже получалось работать подолгу, и всё чаще он отдыхал в беседке за чтением книг. Но без тяжёлой работы тягостные воспоминания одолевали его и совесть грызла не хуже волчьих зубов. Здоровья это не добавляло. Бывали дни, когда Ольгерд вовсе не выходил из своих покоев, мучимый мигренью, головокружением и слабостью. Товарищи много раз уговаривали его пригласить медика или чародея, но он каждый раз отмахивался, а перечить ему никто не мог. И вот как-то, после очередной бессонной ночи, полной бесед с самим собой, рано утром, пока все спали, он спустился в склеп, к Витольду. И всё ему рассказал... — Ольгерд?       Шляхтич дернулся и открыл глаза: вокруг уже было темно, склонившуюся над ним медичку освещало дрожащее пламя свечей и маленького камина. — Который час? - шёпотом спросил он, поворачивая затёкшую шею. — Около восьми. Как ты себя чувствуешь? — Мне пора возвращаться, - сонно пробормотал мужчина, пытаясь приподняться, - а мы и разговор не закончили... — Исключено, - покачала головой медичка, надавливая ему на плечо, чтобы уложить назад, и уже привычно сжимая пальцами запястье, - уже забыл? Ты здесь недавно умирал, - медичка снисходительно усмехнулась, - а теперь поедешь по ночи один, в предынфарктном состоянии? Я не люблю, когда мои труды идут прахом. Останься на ночь здесь. Приступ может повториться, а я хотя бы смогу оказать тебе помощь.       Ольгерд нахмурился, но сопротивляться не было сил. — Тогда хотя бы пошли свою помощницу найти вестового, чтобы он прибыл в моё поместье и сообщил, что я останусь в Оксенфурте. Ни к чему, чтобы город на уши подняли... — Как скажешь. А теперь попробуй сесть. Только медленно.       В глазах ненадолго потемнело, но на этом неприятные ощущения кончились: он мог свободно дышать, голова не болела, в груди боли тоже ушли. Шани вышла предупредить помощницу и через несколько минут вернулась с чайником в руках. — Это липовый чай, очень советую его пить, как можно чаще, - медичка разлила кипяток по кружкам, одну предложила ему, после чего села в кресло напротив, - а теперь вернёмся к нашей беседе. Только прошу, постарайся не волноваться.       Ольгерд кивнул, попробовав чай, медленно выдохнул, посмотрев на девушку. — Я вовсе не против увидеться с Витольдом снова, и, конечно, ни о какой «благодарности» тут и речи быть не может. Однако... Когда он вселился в тело Геральта первый раз, тот потерял сознание. Судя по всему, это непростой... Процесс, и если даже ведьмак... словом, я боюсь, ты вряд ли сможешь выдержать подобное в таком состоянии. — Я не знал об этом, - признался шляхтич, в задумчивости опустив голову. — Я думаю, выход найдётся, - невозмутимо продолжила девушка. - В конце концов, кого-то можно попросить... Вот что, решим с утра. А пока мои советы стандартны: горячий чай, постельный режим и полный покой.       Ольгерд устало улыбнулся шутке и согласно кивнул. — У меня есть пустующая палата, ты можешь переночевать там. Я ещё кое-кого жду, так что, если у тебя будет бессонница, скажи мне — я дам тебе снотворного.       Распрощавшись с дворянином, Шани вышла, и пока дверь за ней не закрылась, Ольгерд успел заметить, что в приёмную уже вернулась шустрая помощница. Оксенфурт сегодня обойдётся без набега потерявших атамана Кабанов.