Это бесценно.

Что со мной происходит? Что вообще происходит со всем миром?... Почему он побледнел, почему выцвел?... Я не понимаю. Левый глаз неприятно кольнуло, будто маленькая крупица алмазного стекла вонзилась в глазок, просочилась до самой роговицы и теперь мучила нечеловеческой болью. Краски совсем потеряли тональность, всё превратилось в чёрно-белую гамму. Всё слилось воедино вместе с оттенками этого мира, погребенного под черную, промозглую почву вместе с ним, вместе с его по-детски наивными глазами… В правый глаз впился ещё один осколок, медленно вонзаясь в самое нутро, заставляя душу трепетать перед его ледяной мощью. Мне было по-настоящему страшно. А я не находил ни защиты, ни утешения… Он исчез, забирая с собой цвета жизни, он провалился в небытие, обедняя этот насыщенный буйством позитивных эмоций мир, он умер… Однако, почему мне так плохо, почему я чувствую себя убийцей… опять,… снова,… ещё один… ещё одного… Меня не было там, я не видел это увядающее, самое доброе и светлое существо на земле. Я не видел как его глаза, покидает дерзкий огонёк жизни. Как молодое тело, так и источающее нескончаемый запас энергии ослабевало, чахло. Я ничего не видел… Но я знал – я стал резоном этой игры, я выдвинул правила, и я нанёс последний удар, добивая… Во всём был виновен лишь я… Я порой задумываюсь, а как бы всё было, если бы я тогда не произнёс тех слов? Как бы всё было, будь я с ним хоть чуточку ласковее, снисходительнее? Какой энд ожидал бы нас?... У меня холодеют пальцы рук от одной мысли того, что он больше не коснется моей кожи, забираясь я в самую души, выдирая с кровью самые болезненные воспоминания, но делал он это очень аккуратно, с ловкостью хирурга, почти не причиняя боли, и тут же зализывал мои раны своей нежностью и никогда не скрываемой любовью. Твоё чувство ко мне – неужели это и в правду была любовь? Но почему? За что ты полюбил меня, Шуичи? Ведь я… Ведь я был таким ублюдком по отношению к тебе. Почему ты терпел, плача по ночам в подушку, а утром снова улыбаясь и, как не в чём не бывало, выкрикивал с порога: «Я на работу! Постараюсь вернуться пораньше! Пока, Юки!» Почему, черт тебя подери!?! По щекам заструились тонкие струйки теплой жидкости, они стекли на губы, потом на подбородок, а затем одна за другой исчезали в ворсе маленького прикроватного коврика. Я тебя не понимаю, потому что не уразумеваю, зачем ты так мучился, когда при любом удобном случае мог уйти и найти себе другого или другую. Я не понимаю себя, потому что я понятия не имею, почему вырвались эти треклятые слова! И наконец – я не понимаю любовь… Это грёбаное чувство, которое так обожествляют писатели, а люди ждут как грома среди ясного неба. Чувство, сломавшее твою драгоценную душу, и истлевавшее мои скромные грёзы на счастливый конец. Я не понимаю это чувство, но я чётко осознаю, что ненавижу его, подобно ночной бабочке летящей как околдованная на свой свет смерти. Я не понимал любовь. Но ты знал, ты всё знал, и меня ты тоже видел насквозь… всего… как стекло. Я опёрся спиной на кровать и, вытянув ноги вперед, закурил. Над правой рукой струился сизый дым ментоловой сигареты, а в левой я так же продолжал держать изрядно помятый листок. Я резко и очень сильно затянулся, так, что одной четвёрти сигареты уже не было. Невидимые слёзы всё продолжали течь по красивому лицу, обрамляя серебристой, тонкой ниточкой. Не понятно, то ли глаза слезились из-за сильной затяжки и едкого дыма, то ли просто запасы слёз ещё не закончились, а их надо было опустошить… надо. Я ещё раз нежно сжал клочок бумаги, и прислонил его к рёбрам, проглядывающим сквозь светлую, казалось даже прозрачную кожу - четыре дня без еды и сна дали о себе знать – к тому месту, где глухо стучало сердце, но не властного и самодовольного мужчины, каким я являлся раньше, а испуганное сердечко устрашенного котенка. Меня это раздражало. Больше всего на свете я ненавидел страх и слабость, более того, если первое я ещё мог простить в силу моего… то есть… а чёрт, не важно, то второе просто презирал. Мне нравилось смотреть в испуганные глаза «жертв», мне нравилось видеть, как пятятся они под моим недружелюбным взглядом. Я любил издеваться над слабыми, признаю, но только в особенных случаях. А теперь я сам стал тем, кого растаптывал, за его вмешательство в мою жизнь. Теперь я сам стал ничтожеством. И из-за кого? Из-за себя?... Да, именно. Я сам виноват, я сам все разрушил, уничтожил, разбил… разбил собственное счастье. За окном уже стемнело, наверное, часов двенадцать ночи. Хотя, зимой всегда раньше темнеет. Я затушил сигарету об тыльную сторону левой руки, не особо озабочиваясь, что после останется ожёг. Я выкинул сигарету в дальний угол комнаты и снова перечитал стих. Коротко вздохнув, я разгладил листок и осторожно положил его на кровать, с той стороны, где обычно спал Шуичи. Облокотившись на матрас кровати, я встал на ноги и вышел из спальни в коридор. Накинул на оголённые плечи свой любимый плащ, на босые ноги нацепил ботинки, и, не закрывая дверь, вышел из квартиры, прихватив ключи от машины. Мне казалось, что всего этого не существует. Что это - лишь очередная ирония судьбы. Что это – сон. Но… боль, увы, была реальна, как и всё что наполняло мои мысли сейчас… * Зажатая между зубами сигарета сгорала быстро от резких затяжек. Перед глазами всё расплывалось, безразличная панорама за окнами автомобиля сливалась в огромную серую кляксу, растворяющуюся под моим отчужденным взглядом. Стрелка на спидометре двигалась всё правее, переваливая за 160. Я мчался, не различая прохожих, света светофора и дорожных знаков. Я нёсся непонятно куда и не понятно к кому, всё сильнее вдавливая в пол педаль газа. Я ничего не понимал и не хотел понимать, я просто чувствовал, что еду по правильному маршруту, что нужно ехать именно туда и никуда боле… Когда я резко нажал на тормоз, то машину крутануло на 360 градусов, не обращая на это никакого внимания, я открыл дверь машины и на мгновение задумался… Если предположить, что меня сюда привёл зов сердца, то почему… Как такое могло случится? Ведь моё сердце навсегда останется у него, тогда что же меня привело сюда? Этот вопрос был мимолётным, как взмах крыльев бабочки. Столь же лёгкий и мгновенно забывающийся. Я раздражённо вышел из автомобиля и даже не захлопнул дверь, а потом всё было как в тумане… Я не помню, как я смог пробраться на кладбище, с учётом запертых ворот, злой собаки и не дремлющего сторожа. Я не помню, бежал я или еле перебирал ногами, курил или нет… Очнулся я от своих эмоций только тогда, когда упал в омерзительные объятья грязной лужи. На волосы прилип мокрый песок, с лица капали темно-коричневые капли. Я приподнялся и со всей дури побежал по кладбищу, спотыкаясь не один раз об корни многовековых деревьев, цепляясь за ветки дуба, пачкаясь в нечистой, сырой земле, перемешанной с не более чистым песком. Спотыкался, падал, поднимался, снова бежал… И когда в очередной раз я упал в липкую грязь, то сквозь маслянистые пряди волос я увидел то, что меня убивало, отравляло, уничтожало. Оно звало меня к себе, лелея мои мечты, лаская мои счастливые грёзы, успокаивая… Но я знал, что это обман, что это не правда. Ведь разве можно довериться смерти? Я смотрел на тебя снизу вверх, на твои нежные черты лица, мягкие волосы, бронзовый загар… Я впитывал всё это в свою память, медленно записывая на несуществующую плёнку несуществующие воспоминания. И вот ты исчезаешь, так же бесшумно, по-английски, как и появился… Мне больно, Шуичи, мне действительно больно. Глаза резануло острыми концами заостренного ножа, и я вновь упал на колени. Из глазниц потекла алая кровь, лицо заволокло рдяным блеском, запахло железом. Я поднял свой взгляд на твою могилу, и к крови примешались солёные кристаллы приставучих слёз, разъедая глаза, как будто выдирая их, медленно. По-садистки наслаждаясь чужими страданиями. Я не понимал, что я делаю, я только помню, что ползком добрался до его могилы и провёл окровавленными, смешанными с грязью пальцами по контуру его фотографии. Потом обвёл каждый иероглиф, каждую трещинку, и, остановив обезумевший взгляд на твоей лучезарной улыбке, прошептал: - Шуичи, ты любил меня, а я… А я, блять, вообще без тебя жить не могу! - я плакал как девчонка, захлёбываясь всё новыми и новыми слезами. Я был жалок. Я себя ненавидел. Но молчать, я больше не мог. Я должен это сказать, хотя бы сейчас… - Прости меня, Шуичи. Умоляю, прости меня! Прости! – я шептал это как заклинания, сжимая край надгробия. - Шуичи… Я люблю тебя, Шуичи! Больше жизни, больше своей никчёмной души, больше всего в этом мире… Я… Я не хочу жить без тебя, Шуичи! Шуичи… - меня трясло как осиновый лист, подул ледяной ветер, всё тело покрылось миллиардами мерзких мурашек, полил проливной дождь, а я всё шептал твоё имя, шептал тебе все самые трогательные слова, на которые только был способен. Но я знал, что ты не слышишь, и не услышишь уже никогда… Я прислонил мокрый лоб к холодному белому мрамору, ещё сильнее сжимая край надгробия. - Шуичи… - я в очередной раз провёл по его фотографии… Я больше никогда его не увижу… никогда. - НЕЕЕЕЕТ!!!!! – проорал я, правой рукой вдавливая фотографию. – Шуичи… - Теперь я просто тихо плакал, не издавая ни звука, а если таковы и были, то их с лёгкостью заглушал нескончаемый дождь, барабаня своими каплями по мраморной плите, стекая по фото, словам, смывая всё, смывая его бытие, растворяя его… Я потерял сознание. Очнулся уже в больнице, меня куда-то везли на кушетке, ко рту был приставлен аппарат искусственного дыхания. Где-то справа слышался дикий плач сестры, а слева тихий мат младшего брата… Реанимация. Яркий свет слепит глаза, врачи носятся как тараканы, пытаясь, сотворить что-то сверхъестественное. Прекратите. Вы же знаете – я УЖЕ умер. - Разряд! – слышится голос доктора будто из-за стекла. -Пииии-пииии-пиииип… -Разряд! – я как будто наблюдаю всё со стороны, как будто это кино было не про меня. Не моё кино, не моя игра, не мой… -Пиииииииииииииииииииииип-пиииииииииииииииииииииииииииииип - Разряд. Чёрт, он умирает! – я ничего не понимаю и не хочу понимать. Что они со мной делают, чего хотят добиться. Мне не нужна жизнь, я хочу к тебе… -Пиииииииииииии… Тишина. Тишина не давящая, а спокойная, не раздражающая, а успокаивающая, приятная тишина. Я знаю, что это не конец… - Юки? – у меня подкашиваются ноги, кто это сказал? Я поворачиваюсь и… - Ты придурок, Юки. Неужели ты думал, что я позволю тебе так быстро умереть!? - Шуичи! Прости меня! Прости! Я люблю тебя! Люблю! Потом несильный толчок в грудь и твоя до боли знакомая улыбка. - Пииип-пииип-пиип-пиип-пиип… * Люди очень странные существа. Порой, когда их личное, даже чуть эгоистичное лёгкое счастье лежит у них перед носом, они, даже не взглянув на него, фыркают и выбрасывают в мусорку, предварительно хорошо покомкав в руках. Но когда они понимают, что в их жизни чего-то не хватает, что то, что, казалось, будет с ними вечно, вдруг неожиданно поворачивается к ним спиной и уходит, а они недоумевают. Они не понимают, что творится в их душе, что они такого натворили. А позже, припомнив незатейливый подарок судьбы, как бриллиант спрятанный в дешёвой шершавой бумаге, они сожалеют. И по-настоящему страдают, мучаются, сгорают изнутри, но ничего не могут с этим поделать. Ведь они понимают, что основание для столь глупого и жесткого конца их сказки дали они сами. Саморучно всё уничтожив. И они хотят умереть, потому что больше не в силах терпеть столь адскую насмешку над собой и своими самыми потайными и бесценными грёзами на хеппи энд. Они больше не верят в чудеса. Они лишь надеются, что смерть станет их избавительницей, но… Но разбитые сердца ещё дадут о себе знать, и не столько своей ненавистью и болью, сколько безнадежной любовью и горькой нежностью… И никто не сможет вымолвить «нет», это – абсурд… Юки Эри не хотел больше жить, не хотел дышать, не хотел видеть этот мир без НЕГО. Но что не сделаешь ради любимого человека…