Insomnia

     – Гирке? – Валентин выглядел усталым, но, впрочем, это было в последнее время его обычное состояние. – Откуда такая суета в лагере?      – Ты только из разведки?      – Нет, я только встал, – шурин коротко зевнул, зажав рот ладонью. – Пять утра, шутишь ли?      И правда, это Август еще даже не ложился. День был достаточно богат на события, чтобы пропускать ценные мгновения ночи.      – Скоро должен прибыть Лионель Савиньяк, – главное, подбирать слова. – Жалко, что части нечего ему предложить, кроме старых карт и примерных наблюдений с той стороны реки. Говорят, дриксы готовят очередную пакость.      – Хорошо.      Граф Гирке мог провалиться сквозь землю, если это не значило, что Валентин успел что-то задумать. И наверняка это «что-то» не сильно вписывалось в генеральский устав.      – Будь осторожнее, ладно?      Он мог повторить это еще двадцать раз, но всегда получал в ответ вежливый кивок. Это раздражало, но Гирке пытался верить на слово. Он ведь правда беспокоился.            ***            Серый мориск осторожно ступает по траве, не дай бог наступить на корягу или в кроличью нору. Осторожный, почти как хозяин. Спокойный и изящный.      – Опять ты в сером, – плечо дружелюбно хлопает смуглая ладонь. Конь Савиньяка идет бок о бок, иногда они даже касаются ногами. В сером – потому что так надо. Потому что день, который Валентин никогда не забудет. Потому что траур.      Ладонь соскальзывает ниже, тепло дотягивается до запястья. Валентин одной рукой отпускает поводья и сжимает пальцы. Перчатка мешает, но это ничего, можно просто так держаться. Мориск всхрапывает и идет шаг в шаг с гнедым, всё понимает, умница.      – Эй, айсберг в океане грёз, – над ухом разносится неожиданный щелчок, и Валентин резко поворачивает голову. Арно за поводья вообще не держится.      – Что?      – О, Леворукий, реакция, – хмыкает Сэ. – Ты хоть помнишь, как мы сюда доехали?      – Помню.      Вместо очередного глупого вопроса Арно дёргает его к себе за запястье. Губы неловко встречаются, Сэ слегка свешивается с коня и обнимает Валентина за плечи, держась в седле одними ногами. Валентину приходится ухватить серого за гриву, чтобы не упасть. Растрепанная светлая шевелюра щекочет щеки и нос, изогнуто сидеть не сильно удобно, начинает затекать нога. Но отстраниться невозможно, пока Арно гладит языком по нижней губе, коротко прикасается, водит от одного уголка губ к другому.      Валентин почти обиженно вздыхает, когда Савиньяк отстраняется и толкает его обратно в седло. И правда, он ведь чуть не упал.      – Тебе надо чаще улыбаться, – руки ложатся на поводья и больше не греют. – У тебя начинает получаться.      – Не смешно, – бурчит Валентин и гладит мориска по шее. Он нечасто это делает, и конь любит такие моменты. И Арно тоже нечасто так делает. Создатель, какая нелепость – сравнивать себя с конем!      – Ну хватит хандрить. Ты в курсе, что скоро Ли приезжает со своей диспозицией?      – Меня должно это волновать?      – Не знаю, как тебя, – Сэ игриво встряхивает головой, – а меня напрягает уровень догадливости моего брата. Если он о нас узнает, он меня убьет, я тебе точно говорю! Так что в этом случае с тебя цветочки на могилку.      – Не шути так! – сразу вскидывается Валентин, стирает полумечтательную улыбку с лица. Нельзя шутить такими вещами, никогда нельзя.      – Я хочу лилии! – не унимается Арно, с хохотом подстёгивает Кана в кентер. – Розовые! Можно даже без зеленого.            ***            Жермон по привычке подкрутил усы и задумчиво поглядел на дымящийся бокал с вином. Выпить? В одиночку – почти грех, а не выпить невозможно. Возможно, стоило кого-нибудь подождать, того же Ойгена, наводившего порядок в части перед приездом маршала Севера. Лионель собрался сразу, как только получил весточку, и завтра его можно будет уже ждать.      – Генерал Ариго.      – А, Валентин, – Жермон был всегда рад видеть эту несносную заразу, но сейчас – особенно. Даже если Придд просто пришел с очередным докладом. – Будете вина?      – Я на дежурстве.      – Это приказ, – весело хмыкнул Жермон, отплеснул немного дымящей жидкости из полной кружки в пустую и протянул полковнику. – Вы что-то хотели доложить?      – Да, – Валентин задумчиво провел пальцами по бокалу. – В ближайших деревнях поговаривают, что со стороны Эйнрехта в последний месяц не присылали товаров, и оттуда не приезжают курьеры. Довольно незначительный факт, но…      – Погоди! – от удивления Ариго умудрился забыть, что он тоже при исполнении. – Опять на территорию «гусей» летал?!      Валентин скромно кивнул.      – За что пьем, мой генерал?      – Ты меня доконаешь, – покачал головой Ариго и махнул рукой, поднося к носу нагретое вино. Как раз то, что сейчас всем так нужно. – Завтра приезжает Савиньяк, доложишь лучше ему, маршал лучше меня поймет, что с этим делать. А пьем… считай, что просто так. Считай, что я наконец скатился в пучину порока, и теперь мне некого за собой тянуть.      За вежливой улыбкой можно было наконец-то углядеть намёк на человечность. Вот ведь придурь у мальчишки – ходить, нацепив маску безразличия. Вино разлилось по жилам и в первое мгновение слегка вскружило голову. Валентин поставил бокал – Придд честно допил выделенный генералом объем жидкости. Жермон задумчиво помотал вином в кубке.      – Что-то еще, мой генерал?      Сказать? Нужно было говорить еще тогда, когда предлагал выпить. Хотя никогда не поздно свалить какую-нибудь неприятную новость. В армии, конечно, всякое может случиться, но нужно, чтобы хоть кто-то сохранил ясность рассудка, особенно в такое нелегкое время. Впрочем, именно поэтому стоило сказать.      – Нет, вы свободны, полковник.      С другой стороны, вряд ли Валентину будет интересно.            ***            Серые комья взвиваются к небу и беспорядочными брызгами красят стволы деревьев. Серый Валентина отшатывается вбок, каким-то чудом избегает поднятого грязевого фонтана, а его хозяин почти с ужасом смотрит на раскисшую тропинку. Дожди шли совсем недолго, пару дней, но ей хватило, чтобы превратиться в бесформенный бассейн густой серой жижи.      – Боитесь замараться, полковник? – Арно и Кану грязь нипочем, парочка весело гарцует прямо по бесцветному болоту. Сапоги теньента все в брызгах, то же можно сказать о штанах, мундир пока в адекватном состоянии, но еще пара минут – и служанки упадут в обморок, как только увидят, что им придется отстирывать.      Мориск неуверенно переминается на копытах. Он не хочет идти в грязь. И Валентин тоже не хочет, но это их первая прогулка за всю неделю, и он обещал поехать за Арно хоть в Закат. Какую только глупость не скажешь по долгой разлуке!      – Ну?      Выжидающе стоит, смотрит. Нет, ехать по этой гадости Валентин точно не собирается.      – А другого пути нет?      – Нет, – чеканит Савиньяк, – но мы можем пойти пешком.      – Хотите, чтобы я ненароком превратился в гербовое животное герцога Окделла?      – Только после полуночи и после пары бутылок! – с очередным приступом хорошего настроения Арно поднимает коня на дыбы и швыряет в сторону отшатывающегося серого еще порцию грязи.      – Не думаю, что вас хватит на то, чтобы валять меня в этом до полуночи.      – Полковник, – фыркает Сэ и зачем-то спрыгивает вниз, прямо в жуткую серую трясину, – у тебя начисто отсутствует чувство юмора.      – У меня есть чувство прекрасного, – Валентин все-таки считает нужным улыбнуться, – и в данный момент вы под него не попадаете.      – Я не прекрасен, какой ужас! – Арно скалится и ловит повод мориска, вынуждая того ступить в лужу. Сапоги Савиньяка утопают на целый бье и вытаскиваются с неприятным хлюпаньем. Валентина пробивает нервная дрожь от одной мысли, что придется наступить в раскисшую дрянь.      – Иди сюда, полковник.      Валентин с вздохом сжимает бока серого, и он, недовольно фыркнув, делает шаг вперед. Обязательно нужно будет его чем-нибудь потом угостить. Руки Арно мягко гладят по проходящему мимо лошадиному боку, прикасаются к лодыжке. Валентин вздрагивает и, не удержавшись, свешивается вниз, ловя губами растрепанные волосы. Пахнут порохом. Наверняка с утра тренировался с пистолетами. Савиньяк пытается привстать на цыпочки, но концы сапог тонут в грязи, и он проваливается еще больше. На одно мгновение Арно теряет равновесие, рискуя упасть, Валентин хватает его за плечо, а Сэ, хитро вывернувшись, подныривает под руку и с силой дергает герцога на себя.      Валентин не успевает даже вскрикнуть, как оказывается ничком лежащим в этой самой грязи, в которую и наступить-то тошно. Он приподнимает руку, с ткани тягуче свисают ошмётки, что случилось с волосами, Валентину даже думать не хочется. А перед лицом сияющее лицо нависшего над ним Савиньяка, упёршегося ладонями и коленями в землю.      – Ты невозможен, – Валентин бы не удивился, если бы Сэ покрылся корочкой льда. Вместо этого Арно наклоняется и проводит носом по щеке, будто извиняясь, целует уголок губ.      – До скольки тебя, говоришь, нужно перестать здесь валять, чтобы ты не превратился в твёрдого и незыблемого вепря?      – Я уже, – кривится Валентин и, не удержавшись, тихонько хрюкает в подтверждение слов. Сэ хохочет. Создатель, как же он хохочет.      – Утешайся тем, что она наверняка лечебная. Здесь, в Торке, наверняка даже в грязь закрался какой-то сакраментальный смысл.            ***            Лионель был при исполнении, но он был маршалом, в конце концов, Проэмперадором Севера с чрезвычайными полномочиями и…      К кошкам!      Касера обожгла горло, и Лионель поднес изгиб локтя к лицу, пытаясь унять вспыхнувшие перед глазами искры. Как он скажет Эмилю? Как скажет матери, в конце концов? Арлетта наверняка захочет приехать из Савиньяка, нужно будет встретить её и уехать потом вместе с ней.      Лионель пригладил серую ткань камзола и плеснул себе еще касеры. Его ждали карты, «гуси» и военный совет, а маршал бессовестно напивался и глушил душившую его тоску. А ведь казалось, что их минует эта дрянь.      Лионель оступился всего один раз, выходя из комнаты, но стоило представить хмурую рожу Давенпорта или укоризненно качающуюся шевелюру Айхенвальда, хмель из головы выбивало моментом. Нет, маршал должен быть маршалом, вести себя как маршал и пахнуть как маршал. Савиньяк невесело хмыкнул собственным мыслям.      – Маршал Савиньяк.      Отлично. Стоило заходить в главный зал, чтобы столкнуться нос к носу со Спрутом.      – Хорошего дня, полковник Придд.      Не дело срывать злость на мальчишке. Злость и собственное бессилие. К тому же Придд тоже в свое время ходил в трауре, кому как не ему понять бурю в голове Лионеля. Хотя бежать за утешением к Спруту? Увольте.      – Генерал Ариго, – вот ведь голос у человека, легче удавиться, чем слушать, – просил передать вам лично донесения разведки. Генерал считает, что вы лучше распорядитесь полученными сведениями.      – Вы сможете составить рапорт в письменном виде до конца дня?      Делай что хочешь, но слушать про количественные показатели «гусей» на квадратный метр Талига он не намерен.      – Так точно, мой маршал, – Придд, если удивился, виду не подал. Редкая исполнительность, поэтому ли его держит Ариго? Перед глазами вновь поплыло, а раскисать перед Спрутом Лионель не собирался, еще чего не хватало. Только вот как от него избавиться? Ведь сам не уйдет, не отстанет.      – Маршал Савиньяк, – вновь подал голос Придд, – разрешите внести в рапорт доклад полковника Гирке.      – Разрешаю.      Еще б не разрешил. Впрочем, доклад от Гирке Лионель уже слышал, и вряд ли он поразит его сильнее.      – Господин маршал!      – Сэц-Алан? – Лионель повернулся на дрогнувший голос. Порученец бы его из-за мелочи не беспокоил. – Что-то срочное?      – Генерал Реддинг, – многообещающее начало, ничего не скажешь, – просил передать диспозицию, также доложили о дриксенском разъезде к северо-востоку от Гельбе, генерал Хейл запрашивает разрешение отпустить отряд поймать вражескую разведку. Просили также передать, что завершены приготовления к похоронам.      Лионель резко поднял руку, но было поздно. Сэц-Алан говорил слишком быстро, чтобы слова не сорвались. Савиньяк обернулся на Придда, тот, бедняга, аж побледнел. Сложить один и один для него оказалось проще, чем лепить доклады.      – Прошу прощения, – полковник опустил голову, но его голос не дрогнул, – я не знал.            ***            – Приехали! – объявляет Арно. – Ты доволен?      Конечно, он не доволен! Но Валентин видит перед собой относительно чистый водоем, Савиньяк достает из седельной сумки пару чистых полотенец, и Валентин почти готов его простить за дурацкую выходку с грязью.      – А если бы дождь?      – Если бы дождь – мы бы сюда не поехали.      Справедливо. Но всё равно глупо! Валентин подводит к воде сначала мориска, тот изящно проходит по краю камышей, ополаскивая копыта. Валентин чувствует себя почти предателем: обратно придется тащиться через ту же грязь.      – Ты уверен, что другого пути нет?      – Есть, вообще-то, – признается Арно, привязывая гнедого, – но я подумал, что после грязевых ванн у тебя прибавится энтузиазма искупаться.      И вот кто после этого зараза, а? Валентин смеется в бок серому и с готовностью скидывает мундир. Его тоже надо будет потом хотя бы ополоснуть и повесить сушиться, благо, деревьев хватает. Лето скоро кончится, и кто знает, когда выдастся возможность окунуться. Валентин дотрагивается до макушки – грязь почти высохла и поселилась там плотной коркой. Ничего, вода смоет. Вода еще и не такое смывала. А вот то, что придется чапать в мокрых ботинках – это плохо, но их придется помыть.      – Ты долго еще будешь копаться? – Арно стоит на деревянном выступе – всё-таки озерцо не настолько и дикое, – разводит руки и медленно падает, в последний момент подгибая колени и поднимая тучи брызг. Его одежда беспорядочно разбросана, Валентин же складывает вещи аккуратнее – привычка. Особенно важно не перепутать грязные с чистыми.      Савиньяк доплывает до середины водоема и раскидывает руки морской звездой на поверхности. Неужели вода успела настолько нагреться, чтобы южанин не выпрыгнул оттуда киркореллой? Или, может, Арно насколько привык к Торке, это Валентин шаркался в столице.      Подойти к самому краю мини-причала, миновав наполовину вытащенный гвоздь, крутануться на пятках, сделать шаг назад, вставая на пальцы, закрыть глаза, глубоко вдохнуть, задержать дыхание, подождать одно мгновение, пока голова закружится, и ухнуть вниз, одновременно выдыхая, чтобы вода не забилась в нос. Неглубоко, чуть больше человеческого роста, на дне ил и шершавые водоросли, ногу задела мелкая рыбёшка и тут же скрылась в неизвестном направлении, возмущенно булькнув.      Валентин выныривает, отряхивает голову и проводит руками по глазам. По телу проходит дрожь, оно не согласно с такой резкой переменой температур. Валентин коротко вздрагивает, когда плеч касаются нежные руки, стирая с них остатки грязи. Ладони перемещаются к волосам, льют на них озерную воду, ласкают за ушами. Валентин закрывает глаза и поворачивается, заплывая прямо в объятия Савиньяка. Вытянуть ногу вниз, на несколько мгновений нырнуть и снова вытащить голову, почти чистую.      – Холодно, – шепчет Арно, прижимается к телу, держась одной рукой за деревяшку. Губы у него синие, Валентин накрывает их своими и обхватывает его руками за плечи.      – Зачем тогда прыгал? – Валентин лениво брызгает зеленоватой водой прямо в глаза, как только разрывает поцелуй. Арно слепо трясет головой, коротко прикасается губами к виску и тыкается носом в ухо.      – Я уже говорил, что у тебя начисто атрофировано чувство юмора? Или ты его всё на Та-Ракана истратил, а новое еще не отрастил?            ***            Непривычно притихший шурин сидел в кресле с книгой в руках. На лоб падали волосы, глаз не было видно, а одинокой огонёк слишком плохо освещал страницы. Граф Гирке помаялся, так и не решился спросить, но подошел и зажег еще одну свечу.      – Валентин?      Герцог Придд вздрогнул, будто очнулся ото сна, и скомкано поблагодарил, еще сильнее вцепляясь в переплёт. Что бы ни случилось, это не его дело, с другой стороны, в штабе всё в порядке, а если бы произошло что-то с семьей, ему бы написала Ирэна…      Гирке отошел к столу и взялся за чернильницу, вспомнив про Ирэну. Он давно хотел ей написать, но всё не приводилось случая. В комнате повисла какая-то напряженность. Август водил пером по бумаге, с трудом складывая слова в предложения, Валентин читал, хотя, точнее, смотрел в книгу. За всё время Гирке еще ни разу не услышал, как перелистывались страницы. Слишком тихо.      – Валентин, что-то случилось? – письмо домой было послано к кошкам, Август встряхнул шурина за плечо и чуть не отшатнулся. На бумаге расплывались мокрые пятна.      – Вы знали, – ровным голосом бесцветно произнес Валентин, – что виконт Сэ?..      Арно Сэ? Так в этом всё дело? Гирке мысленно стукнул себя по лбу: нужно было сразу рассказать, а теперь Валентин наверняка нарвался по незнанию на Лионеля, а тот умеет расшатывать психику и доводить. Хотя довести герцога Придда – нужно постараться.      – Несколько дней назад, – кивнул Август, – мы делали последний обход по границе, нашли их разъезд. Все были убиты, я сразу послал весточку Лионелю. Прости, – Гирке сделал попытку улыбнуться, сжав плечо родственника, – не думал, что тебе это будет интересно.      – Да, – быстро сказал Валентин, – всё в порядке.            ***            Валентин держит в руках холодные ладошки, на сей раз они намного холоднее его собственных, даже странно. Он подносит ледяные пальцы ко рту и дышит на них, пытается согреть, а дрожащий от холода Савиньяк только раздраженно дёргает плечами.      – Вот сейчас увидит нас кто-нибудь, – бормочет Сэ, – и наступят веселые деньки.      Валентин не отвечает, пытается растереть одеревеневшую кожу. Арно, конечно, сам виноват, что его отправили стоять на стене в дозоре, но не навестить его Валентин не мог. И правильно, как оказалось, сделал: к обеду поднялся жуткий ветер, погода резко испортилась, солнце заслонили сизые тучи, а с неба изредка спускалась пара снежинок. Ничего шерстяного Арно с собой взять, разумеется, не догадался, а приносить ему запретил Ариго со словами «пусть посидит и помёрзнет, может, придумает что». Это было, конечно, правильно в чисто воспитательных целях. Но на редкость негуманно.      Валентин прижимает дрожащие руки к груди и накрывает их своими. На то, что кто-то там может что-то увидеть, ему исключительно фиолетово. Для него сейчас существуют лишь полупрозрачные синие ладошки, которые обязательно надо согреть, неважно, что при этом думает их обладатель.      – Тёплый, – шуршит Арно и неловко расстёгивает пуговицу на полковничьем мундире. Потом немного поднимает руки и расстёгивает вторую, просовывая заиндевевшие ладони под тёплую ткань мундира. Шаг вперед, Савиньяк склоняет голову и касается лицом шеи Валентина, закрываясь от ветра. Даже сквозь рубашку чувствуется холод и дрожь.      – Грейся, – бесцветно бурчит Валентин, дыша на светлую макушку. Хоть бы шляпу надел, дурень! Пальцы расстёгивают пару пуговиц на рубашке и сухо касаются кожи. По телу пробегают мурашки, позвоночник ухает куда-то вниз. Арно тяжело вдыхает запах его тела, скрывает начинающие согреваться руки под слоями ткани, шало и холодно касается затвердевших сосков. Валентин обнимает его, прижимает к себе, и уже не так буйствует ветер, да и дождь со снегом почти перестает висеть в воздухе вечерним туманом.      Арно медленно поднимает голову, ведет носом по шее, нос у него тоже ледяной, но это уже не страшно, Валентин наклоняется и целует зовущие бледные губы, сухие, почти недвижные. Савиньяк отвечает будто лениво, хотя правильнее будет слово заморожено, приоткрывает рот, из которого вырывается облачко пара, прижимается так близко, как может. Дыхание обжигает, кружит голову, опускает руки к позвоночнику и ниже, сердце бьется чаще, где-то в животе пульсирует чувство опасности, а губы сталкиваются, требуя большего, щедро делятся друг с другом теплом.      – Хочу тебя, – исступленно шепчет Арно в краткой паузе между поцелуями и кладет голову Валентину на плечо, тяжело дыша. Руки вновь горячие, грудь тоже горит огнем, к голове приливает кровь, сердце колотится как бешеное, отдается стуком не только в груди. Валентин еле вспоминает, где они находятся, одинокий порыв ветра приводит его в чувство. Арно, кажется, тоже что-то такое чувствует, неохотно отстраняется, неспешно застегивая пуговицы на форме.      – Вздумаешь еще раз сюда прийти – захвати касеры, – Арно не смотрит на него, но нетрудно догадаться, что будет скользить в черных глазах.      – Ты же при исполнении. Не положено.      – Целоваться при исполнении тоже не положено, – хмыкает Савиньяк, застёгивая последнюю пуговицу и беря руки Валентина в свои. Теперь всё как надо: валентиновы ладони холоднее.      – Про «нельзя целоваться» в уставе прямо не прописано, – короткая улыбка, которую можно принять за улыбку разве что с перепою, – а про выпивку вполне.      Арно фыркает, бурчит что-то вроде «зараза!» и делает шаг назад. Руки всё еще помнят только что покинувшее их тепло, ладони привычно поправляют и так идеальный воротник. Хочется вновь протянуть руку, сжать ладони и уже не отпускать.      – Обходите посты, полковник?      Райнштайнер! Валентин отсчитывает один удар сердца и поворачивается.      – Так точно, мой генерал, – приди он на минуту раньше, всего на минуту… – Всё в порядке.      – Не сомневаюсь, – фыркает бергер, а затем его глаза неожиданно теплеют, – но на всякий случай проходите здесь с проверкой раз в пару часов. Виконт Сэ может иногда быть непредсказуем.            ***            – У тебя нет какого-нибудь подходящего случаю ритуала?      – Есть. Но думается мне, что граф Савиньяк захочет похоронить брата по олларианским традициям.      Жермон вздыхает. И ведь, как всегда, бергер не имел в виду ничего плохого, просто высказал, как есть. Проще от этого, конечно, не становится, но когда рядом ледяным айсбергом возвышается нечто такое незыблемое, как Ойген Райнштайнер, думать становится намного проще.      – И всё равно лучше бергерский ритуал, – буркнул Ариго, за что поймал укоризненный взгляд.      – Ты слишком пристрастился к мистериям, Герман. Не думаю, что родственники виконта Сэ будут в восторге от твоей идеи. Ты должен бы заботиться о своих родных, а не думать о чужих.      – Мои родственники меня не спрашивали, как их лучше похоронить, – огрызнулся Жермон и сам устыдился. От неприятного разговора его избавил очень кстати появившийся Валентин, щёлкнувший каблуками еще с порога.      – Если у вас рапорт – с ним к Лионелю, – пошутил Ариго, – или к кошкам.      – Я к вам, – Жермону показалось, или Зараза сделал попытку улыбнуться?      – Лионель тебя, как понимаю, послал к последним, – перед Ойгеном можно было, наверное, не церемониться. Тем более что Райнштайнер учтиво отвернулся к окну и покручивал прядку волос. Впрочем, в том, что он слышит каждое слово диалога, Ариго не сомневался.      – Маршал Савиньяк, напротив, запросил подробный письменный отчет, – ответил Придд, чем еще сильнее запутал всех.      – Ну и зачем тогда ко мне?      – Я… – Валентин осёкся, забыв вдохнуть, а потом совершенно отчетливо произнес: – хотел запросить у вас разрешения на выход с отрядом за пределы крепости на другую сторону реки.      – Вот так. Обычно разрешение вроде не требовалось.      – В свете последних событий я считаю своим долгом уведомить моего генерала.      Ну точно, Зараза. Жермон фыркнул и подкрутил усы. «Уведомить» – это наверняка значило, что мальчишка все равно пойдет шпионить вне зависимости от того, отпустит его Ариго или нет.      – Герман, – подал голос Райнштанер, лишь только Придд, щёлкнув каблуками, испарился из комнаты, – он обычно не приходит за такой мелочью, так?      – Ну да, – Жермон почесал в затылке. – Я сам удивился.      – Интересно.      – Что именно тебе кажется интересным?      Бергер не ответил. Ариго захотел обидеться и не смог.            ***             – Смотрите, однако, виконт, какая интересная градация, – Валентин улыбается уголками губ, – решения Первого маршала исстари считаются истиной в последней инстанции, но при этом герцог Алва никогда не гнушался нарушением приказов.      – Герцог Алва, – виконт с досадой дёргает шевелюрой, – был явно не в себе, когда давал вам звание. Признайтесь, полковник, чем вы его так подкупили, если, конечно, на вас не сработали родственные связи?      – Ваши намёки, теньент, не имеют никакой логической и смысловой подоплёки. Позвольте в этом случае вернуть вам любезность и напомнить о крайне выдающихся успехах ваших старших братьев и отца.      – В отличие от вас, полковник, – с нажимом шипит Арно, – моё звание вполне заслужено.      – Я с вами не спорю, – очень серьезно подтверждает Валентин, – что вы за два года очень успешно выслужились до теньента.      – Вас за два года шарканья во дворце, видимо, научили довольно неплохо облизывать сапоги начальства. Мне интересно, когда талигойская кожа вам наскучит и вы решите попробовать на вкус дриксенскую?      – Не раньше, чем когда вам придется по вкусу талигойский фетр, – огрызается Придд, задирая подбородок.      – А вам, я гляжу, не терпится ближе познакомиться с моими сапогами.      – Вы опять всё сводите к некорректной банальщине, – морщится Валентин и отзеркаливает жест Савиньяка, огладившего эфес шпаги.      – Баста! – генерал Ариго с утра, вроде, не умел мгновенно перемещаться, но к обеду, видно, открыл в себе эту мистическую способность. – Что между вами опять происходит?      – Я счел своим долгом, – гордо поджимает губы Савиньяк, – напомнить полковнику Придду, на чьей он стороне. И осведомился, помнит ли об этом сам полковник.      – А также счел своим долгом, – не остается в долгу Валентин, – усомниться в приказах Первого маршала, считая себя, видно, достаточно компетентным, чтобы судить поступки герцога Алвы.      – Сколько вы еще будете прикрываться именем герцога Алва, полковник Придд?      – Ойген! – возопил Ариго. – Сделай так, чтобы они перестали грызться! Сил моих нет!      – Молодые люди, – строго прикрикивает бергер, – отставить ломать комедию!      Адресовав друг другу по прожигающему насквозь взгляду, Валентин и Арно одновременно отворачиваются. Валентин незаметно улыбается, являя генералам ровную спину. Райнштайнер наверняка всё уже понял, вот и изображал перед Ариго волшебника.            ***            – Вернулись?      Райнштайнер возвышался суровой снежной глыбой у входа в конюшню. Валентин вытянулся по струнке.      – Мой генерал, я получал разрешение…      – Я помню.      Ойген наклонил голову и оглядел слегка заснеженного полковника. Конь не устал, мальчишка, скорее всего, привязывал его где-то за переправой, а «отряд», судя по всему, состоял из одного-единственного человека.      – Узнали что-нибудь?      – Узнал. Я могу составить рапорт…      – Полковник Придд! – Райнштайнер не повышал голос, это, кажется, ветер на мгновение притих, чтобы слова бергера зазвучали громче. – Отвечайте мне только «да» или «нет», вам всё понятно?      – Да, мой генерал, – Валентин вмиг посерьёзнел и неловко щёлкнул каблуками. По такому-то морозу понятно, что насквозь промёрз.      – Вы ходили один?      – Да.      – Вы сказали кому-нибудь о том, куда поедете?      – Нет.      – Полковник Гирке знает о вашей поездке?      Валентин едва заметно побледнел и ответил с краткой задержкой.      – Нет.      – Вы лжете.      – Я не говорил полковнику Гирке, что я поеду! – все-таки голос Придда дрожал, и явно не от холода. – Я всего лишь спрашивал у него про место, где он видел разъезды в последний раз. Я направился в том же направлении и нашел брод, по которому солдаты переправляли обозы на время вынужденного отступления.      – Расскажете это генералу Ариго, – кивнул бергер, – но сейчас вам нужно другое.      Валентин опустил взгляд и вцепился в поводья. Серый мориск нервно переступил с ноги на ногу и ткнул хозяина в бок. Стоять на морозе он не хотел.      – Маршал Лионель уезжает завтра, – бросил Райнштайнер, освобождая проход в конюшню. – Это ваш последний шанс спросить у него то, что вы хотите узнать.      – А вы…      – Я этого не знаю, – жестко отрезал Ойген и направился к крепости. Придд начинал его раздражать.            ***             Язычки пламени трескаются и разлетаются по железным прутьям. Валентин так давно не сидел перед настоящим камином, что уже почти забыл, насколько это тепло и завораживающе. Рыжее пламя лениво мажет по стенкам и укутывает трещащие деревяшки. Герцог лениво сидит на коврике, сложив ладошки на колени и выпрямив спину.      – А кочергу ты, видимо, проглотил.      Знакомое тепло касается плеча. Мундир Валентин давно скинул, теперь на нем одна рубашка, и прикосновение, обещавшее стать секундным, задерживается дольше. Скользит чуть ниже по руке, обнимает за плечо.      – Зачем тебе кочерга?      Арно, наверное, и сам уже забыл, зачем ему нужна была кочерга. Виконт Сэ дорвался до шеи и теперь вдохновленно водит по ней губами и носом. Валентин прикрывает глаза и старается не двигаться, только слушает, как трещат дощечки, очень похоже на тихие звуки поцелуев Сэ. Герцог отклоняется назад, откидывая голову, и грудь Арно вполне успешно служит импровизированной спинкой кресла. Пальцы обжигающе прикасаются к запястьям, ведут по бёдрам к коленям и обратно.      – Сюда может кто-нибудь войти, – пытается воззвать к гласу разума Валентин и слышит в ответ бездумное угуканье. Слишком хорошо, чтобы встать и куда-то уйти.      Руки Арно царапают по паху сквозь штаны и залезают под рубашку, оглаживая живот. Валентин поворачивает голову и находит мягкие губы, с готовностью обхватывающие его собственные. Поцелуй выходит слишком нежно, почти целомудренно, Валентин поднимает руку, чтобы прикоснуться к шершавому подбородку, притягивая ближе, обещая большего. Ему приходится еще сильнее отклониться вбок и спружинить рукой, чтобы не упасть, Арно почти валит его на злосчастный ковер и сжимает рукой штаны в том месте, где им становится слишком тесно. Изо рта Валентина вырывается краткий стон, когда Сэ нажимает чуть сильнее, который он тут же ловит губами и накрывает очередной волной. Арно придерживает его за талию, чтобы окончательно не свалиться, но, похоже, савиньячьему терпению скоро тоже настанет неминуемый конец.      – Слушай, только не здесь, – Валентин еле отстраняется от поцелуя, почти задыхаясь, и вцепляется пальцами Сэ в рубашку. Арно облизывается. Его черные глаза отражают янтарные огненные отблески от камина.      – Куда?      – Ко мне ближе, – Валентин пожимает плечами и старается не задумываться о том, где сейчас лежит одна из рук Арно. Похоже, в такие моменты Савиньяки начисто перевешивали кровь Рафиано, и виконт Сэ обращался в потомственного оленя.            ***            – У вас что-то срочное, полковник? – Лионель смотрел на карты и не видел половины. Или просто не хотел видеть, или он думал совсем не о том. Явление на пороге Придда возвратило к необходимости быть маршалом, и Савиньяк задумался, хочет он за это исполнительную змею пристрелить или поблагодарить.      – Я слышал, что вы уезжаете завтра, – бросился Спрут с места в карьер, сделал паузу и продолжил. – Я не получал приказаний от генерала Ариго насчет того, что делать с угрозой северного наступления, но счел своим долгом разведать местность.      – Вина? – учтиво улыбнулся Лионель, делая приглашающий жест. Придд не сдвинулся с места и еле заметно покачал головой.      – Благодарю. Я обязан просить у вас распоряжений.      – У вас есть рапорт?      – Да, мой маршал.      Ну и ну, даже отчет уже умудрился состряпать. Лионель глянул протянутые карты и пометки и чуть не присвистнул. Исполнительность «полковника Заразы» действительно стоила разговоров и слухов о ней. Теперь Ли, по крайней мере, знал, на кого можно будет сгрузить дела на случай, если где-нибудь случится катастрофа. Эдакая мини-версия Росио, ему бы еще подрасти и выбить дурь из башки. Впрочем, то, что Придд когда-нибудь неминуемо дослужится до маршала, у Савиньяка сомнений больше не вызывало.      Лионель поднял взгляд. Валентин стоял прямо, в зрачках застыли ледышки, под глазами темные круги, руки по швам и стянутые в хвост волосы. По-хорошему, Спрут напоминал хорошо побитую собаку.      – Вам вправду нужны мои приказы? – как можно более удивленно спросил Лионель, делая вид, что совершенно поражен рапортом. Валентин вздрогнул, сжал губы, набрал воздух и совершенно отчетливо выговорил:      – Да, мой маршал.      Выдержки тебе не занимать, это да. Вот только на мальчишку было жалко смотреть. Савиньяк мысленно зарычал, впервые в жизни жалея, что он не выглядит благодушно настроенным Эмилем.      – Валентин! – прикрикнул маршал. – Если вы хотели что-то спросить – спрашивайте!      Придда передернуло, он нервно пригладил волосы, взгляд забегал по полу, а потом неожиданно прямо посмотрел Савиньяку в глаза.      – Пожалуйста, – как же этот надрывный шепот не походил на отчётливые военные фразы, – где похоронили Арно Савиньяка?            ***            Нелепо хлопнувшая дверь, поцелуй прямо с порога, похожий на бой, неистовое столкновение, когда пальцы зарываются в волосы, ладони прижимают лица сильнее друг к другу, а из горла вырывается краткий стон. Еле-еле нашарить в кармане ключ, вслепую вставить его в замок и повернуть, краем затуманенного сознания услышав долгожданный щелчок. Они теперь совершенно одни.      Валентин сползает по стенке и выдёргивает ключ от комнаты из замочной скважины. Одиночество давит на виски стойким ощущением, что всё должно быть не так. Металл холодит ладонь, ставит клеймо, поэтому ключ летит куда-то в сторону стола, он найдет его завтра, потому что больше из этой комнаты нечему исчезать.      Шаг будто в танце, повернуться, завести ногу назад, привстать на носочки и настойчиво потянуть в сторону кровати. Падение кажется невесомым, руки держат за плечи, с нажимом ведут по шее, находя пуговицы мешающейся одежды. Мазнуть языком по губам, подставить поцелуям уши, коротко поймать ртом глоток воздуха, когда дыхание обожжет ключицу. Горячее дыхание, горячая кровь, горячие пальцы, сплетающиеся, ласкающие, нежные.      Пальцы, вцепляющиеся в простыни в немом бессилии, сжатые губы, зажмуренные глаза, разметавшиеся по подушке волосы. Стон, похожий на вой, смех, похожий на плач. Беспокойно крутящаяся шея, взлохмаченные каштановые пряди, беспокойно мечущиеся руки, поджатые колени, сложенные пальцы, закрывающие рот и нос, глушащие прерывистые вздохи. Дрожащее одиночество на смятых покрывалах.      Смятые покрывала, откинутая куда-то подушка, водопад прикосновений, иногда случайных, иногда намеренных, плавные жесты, будто в полусне. Поймать губами краткую улыбку, повалить на спину, развести непослушные колени, впиться поцелуем в белоснежную шею. И после одинокого порыва ласково целовать кончики пальцев, следить взглядом за подрагивающими ресницами и шепчущими какие-то нелепости губами.      Шепчущими прощения, прощания, обещания, клятвы, пустые, потому что Валентин знает, что ничего уже не изменится, не вернется. Что никогда больше не коснуться льняных волос, никогда больше не услышать исступленный шепот, не прижаться к плечу, легонько прикусывая чувствительную кожу, не услышать в ответ шипящее ругательство.      Прикусить губу, обнять сильнее, не выдержав, застонать прямо в ухо, а руки нежно водят по обнаженной спине, сжимают, будто последний раз в жизни, будто первый раз в жизни, будто завтрашний день обещает не наступить. Нервный смех прорывается вместе с беззвучным вскриком, и хочется дольше продлить мгновения, заставить время остановиться, замереть, лишь бы только не выпускать, не отстраняться.      Кровь бьет в висках, сердце колотится и сжимается, подушка глушит всхлипы, но остается только сжаться в комок и вспоминать-вспоминать-вспоминать. В глазах – вьюга, по ставням колотит снег, или почти дождь, барабанит по стеклу, долбит в грудь ледяными осколками. Холодно. Одиноко. Как никогда больно. Ни забыться, ни провалиться в сон, Валентин не уверен, что ему поможет даже вино.      Рука скользит по одеялу в надежде вслепую нашарить теплую спросонья кожу и лениво обнять. Пустые покрывала слишком холодные для того, чтобы даже предположить, что там кто-то лежал, и это кажется диким, Арно не жаворонок, любит просыпаться поздно, а сейчас умудрился ускакать еще до рассвета. Вот ведь олень! Или может, он дождался, пока Валентин заснёт, и ушел, неровным почерком накарябав записку из пяти слов.      Повернуться на боку и открыть глаза, но в этот раз все немного по-другому: Валентин точно знает, что никого не увидит, даже все вещи будут лежать там, где он их оставил с вечера. Колышется занавеска под легким сквозняком, на столе – ключ и непотревоженная уже несколько дней бумага.       «Мы объяснимся, когда я вернусь». Воистину, волшебное начало новых отношений.      И совершенно неправильное их завершение.            ***            В Савиньяке вместо снега шел липкий дождь. Он лениво скользил по окнам, оставляя пыльные следы на стекле, туманом ложился на деревья. День был похож на вечер, вечер был похож на утро, утро не отличишь от дня, только ночь еще можно определить по цвету неба. Тогда оно было не серым, а черным. И непроглядным. Ни тебе звезд, ни луны по таким облакам. Свечи прогорали почти мгновенно, Арлетте уже надоело их зажигать по новой. Руки дрожали, и на рукаве серого платья растекалось восковое пятно.      Графиня сидела за дубовым столом, и перед ней лежало несколько писем, написанных таким знакомым почерком. Нужно будет их убрать в шкатулку. Бумага промокла насквозь, её нужно высушить, обязательно нужно будет высушить.      – Ты злишься?      – Не на тебя, – покачала головой Арлетта, медленно гладя по эфесу привезенной старшим сыном шпаги. Имя Арно снова не принесло счастья своему владельцу. Какая ирония.      – Мама, – Ли опустился на колено и поцеловал сухую ладошку. Да, Арлетта, держись. То ли еще будет. – Ты больше ни одного из сыновей не похоронишь, обещаю.      – Клянись!      – Клянусь, – послушно прошептал Лионель.      – Вот и живи, – припечатала графиня. – Ты видел это убожество?      – Середина зимы, – старший, как всегда, был на редкость понятливым, – достать живые цветы практически невозможно, учитывая все эти гонки, войну.      Арлетта строго посмотрела на сына. Тот опустил взгляд и вздохнул.      – Прости. Прости, что я у тебя такой дурак. Не уберег. Даже не похоронил нормально.      – Дурак, – согласилась Арлетта и прижала к коленям белокурую макушку. – Росио всегда говорил, что искусственные цветы – это пошло. Это как искусственная любовь: не портится долго, а радости от нее… Но настоящие бы еще быстрее по такому холоду погибли. Так что был бы ты еще большим дураком.      Лионель промолчал.      – Видно, правда, один такой дурак нашелся, – через паузу с теплотой в голосе добавила графиня, гладя по светлым волосам сына. Ли поднял голову, удивленно моргнув. Лицо красное, под глазами мешки, вот ведь маршал, называется. Надо потом отправить его проспаться.      – Лионель, – улыбнулась Арлетта, сжав ладонь сына, – ты не знаешь, кто подарил Арно ворох тех чудесных сиреневых лилий?