Яблоневый сад, развеявший уродство

      

Тёплым осенним вечером, у выложенной каменной дорожки, ведущей к небольшому домашнему прудику с карпами кои, когда солнца лучи покинули свою обитель и ушли за горизонт, встретились лицом к лицу «человек» и «человек».

                           Рассорившись с сестрой и послав друг друга к чертям собачьим «да что б ты сдох — да что б ты сдохла», они расходятся по разные стороны света, договорившись встретиться лишь где-нибудь в аду и желательно не в одном котле. Пребывая в наихудшем расположении духа, демон жаждет крови, смерти, разрушения. Деревенька за деревенькой, посёлок за посёлком. Всё на пути Гютаро превращается в руины, омытые кровью, но это не утоляет демонического голода.              Первыми в трапезу идут красавцы. Отдельное удовольствие доставляет уродовать их лица: кромсая на куски, снимая кожу, оголяя кости. Не такими уж красивыми они кажутся без скелета, когда оболочка походит на разваренный, разбухший кусок свиного жира. А если таковых не имеется, то уже и не важна последовательность. Сгодится любой, чей запашок не отдаёт душком костлявой руки, чья плоть всё ещё сочна, свежа, ароматна, и просто фантастически, если в добавок и невинна.              И вот ведь невезение его настигло: на всю совсем крохотную деревушку всего с десяток домишек. Где-то покосившихся, где-то полуразвалившихся, а что-то и домом-то вовсе сложно назвать. И живут в них, как на зло, лишь старики, чья вторая нога вот-вот зайдёт в могилу. Вонь шагающей по пятам смерти настигает кульминации, вгоняя в отголоски непрошенных картинок-воспоминаний, терзающих, скребущих стенаний.              Но дом на третьей улице пахнет иначе. В нём свежесть, жизнь, тоска и ароматных яблонь изобилие.              Гютаро, опьянённый глотком свежести в затхлом смраде смерти, ухмыляется; в один рывок оказывается у каменной дорожки на развилке, ведущей в дом, к пруду и в сад.              — Отведайте, — столкнувшись нос к носу с протянутой небольшой корзинкой, доверху наполненной спелыми, сочными, ярко-зелёными яблоками, демон впадает в секундный ступор, недоумевая то ли от того, что человек не бросил всё, унося ноги, то ли от того, что впервые за долгие годы к нему обратились без дрожащего от страха голоса и ужаса в глазах, когда к человеку приходит понимание — вот он, погибель несущий.              К Гютаро обратились совсем по обычному, по простому, по человечески.              Взметнувшаяся вверх рука с серпом остановилась в миллиметре от человеческой шеи, срезав прядь волос, выбившуюся из простой косички. Человек, стоящий напротив, даже не вздрогнул, излучая неведомую до этого ауру спокойствия, покорности к тому, чего не миновать.              — Господин, у каждого человека перед казнью есть одно последнее желание, — голос звучал совсем тихо, на грани шёпота, удивляя своей мелодичностью: будто трель маленькой птички щебечет на ушко.              Скрючившись в три погибели и едва оказываясь на одном уровне с говорившей, он во все глаза смотрел на неё, желая понять, от чего же это совсем безмозглое, глупое создание, лишённое каких-либо инстинктов, стоит напротив, даже не шелохнувшись. Внезапная догадка осеняет точным «дзынь» в голове.              Её зрачки, как две жемчужины, застеленные пеленой, едва очерчиваемые чёрным размытым контуром, оправлены в белоснежные белки глаз, подчеркнутые длинными, пушистыми и такими же белоснежными ресницами.              Она могла бы быть первой красавицей на деревне: с молочной кожей, не требующей белил, тонким станом, природной хрупкостью, пухлыми, алыми губками и волосами, словно снег, если бы не уродство, соразмерное с отсутствием конечности — слепота.              — Гм, — секира полоснула по шее тонкой линией. Капля крови скатилась за ворот старенького, простенького, местами потрёпанного кимоно.              Реакции, ожидаемой демоном, не последовало. Женщина не пала ниц, не закричала. Она всё так же спокойно стояла с протянутой корзинкой, единожды сглотнув.              — Отужинайте со мной в мой последний ужин, — закончила она, развернувшись к нему спиной, едва слышно перебирая по каменной плитке соломенными варадзи, надетыми на босые стопы.              Откуда-то из глубин памяти, покрытой плесенью, всплыло давнее воспоминание, в котором в этот самый момент ощущалась фантомная боль от впивающихся в ногу соломенных креплений сандалий на лодыжке, непокрытой тканью, при долгой ходьбе стирающих кожу в кровавые раны. Злостно рыкнув, демон отгоняет непрошенные картинки, тряхнув засаленной болотной шевелюрой.              На импровизированном столике из небольшого бруска дерева при входе в дом покоилась средних размеров глиняная тарелочка с тремя красными наливными яблоками. «Как подношение местному синигами», — презрительно подумал Гютаро, веровавший, что все синигами мира это они — демоны-луны господина Мудзана.              — Проходите, — послышалось откуда-то из дальних комнат, и демон, истерически захохотав, сносит размашистым пинком своеобразный алтарь, а следом вышибает наружные ветхие сёдзи. Реакция хозяйки дома осталась безответной.              В бешенстве несколькими взмахами секиры разрубив в прах пару внутренних фусума, врывается в тя-но ма, хватая за шиворот кимоно хозяйку, рывком вскидывая её в воздух. Однако и это не повлекло за собой ожидаемого эффекта. Ветхая ткань треснула и разорвалась, оставшись рваным куском тряпки, сжатом в демоническом кулаке.              Приземлившаяся на татами, женщина уперлась руками в пол, дабы подняться. Возвышающийся над ней Гютаро презрительно сплёвывает:       — Бесполезное убожество, — выпуская кусок ткани из руки, приземлившийся к ней на голову.              «У кого-то сейчас польются слёзки, у-у-у», — победоносная ядовитая ухмылка расползается по всему демоническому лицу, едва оголяя острые зубы. Он смотрит на дрожащие плечи жертвы хищником.              Но вместо этого полуразрушенное помещение озаряет сдержанное хихиканье, быстро перерастающее в весёлый смех.              — Вернее и не скажешь, — всё ещё посмеиваясь, хозяйка дома поднимается с татами, поправляя пояс оби. — Как к вам обращаться, господин? — спрашивает она, одаряя его жемчужным взглядом невидящих глаз, гипнотически завораживающих, переливающихся перламутром в свете единственной свечи.              — Гютаро, — автоматически отвечает он, ловля себя на мысли, что не может оторвать взгляда. Чертовщина какая-то.              — Гютаро-сан, присаживайтесь, — как ни в чём не бывало указывает на место, противоположное разрушенному входу, придерживая рукав кимоно.              Демон смотрит на неё с выражением лица «какого хрена», оставаясь стоять на месте застывшей статуей.              — Будьте дорогим гостем в моём доме, — слегка кланяясь, она делает пару осторожных шажков назад, а затем разворачивается к выходу, спиной ощущая пристальный взгляд.              У Гютаро дёргается глаз, и нервно подёргивается уголок рта в ухмылке. «Чокнутая», — заключает он, крутя пальцем у виска.              В доме ЧЕЛОВЕКА быть дорогим гостем. И даже ведь указала на почётное место, за которое его никогда и никто не усаживал. Неотрывно за ней наблюдая, он рассуждал, кто из них более поехавший — человек, пригласивший в дом демона, или же демон, вошедший в дом человека, не съев его? Вопрос остаётся без ответа, потому что его мысли прерывает хозяйка, запнувшаяся то ли в слоистых полах кимоно, предназначенного для ношения с совершенно иной обувью, то ли об обломки фусума. В любом случае, чего удивляться, если она сле-па-я.              — Ай-яй, — не взирая на ушибленное колено, она шарит ладонями по татами, расчищая себе дорогу, на четвереньках направляясь к выходу.              — Калека и ничтожество, как же ты жива с таким-то везением? — ехидно цедит демон, подпирая рукой подбородок, заняв место хозяина дома. «Ужин» устроил представление, в очередной раз доказывая несовершенство человеческого тела.              — Мне ведь недолго осталось, Гютаро-сан, — спокойно отвечает она, без намёка на злость в голосе. — Мой муж, скорее всего, отдал приказ вам убить меня, — забавно видеть, как она хмыкает. Не вяжется у него это в голове со сложившимся образом. — Но эта деревня, — обводит рукой пространство вокруг, — уже как смертный приговор. Из десятка домов обитаемыми остались лишь несколько, включая мой, и если Сиккэнкэн-сама и Аякаси-сан испустят свой дух до зимы, то и мне её не пережить, — помолчав она добавила, — физически.              — Сейчас заплачу, — съязвив фальшиво страдальческим голосом, шестая луна закатывает глаза.              Хихикнув, женщина снова продолжает своё движение, на выходе говоря:       — Через несколько минут ужин будет готов. Моё имя Чи, как тысяча благословений, — изящный пальчик указывает на глаза. Хозяйка дома кажется непрошибаемой, ведь самоирония — наилучшее оружие, приводящее к капитуляции оппонента.              Ловко пройдясь по узенькому, очищенному от щепок и остатков фусума пространству, смотря исключительно вперед, Чи возвратилась обратно, держа на руках поднос. Оценивающе пройдясь взглядом по содержимому подноса, демон присвистнул. Палочки, предназначенные для него, сияли золотом в тусклом свете потрескивающей свечи.              — Недурно, — пробует на зуб, оценивая, — золото! — в удивлении тонкие брови взлетают вверх. Он переводит взгляд от женщины на палочки и обратно.              — Свадебный подарок отца, — отвечает она, опережая вопрос.              — Странная ты, — указывая золотой палочкой на Чи, демон очерчивает в воздухе круги, — ешь из золотой посуды, походкой и умением держать лицо можешь посоперничать с девицей из благородной семьи, а живёшь в какой-то залупе, да носишь тряпье, которое должны были сжечь, наверное, ещё до периода Анъэй.              — Гютаро-сан, — она перекладывает с деревянного подноса на стол, в сторону от них, сухое полотенце для умывания лица и рук и располагается напротив демона, — красоту внешнюю, — маленькая тёплая ладонь ложится аккуратным облачком меж демонической грудной клетки, соприкасаясь с выпуклыми, шероховатыми тёмными пятнами, — и красоту внутреннюю, — совсем невесомо, едва задевая пальчиками отметины, рука перемещается в область сердца, казалось бы давно застывшего и бесполезного. Тепло от прикосновения разливается по телу сладостной истомой, расслабляя напряжённые, готовые в любой момент отразить удар мышцы, — так легко спутать.              — Чт… Что ты такое? — Гютаро задыхается от душевного спокойствия. Он старается сопротивляться нарастающим, позабытым эмоциям. Его зелёные глаза загораются драгоценными изумрудами, подсвечиваемые болезненными, грязно-жёлтыми белками.              — Я всего лишь бесполезное убожество, — голос Чи окутывает туманом разум, завесой ограждает неутолимую жажду крови и страданий, будто блокируя саму демоническую сущность, отводя её на второй план, отключает чувства обороны, звенящие во все колокола, что это неправильно, так быть не должно, — позвольте сегодня себе, — за долю секунды едва ощутимый импульс стрелой попадает в сердце, останавливая его на миг; затем, даже для демона в бешенном ритме, не сбавляя скорости, оно застучало с новой силой, гулким стуком отдаваясь в ушах, ощущаясь покалываем в конечностях, — и мне, — едва ли стеснительная улыбка трогает алые уста, как две жемчужины в глазах околдовывают вновь, — провести вместе вечность до восхода солнца, — придвинувшись ближе, она шепчет демону, неотрывно глядя в глаза, — а после я покину вас, и вы больше никогда не вспомните того, что было между нами, — едва на грани слышимости обрывается её чуть надтреснутый, томный голосок. Из под опущенных, дрожащих ресниц, смотрит на него, как на бога, с неподдельным восторгом.              Впервые за долгую демоническую жизнь, нарекаемый всеми и даже самим собой мерзким титулом-гордостью «Уродец», каждой извилиной мозга, каждой клеточкой, частицей тела, нервными окончаниями, вихрем чувственного табуна мурашек, бьющихся острыми, цепляющими душу разрядами, ощущает каково это, когда на тебя смотрят ТАК — идол, царь, бог.              Губы смыкаются в поцелуе. Это окончательно блокирует Гютаро все пути отступления, открывает двери инстинктам столь новым, ударившим в голову кровью. Вырвавшийся из груди животный рык был неожиданностью, вогнавшей в краску демона, но он не размыкает поцелуя. Гютаро сминает уста с привкусом кисло-сладких яблок так остервенело, будто это лучшая из когда-либо дарованных ему судьбой жертв.              — Кто ты?! — рычит, заваливая на спину неизвестное до сегодняшнего дня для него создание, не похожее по своей ауре не на демона, не на охотника, и теперь уж точно не на человека.              — Идунн, — просто отвечает она, обхватывая со всей возможной нежностью во взгляде лицо Гютаро, — свергнутая и отвергнутая, — в глазах застывают слёзы, откликающиеся в каменном сердце демона надрывом. — Я знаю, — продолжает она тихим, дрогнувшим голосом, — кто вы, — ладонью проводит по широкому плечу, вызывая тысячи мелких электрических разрядов под прочной, натянутой на мышцы кожей, — и вы прекрасны!              Одурманенные чарами возникшего резонанса, изгнанная иноземная богиня и местный высший демон по воле небес сошлись единым днём залечить гниющие раны, облачённые в человеческий облик, иллюзиями, построенными на резонирующей, несовместимой, вспыхнувшей, как спичка, страсти.