17.07

А потом мы дрались за то, кто первый его прошил, От чьего снаряда его об стену и мясом вон. Там была такая, помилуй, Боже, дурная вонь, Что затем три дня еще в доме не было ни души. Он сходил по лестнице, впереди, а она - за ним. Друг на друга начали так посматривать, смятены, Как-то сами собой они сбились нехотя у стены, Хотя я молчал и не подал даже ни знака им. Попросили стулья. Послал к кому-нибудь на посту. Они будто даже еще не чуяли этот страх. Свою поросль порченную он крепко держал в руках, А другие четверо прятались... Ну и зачем им стул?.. Нас стояло восемь, и скоро я зачитал приказ. Он спросил там что-то, но тут же дали сигнал рукой. ...Эти псины чертовы прямо адский подняли вой, И собакам тоже пришлось закладывать промеж глаз. Он стоял еще, с земляным, нелепым своим лицом, Остальные лезли друг к другу, вздрагивая от дыр. В наших так рикошетило - думали, будет обычный тир... А они не дохли всё... ну, мы сдались в конце концов. Я хромого дважды набил на мокрый тяжелый штык, Он хрустел, как новый, камнями полный большой утюг. Никогда не видел еще упрямых таких жадюг. А по ней и вовсе шло золото с телом почти впритык. Так что это сами они продлили себе конец. Ну и пусть же - впредь не откормим больше таких свиней. Я своею рукою помог подняться стране своей, Я своею рукою надел на голову ей венец. И потом машины крошились, кони несли с пути. Не брала вода их тела, земля и огонь не брал. Мы копали третью могилу, дьявол бы их побрал! Чтоб еще сто лет ни одна вас тварь не смогла найти! А они - торчали из-под земли. Нагибало свод Смоляное небо над нами, в выбоинах от пуль. Уходил горячий и тихо трескавшийся июль, Восемнадцатый грудью наружу тихо вскрывался год.