Bad

#np Tablo ft. Jinsil - Bad Когда очередная неуверенная и уже почти дотлевшая улыбка Исина стремительно исчезает с бледного лица, натолкнувшись на концентрированную, плохо скрываемую непереносимость, он уже привычно с силой отрывает от изуродованного сердца небольшой кусок, до режущей во всём теле боли представляя, как долго и судорожно умирает в пальцах, оставляя влажный кровавый след на кончиках, его никому не нужная, бессмысленная любовь. Внутри мало что осталось за столько лет, слившихся в один нескончаемый чёрно-белый день, но всегда находится ещё что-то живое и нервное, оголённое, не избитое до смерти, куда можно ударить сильнее и ощутимее. "Плохо, любовь это так плохо". Лухан говорит, что нельзя так поступать с самим собой, становясь бесхребетным и покорным, делая из личности во всём повинующуюся тряпку, что давить гордость, воспоминание о которой совсем исчезло из груди, оставив лишь блёклый след, не разрешено никому, а особенно, если это касается гордости Исина. Исина, который, кажется, совсем в другой жизни был полон звонким счастьем и ласковыми улыбками, наивно-детским желанием делать мир ярче и теплее и помогать. Исина, который уже почти не может плакать только потому, что ничего не осталось. Лухан думает, что доброе сердце в нынешние времена – недостаток, от которого нужно избавляться с самого детства, выковыривать и расцарапывать безжалостно, раздавливать в себе, потому что он знает, что чем шире ты раскрываешь объятия, тем проще тебя распять, и эта мысль пережила уже сотню лет, но осталась всё такой же актуальной. Исин сам себе забивает гвозди в ладони, водружая на жертвенный крест под оскорбляющие крики распалённой толпы, но он не понимает почему-то, что в его жертве никто не нуждается. Было бы лучше, родись он таким же холодным и бездушным, как тот, кто теперь так безгранично над ним издевается, ради болезненной, уродской забавы калеча тело и безвозвратно пуская в кровь по строго дозированным каплям самый сладкий яд, который только можно вообразить. Лухан не хочет верить, но чувствует, что когда-нибудь, просто вот «вдруг», Исин, и без того уже трещащий по швам так оглушительно-громко, что дыхание сбивается, сломается, не оставив себе даже права на «возврат». Он не борется за себя и подходит к Пропасти ближе и ближе, ведомый дьявольской рукой, к пальцам которой тянется в поисках тепла, которое никогда не получит. "Когда ты познал любовь, твоё сердце заболело. Ты становишься гораздо хуже, чем думаешь". Исин чувствует себя абсолютно выпитым и заведённым до максимального состояния напряжения, умирающим, ему не хватает сил сделать хотя бы маленький вдох, потому что резкие боли где-то там, слева, доводят до жутких слёз, но он кое-как держится, не смея показать кому-нибудь насколько слабым, никчёмным он стал. Хотя все и без него уже знают это. Когда в жизни нет ничего, кроме дыхания другого человека, обжигающе-насмешливым, унижающим шёпотом гуляющего по обнажённым предплечьям, стирается абсолютная грань между «тогда» и «сейчас», и всё забывается, подчиняясь воле горячих губ. Он может терпеть вечность, если понадобится, так думает, и лживо-заботливой рукой положенные под язык незаконные таблетки, после которых через несколько минут начнётся исключительно разноцветное, психоделическое в лучших традициях кокаиновых ночей шоу, не кажутся чем-то лишним, пока он может биться от накатившей истерики в любимых руках и без сомнений быть открытым настолько, насколько от него потребуют. Жёсткий секс под наркотиками – даже звучит жутко, но Исин старательно давит внутри себя рвотные позывы, обманывая и уверяя, что это будет в последний раз. Ему невыносимо страшно, но он не открывает рта, когда остро заточенное лезвие, играясь, проходится по покрасневшей коже, ненавязчиво легко, но заставляя с уже ужасом, запускающим уставшее сердце на полную, напряжённо наблюдать, где же именно Ифаню захочется проверить «тонкость». А ещё молиться про себя беспрерывно, потому что синяков много, и боль определённо будет такая, что губы снова окрасятся алым от несдерживаемых криков и бесполезных просьб. Он изменится, не сейчас, но когда-нибудь точно. Новая ложь окропляет кровью кристально чистый снег, навсегда, кажется, похоронивший под собой воспоминание о человеке, которого когда-то звали Чжан Исин. Бэкхён истерически злится и громко кричит, желая увидеть хоть что-то в почти застывших глазах, умоляет перестать, становясь на колени и до побеления сильно сжимая чужие руки, сбежать, сделать что угодно, лишь бы оказаться далеко настолько, чтобы разорвать связь. Он видит свежие порезы и всё же припухшее от долгих рыданий практически серое лицо. Он ненавидит Ву Ифаня за то, что тот делает с его лучшим другом, ненавистью самой чёрной и жгучей, вызывающей яростные слёзы, но всё же бессильной – пока Исин любит, бесполезно пытаться что-то изменить. Бэкхён не знает, почему так случается. Почему Исин, тот самый Исин, который в жизни грубого слова не сказал никому, не ударил и не обидел, который всегда так ярко сиял своей отзывчивостью, превращается в убогое подобие раба, безропотно выполняющего любую просьбу своего надзирателя? Почему постоянно смотрит на него с таким трепетным восхищением и непоколебимой, неубиваемой любовью, желая получить хоть что-нибудь в ответ, но постоянно натыкаясь на раздражение и злость? Почему именно он? Какие грехи нужно отмаливать, чтобы заслужить это? Исину нельзя думать. Исину нельзя говорить. Исину нельзя просить. Всё, что остаётся – только приносить извращённое удовольствие, потому что такие, как Ву Ифань, не имеют никакого понятия о том, что может быть что-нибудь ещё. Бэкхён знает, что Исин нравится многим. Нравился, во всяком случае, пока не стал «личной шлюхой» некоронованного принца. Есть действительно хорошие люди, готовые принять его. Которые тоже любят, которые разрываются от боли и всё той же бессильности, которые могли бы помочь вырастить из пепелища новую жизнь. Но никто из них не имеет для Исина никакого значения, пока нечеловечески красивый ублюдок грубо раздвигает его ноги и оставляет новые лиловые пятна на теле. Даже та отвратительная ночь, когда Ифань вдруг решает «поделиться» игрушкой с друзьями, не отворачивает Исина от него, хотя ему больно так, как никто представить не может. Его рвёт на части и просто рвёт, он задыхается от прожигающих кожу насквозь слёз, нескончаемым потоком заливающим лицо и шею, он, плача, громко и отчаянно просит «Фань, пожалуйста, пожалуйста, не надо», но хищно наблюдающие за ним глаза, бездонную черноту которых не сможет испить сам Дьявол, молча приказывают продолжать, подавая команды и демонстрируя дрессировку. Хотя, кажется, именно тогда он, наконец-то, ломается. "Что хуже тебя, такого плохого? Разве что я, тот, кто не может стать лучше ради тебя. Я падаю и становлюсь хуже, Я становлюсь хуже других людей". Исин продолжает любить и прощать, но у него теперь нет сердца, и больше нечему болеть. Исин вырывает из себя всё. Исин перестаёт существовать.