Сладкая гниль

Острый запах медикаментов въедается в ноздри. В комнате витает сырость, но, несмотря на её прохладу, спертость в закрытом помещении будто давит на мозг. Кажется, пара мух садится на ботинки и слизывают тёмные капли. Двери были открыты ночью, но сейчас – нет. Эзоп убирает из рук блестящий скальпель и, приспустив грязную маску с носа, оглядывается на лежащее на койке тело. Как же приятно держать на ладони мёртвую птичку, когда тебе даже её трупик почти ничего не причинит: Эзоп, правда, так рад, что смертные люди настолько хрупки и просты. Это вынуждает полумертвое сердце биться сильнее, словно полностью живое. — О, Джозеф, сейчас ты выглядишь намного лучше. Привычная немногословность слетает в одиночестве. Эзоп подходит ближе, пальцами осторожно убирает с безжизненных глаз светлые волосы, проводит по мягкой впалой щеке. Кожа Джозефа совсем немного сине-зеленоватая, скулы стали ещё более выраженными. Эзоп присаживается на край пропитанной кровью койки, скорее всего замарывая брюки, наклоняется ниже – пряди чёлки спадают на веки – и целует в подсохшие губы. Собственные слюни тут же заставляют их чуть переливаться в свете потолочной круглой лампы. Эзоп кусает его нижнюю губу, которая будто может запросто порваться под давлением зубов. От Джозефа пахнет кисловато-приторно, но больше, конечно, перекисью, и холодом: медикаменты и средства обеззараживания использовались не скупясь. Эзоп криво улыбается, хихикает себе под нос, рассматривая синяки на чужой шее и зашитый глубокий разрез в груди, в который наверняка можно было бы просунуть целый кулак. Все тело дрожит от предвкушения. Эзоп затуманено смотрит в спокойное лицо напротив. Щеки горят от возбуждения. Джозеф всегда был прекрасен, но мёртвым – он в сто раз лучше. Голова кружится и к горлу подкатывает тошнота. — Я... — Эзоп расстегивает пиджак и брюки, кидая вещи куда подальше. Остаётся в одной рубашке, на вороте покрытой розовыми отпечатками губ, которые оставил вчера вечером ещё живой Джозеф, — так хотел всегда... Он заправляет чёлку за ухо. Каждый новый взгляд на труп возлюбленного заставляет вспотеть и задышать сильнее, как в лихорадке. Эзоп оттягивает ворот белой рубашки, сглатывает и аккуратно перекладывает свои ноги так, что оказывается сидящим на чужих бёдрах. Короткий железный штырь, который Эзоп вставил в член убитого, после зашив, тяжело ощущается в ладони, когда Эзоп начинает надрачивать им обоим – смысл есть в этом только для одного человека здесь, но все же. Приходится согнуться и упереться о торс, отдалённо опасаясь, что ладонь продавит до лёгких – тогда придётся снова отвлечься и завороженно измять органы в руках прежде, чем приступить к основному делу. Эзоп загнанно дышит, по-больному посмеиваясь, и, чуть приподнявшись, садится на искусственно стоящий член. Из-за железа в нем и трупной холодности Эзоп громко стонет, ведь контраст температур так хорошо ощущается внутри. В глазах двоится, видны тусклые разноцветные круги и полосы. Эзоп поглаживает низ своего живота, улыбается, облизывает губы. Из носа капает кровь, приземляясь по ложбинке на губы – Эзоп слизывает и вновь целует Джозефа, проникая языком в рот: зарождающийся вкус гнили ложится на зубы. — Ты мне очень нравишься, Джозеф, — Эзоп двигается вверх-вниз, наслаждаясь влажными шлепками кожи о мертвечину. Грудь грубо сдавливает, как в самые тугие тиски. — Меня сейчас стошнит, о, черт, Джозеф, — извращенная улыбка растягивает губы перед тем, как рот округляется в извержении содержимого желудка. — Я люблю тебя, хоть ты и не слышишь этого, ха-ха, — добавляет Эзоп, вытирая губы тыльной стороной руки. Эзоп огибает испачканными в крови и склизких телесных жидкостях ладонями и без того синюю шею и позволяет себе продавить большим пальцем шелковистую глотку – даётся с достаточным усилием, но оно явно того стоит. Подгнивающее мясо мягкое и нежное, Эзоп бы съел прямо сейчас, но тело пролежало в холодильнике почти сутки и его лучше приготовить для начала. Сейчас не совсем до этого. Эзоп возится пальцами в чужой глотке, двигается на бёдрах. На глаза наворачиваются слезы от всей той гаммы чувств, что наваливается на сознание с каждой новой секундой. Тело утопает в мелких судорогах. Новый позыв рвоты заставляет повернуться, чтобы освободиться от кружащих горло спазмов. Эзоп смахивает с лица Джозефа назойливых мух и целует его в холодную щеку. Мажет рукой по ключицам, на которые уже успела стечь чернеющая кровь, и отпечатывает её на своих бёдрах, обнимает себя грязными руками за плечи, вытягивая из лёгких протяжный стон удовольствия. Как же сильно болит голова и трясутся руки. — Мне так хорошо с тобой, — Эзоп вздыхает на очередном толчке и бережно опускается так, что касается своей голой грудью чужой влажной. Эзоп задушенно кашляет, дотрагивается лбом лба напротив и судорожно дышит за двоих. Пальцами обеих рук приоткрывает рот Джозефа, формируя улыбку, и лижет в верхнюю губу, улыбаясь тоже. — Я люблю тебя, — Эзоп шмыгает носом, выдыхает горячий воздух изо рта и с силой прикусывает рыхлую кожу на запястье любимого – она поддаётся и светится коричневато-черной слизью. — Как и ты меня, «mon cher», ведь так?