Вне жизни

Это был не ее дом. Дом другого человека, может - группы людей. Она по привычке сидела, отбросив волосы за плечо, спрятав ладони в рукавах кимоно - не было чем занять руки. Томоэ любила писать. Выводить изящные иероглифы, вырисовывать свои мысли на листе бумаги... Однако нечем было писать, и бумаги нет, да и раздумий не было совершенно никаких - все успокоилось навеки. Все такое чужое, не родное. Одно лишь держало девушку в этом тоскливом помещении, этой тоскливой ночью, в тишине и мертвом спокойствии. Он, как и раньше, спит, не выпуская меча из расслабленных на мгновение сна ладоней, опустив лицо и дрожа всем телом. Одного шороха было достаточно, чтобы, вскочив на ноги, Кеншин резко достал из ножен меч, оглядывая комнату затравленным взглядом. - Опять... - тихо шепчет Томоэ и склоняется над юношей, пряча лицо в темных волосах. Она не видит сонных людей, обсуждающих в уголке что-то, не слышит нервного топота ног на втором этаже, не замечает суматохи, творящейся на улице... Весь мир для нее исчез, весь мир существовал отдельно - там, где были живые, там, где рассекали воздух одинокие птицы и прогибались под ветром цветы, и дети задорно кричали, и их матери, измученные, переводили их на другую сторону пыльной улицы, пропахшей кровью. Только Кеншин, отдавший ей навеки половину своего сердца, был виден Томоэ в мертвом, тусклом сиянии, в тумане загробного мира, мира спокойствия и тишины. Бледные руки тянулись в привычном жесте, однако вряд ли она смогла бы хоть как-то укрыть его от ветра, скользящего через окна, сквозь щели старого дома. Тонкие ладони девушки скользят сквозь материю, совсем не задевая. Томоэ, опустившись, потянулась к Кеншину и обвила его руками, обнимая так, как не обнимала никогда раньше, и не сможет более - мертва. На миг тепло живого тела вонзилось тоскою в ее душу. Кеншин открыл глаза. Сжал ладонью рукоять катаны и тут же отпустил. Теперь... он никогда не будет один.