Совсем несложно

Джеймс Хант может позволить себе всё - цеплять девочек на одну ночь, пошло шутить прямо на камеру и гонять по треку, подогрев себя порцией виски. Но когда дело доходит до одной маленькой, почти ничего не стоящей, фразы - вся смелость резко куда-то испаряется, оставляя неприятную дрожь в руках. Казалось бы, чего стоит подойти к Лауде, оттащить его подальше, за ангары, и рассказать обо всем: о том, что Джеймс не может спать уже которую ночь, что чертов австриец снес бошку напрочь, неожиданно и, как всегда, подло. Это совсем несложно, даже если Ники будет сопротивляться, куда ему до высоченного и широкоплечего Ханта. Но каждый раз, стоит набраться решимости и уже почти выполнить свой нехитрый план Джеймс тушуется, выдает несколько сомнительных шуток и уходит к себе. И ничуть не облегчает жалкий проигрыш удивленный взгляд Лауды, прожигающий спину. Это совсем несложно, уговаривает себя Джеймс, подходя к одинокому Ники, стоящему чуть поодаль от празднующей толпы. Руки в карманах потеют, будто у юнца на первом свидании, но Хант продолжает держать лицо, даже когда вновь видит полный недоумения и подозрения взгляд. - Послушай, Джеймс, ты осел. - Лауда хмурится, зачесывает волосы назад, и продолжает: - Достал уже ходить, что ты хочешь? Ну конечно, известная прямота и жесткость, куда уж жестче. Спасибо, что хоть не ударил, хотя за Ники излишней агрессивности никогда не водилось. Джеймс подавляет очередную волну паники и трусости, подначивающую бежать быстрее, и широко улыбается: - Нравишься мне, Лауда. Ники фыркает под нос, мгновенно теряя интерес к беседе (и уж точно не прибавляя решимости), и отмахивается от назойливого соперника, не желая даже слова сказать. Джеймс, ко всем прочим чувствам, теперь еще и униженным себя ощущает, отчего внутри просыпается глухое раздражение. Как же, этот Лауда, этот наглый австрийский выскочка, что он о себе возомнил - в себя Хант приходит только тогда, когда Ники действительно сильно пинает его по ноге и одновременно под ребра. Вокруг ни души, буквально, одни ребристые стены ангара и больше ничего. Ники задыхается, то ли от ярости, то ли от испуга, и лицо у него белее бумаги, а кучерявые волосы налипли на лоб, и именно в этот момент он кажется Джеймсу самым привлекательным. Настолько, чтобы забыть о всяком страхе, прижать к стене, и поцеловать. В этом поцелуе нет ни капли нежности, только отчаяние и капелька боли от тех бессонных ночей, что Джеймс провел, размышляя о своей ненормальности. Ники протестующе мычит, несильно дергает головой, пытаясь выбраться, но эта жалкая попытка заранее была обречена на провал - он зажат между Джеймсом и стеной, он слишком маленький по сравнению с англичанином и... Он, на самом деле, не слишком против. Зато слухи оказываются правдой - если Хант так целуется, то какой же он в постели тогда, черт бы побрал эти мысли. Ники даже на секунду обнимает его за талию, но тут же убирает руки, стыдясь своего порыва, а Джеймс и не думает останавливаться. Адреналин разгоняет кровь, сердце будто в голову переместилось, так стучит в ушах, а руки наоборот наконец-то перестают дрожать. Ники только подгоняет его своими вялыми попытками отбиться, и теперь они оба прекрасно иллюстрируют теорию о мужчине-охотнике. Стоит почуять хоть малейшую слабину в сопротивлении - и жертве конец, и Джеймс собирается получить награду сполна, за каждую минуту своей бессонницы. Он останавливается только после четвертой или пятой пощечины, щедро раздаваемых Ники, и тупо моргает, пытаясь сосредоточиться. Гормоны все ещё горячат кровь, однако уже меньше, и можно оценить масштаб бедствия, а он довольно небольшой, но ощутимый. У Ники напрочь порвана рубашка, ни одной пуговицы на месте, но это еще не самое неприятное. Самое - то, что Ники зол, он действительно в ярости, бледный и молчаливый, сжимающий кулак для нового удара, на случай, если Хант снова взбеситься. У него красная ладонь, замечает Джеймс, и только сейчас ощущает жжение в щеках, куда пришлись хлесткие удары, и отчего-то чувствует иррациональное удовлетворение. Заслужил, ничего не скажешь, отработал каждый на все сто. - Бешеный... осел. Ненормальный. Идиот. - Ники безуспешно запахивает полы рубашки, едва не притопывая от раздражения, и вскидывает на Джеймса полный обиды взгляд. - Не вздумай ко мне еще хоть раз! Слышишь? Хоть раз подойти! Ники почти убегает, стараясь держать шаг, а Джеймс впервые в жизни чувствует себя настолько идиотом. Конечно же, ничего не налаживается. Ники демонстративно сторониться соперника, журналисты шепчутся за спиной, выдвигая гипотезы о причине такой сильной ссоры, и Джеймсу становится отчаянно весело. Если бы они узнали о том, что произошло - они точно бы с ума сошли, такая сенсация: Джеймс Хант умом тронулся и домогался своего заклятого соперника. От этой мысли англичанина сгибает от хохота, с ноткой истерики, а потом его тошнит, и теперь беспокоится не только его команда, но даже Лауда смотрит немного настороженно. Достаточно незаметно, чтобы Джеймс увидел, но всё равно ненавидит себя за минуту слабости. *** - Я пришел. Джеймс врывается в номер, ничуть не смущаясь ни позднего вечера, ни того, что Ники уже разобрал постель. - Ты пришел... - глупо повторяет Лауда, и замолкает. В комнате повисает неловкая тишина, разбиваемая лишь сопением Джеймса, слишком быстро взобравшегося по ступенькам. Он не говорит, зачем пришел, а Ники не спрашивает, прекрасно зная зачем. - Хочу тебе сказать... - Джеймс, наконец, унимает свои легкие, и опирается о спинку кресла. - Ты все так же мне нравишься. Я сегодня, знаешь ли, набил морду тому козлу, что... Ники улыбается половиной рта, не мешая Ханту расхваливать себя, а затем язвительно цедит: - Мой герой... Джеймс на секунду теряется, явно не ожидая такой реакции, а потом слишком быстро, чтобы Ники успел среагировать, приближается и шипит в губы, обдавая запахом виски и сигарет: - Я сделал это не из жалости. Потом они целуются, и это больно, действительно больно - Ники не дает покоя ожог - и так же резко прекращают, чтобы начать сначала. До кровати сколько шагов - два, три? - но они туда целую вечность ползут, не желая разрывать этого отчаянного, непонятного и очень болезненного поцелуя. Больно и Джеймсу, но скорее изнутри, от вида этих шрамов на лице, на ноге, на руках, и уже потом от того, как Ники царапает его короткими ногтями и дергает за волосы, ничуть не пытаясь себя контролировать. Ночь так и проходит - никакого секса, только молчание пополам с поцелуями, и немного доверия. Совсем капля, чтобы позволить Ники заснуть, пока в комнате посторонний, которых он не выносит. *** Им обоим ясно, когда нужно попрощаться. Джеймс теперь чемпион, но это не греет ни его, ни, тем более, Лауду. Они сидят в темном номере, плечо к плечу, и Хант позволяет себе шептать в обезображенное ухо Ники всякие глупости, касаясь носом мягких волос на виске. Они ничего не стоят, эти слова, однако Джеймс всё обещает и обещает, прекрасно зная, что всё это в последний раз. Игра окончена, пора закругляться, но чтобы встать и дойти до двери, нужно слишком большое усилие. И он продолжает, даже когда в комнату заходит Марлен, тут же выбежавшая под взглядом Ники. Он продолжает, согревая своим дыханием щеку, касается губами виска, на секунду замолкает и, наконец, выдавливает: - Надо идти. И, конечно же, никуда не уходит до самого утра. *** Когда Ники узнает о смерти Джеймса, он на секунду сгибается, отчего-то потеряв способность дышать, и улыбается. Ему сорок четыре года, и они с Джеймсом никогда не были вместе, однако он задыхается и не может выдавить ни слова. Ну что ж, Хант умеет вызывать эмоции, и с чего это смерть помешает ему в этом? Можно бы и посмеяться, если бы не было так больно. Ники морщится, а потом снова улыбается и выдыхает, наконец справившись с собой. - Осел, Джеймс, какой же ты осел. И, думает Ники, в этот раз Джеймс бы согласился.