| Part 2: Tale of foe |
Что произошло? Ох, если б только знать, что произошло. Красноволосая шлюха был их сообщником? Или всё-таки последнее, что я увидел, было падение без чувств от сильного удара по голове — и миленький двухметровый хастлер ни при чём? А если нет и это хорошо разыгранная сцена по заранее продуманному плану? Почему здесь так холодно… Глаза постепенно привыкли к темноте, я разглядел светлую щель под дверью в… камеру, куда меня заключили. Надеюсь, что это обычная комната, хотя больше похоже на морозильник. С усилием встал, ноги не слушались: на лодыжках, как и на запястьях, стёрта кожа от тугих верёвочных узлов. Вязали на совесть. Моряки или военные. Нечаянно наткнувшись рукой на стол, я ойкнул и испуганно зажал себе рот. Если сюда сейчас придут похитители, сообразив, что я оклемался после транспортировки и того ужасного укола в член, то… Блядь! Мой член! Я невольно вскинул голову, скрипнув зубами. Ну конечно, кому я мог ещё понадобиться в таком качестве. Морис. Он всё-таки добился своего. Шустро, однако, оправился от провала, и суток не прошло, опять кого-то купил или продал и заручился крайне весомой поддержкой, пиратов-головорезов — или всё-таки военных, без разницы. А я, как дурак, не верил. Поджог не удался, а одно намерение преступлением не является. И я почувствовал себя в такой безопасности, за картонной стеной самоуверенности в собственной неприкосновенности. Ведь законы на моей стороне. И в какой заднице сейчас эти законы? Я смеялся, как над глупой шуткой, не допуская и мысли, что преследование и насилие в цивилизованном мире, в сердце Нью-Йорка… невозможно? Что он не осмелится? Калейдоскопом в голове пронеслись два года работы в конторе, встречи, улыбки, рукопожатия, мирно гудящий сервер, бесконечные метры обжатых проводов. И Николь. Через секунду образы смялись, как бумага в сжатом кулаке, под давлением других, тяжёлых и прижигающих воспоминаний. О чертовски обаятельном голосе, плавных манерных жестах, терпеливом полуголодном ожидании в глубоких синих глазах. Как раскалённым металлом, приложенным к гноящейся ране, прорисовалась каждая черточка его несравненного лица. И я в тоске чуть не завыл. Ангел, как далеко простирается твоя власть, чтоб вызволить меня из этой передряги? Наверное, прошёл час. Я заставил себя ни о чём не думать. Сидел неподвижно, в холодном оцепенении, потирая глубокие кровавые борозды на руках, вздыхая от этой боли и встряхиваясь: я боюсь уснуть, я не спал уже со вчерашнего дня, но тем страшнее будет, отрубившись, проснуться уже в другом месте. С кем-то. Отталкивающим и богомерзким. В конце концов, до меня дошло несколько простых истин. Что я могу надеяться сколько угодно. Но я всего лишь барашек в загоне, которому спокойно перережут горло. Что мне не только перережут горло. Что я так беззащитен, со мной вообще вытворят абсолютно всё, что на ум взбредёт. Что… лучше отставить глупую детскую надежду, то есть — что вампир не придёт. Или придёт, когда мне больше всего на свете захочется никогда не встречаться с ним взглядом. Если я хочу спастись и даже остаться невредимым, я должен: — выбросить из головы, что я программист. — забыть раз и навсегда, что я безвольный, хрупкий и женственный мудак, никогда в жизни не заглядывавший в тренажёрный зал. — распрощаться со званием куколки и слюнтяя, прятавшегося если не за мать (поскольку она и так не годится даже на роль швабры для половой тряпки), то за крепкого широкоплечего повара. Итак, я один, и помогу себе только сам. Я поднялся во весь рост и в темноте постарался воссоздать собственную фигуру. Благо, рисованием в 3D-max и Адоб Иллюстраторе я достаточно назанимался. Стоп! Никакой компьютерной чепухи. Я мужик, обычный мужик, ну… нарисовал себя маркером в воображении. И сейчас, «глядя» на себя, озадаченно чешу репу. Что ж, телосложением я не вышел. Ростом тоже не очень. За морду лица — только на конкурс в пансион благородных девиц отправлять. А ещё эти волосы, ими скоро полы можно будет подметать вместо той швабры и тряпки. Какого хрена я ни разу за последние пятнадцать месяцев не сходил к парикмахеру? Канат мне из них всё равно не сплести, сил и мастерства не хватит, да и по длине недостаточно будет, если я, предположим, сижу на чердаке Эмпайр-стейт-билдинг. Что весьма сомнительно, конечно, но… В общем, сгодятся они мне разве что задушиться. Нервно сглатываю слюну и иду вдоль стен, искать выключатель. Нашёл. В потолке зажглась одна, но очень яркая лампочка. Я испуганно выключил её и возблагодарил Бога за то, что успел увидеть при одной вспышке света кем-то забытый на столе фонарик. Отлично. При свете фонаря я обследовал комнату: помимо массивного стола, привинченного к полу, два пластиковых стула, маленькая узкая кушетка. Кажется, рост свой я поругал зря, целиком я на неё не помещаюсь. В углу нашлась тумбочка о трёх ящиках, в которой валялось несколько журналов довольно унылого порнографического содержания и туалетные принадлежности. Я до последнего надеялся обнаружить среди них бритву, но нет, облом. Не такие ведь и дураки, эти мои сраные похитители. Зато там оказались маникюрные ножнички и расческа. Заранее представляя разочарование своего насильника, я обкорнал пышную шевелюру сначала в две трети длины, потом беспорядочно отхватил всё, что доставало до плеч, и с мстительной ухмылкой разбросал по комнате. Пусть убирают потом с языком на плече. Нет, не жаль мне волос. Стричь этими тупыми короткими ножницами было сложно, свою неровную причёску я могу сейчас только угадывать и глупо хихикать. Я бы отрезал ещё. Но ножнички сломались. На голове осталось ровно столько, чтобы Энджи мог зарыться носом и заплакать. Ох, Энджи… Только увязнув по шею в дерьме, понимаешь, насколько безразлично то, с кем ты спал раньше и чем вообще занимался. Остается лишь одно желание. Забыть, чем занимался я сам, будто этого никогда не было. Я никому не признаюсь, ни психиатру, ни палачу, ни тебе. О том, как мне стыдно, безумно стыдно, и жаль. Что всё произошло именно так. Лучше бы этого распутного чуда с красными вихрами я не увидел. Потому что… я хочу тебя, Эндж. И люблю только тебя. Но хочу и его. Я не до конца распробовал измену. α^ Меня порядочно носило из стороны в сторону. Вкус губы отца имели такой, что никакому абсенту не сравниться по силе и скорости действия. Пронзили и жуткой концентрированной горечью, и адской болью, вонзившейся через рот, а вышедшей где-то между лопаток, облили волной незнакомых кислосладких глюков, оставив кислый винный осадок. И теперь я чувствую, как по венам растекается мягкий и щадящий, чуть тёплый, но всё же смертоносный яд. От него в голове распускаются светящиеся зелёные цветы, а в глазах двоится, но я в сознании, пока ещё в сознании. Потому что не могу поверить, что сижу, обнявшись с Дезерэттом, который то ли брат мне, а то ли дед, мы так и не сумели это выяснить. — Когда мы пойдём, м-м… вызволять… Кси? — имя вспомнилось с трудом, а язык еле ворочался. Я испугался и попытался посмотреть демону в глаза. Он только рассмеялся. — Малыш, кто «мы»? Пойдёшь только ты. Быть сатаной — значит быть рабом на короткой хозяйской цепи. Я вымолил себе время лишь до полуночи, и оно скоро истечёт. Что касается Дэзечки, то попробуй его уговорить составить тебе компанию, но, поверь, проку от укуренного и обдолбанного серафима будет мало. — Но ты же сказал! Сказал! Что прилетел помочь! Дьявол, ты меня обманул. Никакой ты мне, в жопу, не отец! — Энджи, послушай, — Асмодей протянул ко мне руки, но я быстро пересел по другую сторону от Дезерэтта и спрятался за широкой спиной, в его исполинских крыльях. — Ладно, слушай оттуда. — Что, без прикосновений твой голос имеет не так много силы? — вредно осведомился я, выглядывая из-под верхнего крыла и отплевываясь от красного пуха. Интимный шёпот серафима, пожаловавшегося, что ему щекотно, я нагло проигнорировал. — Малыш, армия Всевышнего дислоцируется на небесах. Армия ангелов-повстанцев, нареченных демонами, поселилась в так называемом аду. Люди живут на земле, между нами. И как люди не могут произвольно шататься по небесным хоромам или в приёмной моего Владыки, так и мы не можем ходить по земле когда нам вздумается. То, что я здесь сейчас перед тобой, — грубое нарушение закона. — А как же Дэз? Чем он отличается от тебя? — Дезерэтт пал с самой вершины милости божьей. Ибо был Его любимым посланцем и первым среди равных серафимов. И он пал дважды, в первый раз, когда восстал, а второй — когда пришёл к Люциферу и забрал должность, хуже которой нет и ничего не было. Зато она позволяет ему вольно перемещаться по всем пространственным измерениям. Он провожает в последний путь самоубийц. Он их ангел-хранитель, если можно так выразиться. Как видишь по количеству алкоголя и наркотиков, которые он принимает, ему самому не очень по вкусу склонять людей к суициду. Зато он подаёт собой яркий пример. — Даже здесь ты не удержался и съязвил, Мод, — глухо прошептал серафим и обернулся ко мне. — Всё верно, и отец тебе не солгал, очаровашка-дьяволёнок. Его помощь ты почувствуешь, когда тебя оставят твои собственные силы и вера в себя. Тогда тебя подхватят самые сильные крылья и самые любящие руки духа, могущество которого высвобождают неуёмная ярость и страх за тебя. А я… я пойду с тобой. Я люблю Ксавьера, что бы ты там обо мне ни думал. Это и моё дело. Только я променял всю силу на земную слабость, отдав за героин нечто большее, чем деньги. Я умею менять внешние облики, но это всё, что мне осталось здесь, в остальном я как обыкновенный смертный. Берёшь ли ты меня с собой? — Беру. Только куда нам податься? Отец?.. Асмодей не ответил, напряжённо царапая что-то острым ногтем на стенке бокала с искрящимся абсентом. — Моя помощь начнется отсюда, малыш. — Что? — я взял у него бокал и непонимающе прочитал. — Имя? Кто это? — Малыш, ты был так захвачен живописанием своего рождения, что даже не спросил, почему ребёнок был один. А ведь вас было… — Двое! Демон! — по телу расползлась неприятная дрожь и липковатый ужас. — Но здесь же… — Я не ждал близнецов. Мне просто нужен был наследник. Когда моя дева умерла, я взял у неё лишь один плод. — Тогда как? Откуда? — Когда всё закончится, спроси у меня об этом ещё раз. А сейчас ступай, — демон постучал алым ногтем в надпись на стекле. — Я даже не знаю, кого могут так странно звать! — Золотых дел мастера, между прочим. Он часовщик-ювелир, и ты в любое время дня и ночи найдёшь его за работой в тайной мастерской Ulysse Nardin. — Но она же, наверное, в Швейцарии! — А серафим тебе на что? — Мод потрепал Дезерэтта за крыло, тот почему-то застеснялся. — О Господи, — я прижал кулак ко лбу, заставил себя закрыть глаза и медленно сделал вдох. — А что же я спрошу у этого гения, когда прилечу? «Здравствуйте, простите, что валюсь вам как снег на голову, меня к вам аист, то есть серафим шестикрылый принёс. Я тут паренька потерял, а отец-демон посоветовал мне обратиться к вам. Ничего, что я из Америки, а мой сопровождающий укурен в хлам, и мы с вами как бы даже не знакомы, но вы ведь поможете, да?» Асмодей досадливо поморщился. — Ты можешь не слушаться и не верить мне, и быть может, через недельку получишь своего любовника обратно. По частям. Плохо осознавая, что делаю, я вдруг бросился перед ним на колени и взмолился: — Но если ты знаешь, где Ксавьер и что с ним, почему не подскажешь, не шепнешь всего одно словечко, я же не прошу отвести меня за ручку или поразить всех врагов ударом грома… — У Господа есть власть остановить все войны в мире, голод и бедствия, рабство и расовое неравенство, прекратить бессмысленную жестокость и даже упразднить смерть. Но он не сделает, никогда так не сделает. И потому, чтобы вместо него не сделал такой, как я, у меня и связаны руки. Прости. Ты пройдёшь этот путь. Потеряешь возлюбленного или обретёшь его — зависит только от тебя и твоей воли. Захочешь преодолеть себя — одолеешь и противника. В тебе течёт моя пламенная и ледяная кровь, ты от рождения одарён небесной красотой. И я дал твоей душе всю мощь своих адских легионов. Из них, как из бездонного резервуара, ты будешь черпать силу. Освободи свой разум. И ты почувствуешь… — демон, и до этого стоявший чуть наклонившись к шестикрылому наркоману, неожиданно впился в его губы в глубоком поцелуе. Я потрясённо помотал головой, но они перестали обращать на меня внимание. Кошмар, но, по крайней мере, понятно, в кого я удался такой извращённый.* * *
Я всё-таки уснул, примёрзнув к полу. Трагично, но не смертельно. Дверь отворилась с громким скрипом, собственно, став причиной пробуждения. Сонно похлопав глазами, я увидел тело в кожаной куртке и штанах цвета хаки, заносившее в камеру подносы с едой. «Охранник», — мелькнула первая мысль. Он выше меня на две головы и крепче раза в четыре. Его грубые армейские ботинки были вымазаны грязью, какая бывает после дождя в сельской местности. И к ним немедленно прилипли мои отрезанные светлые волосы. Поглядев на них, я почему-то вспомнил о матери и брате. Как они там? Будут ли обо мне беспокоиться? Вызовут полицию, будут думать о похищении и выкупе? Или сразу об убийстве? Я к ним ни грамма заботы не проявил, так что не удивлюсь, если они благополучно забудут обо мне через пару дней. Кажется, небритый громила, поставленный на охрану, заметил горечь и разные другие грустные штуки в моих глазах и застыл с подносом, совсем чуть-чуть не донеся его до стола. У него такое глуповато-неловкое выражение лица, аж смешно. Неужели кому-то ещё знакомы угрызения совести? — Пожрать принёс? А теперь убирайся, — нет, это не я, не мог я такого сказать. И всё-таки сказал. Чувствую, как онемели кончики пальцев, как заледенели коленки и локти — и чувствую слепую, сильную, но ужасно беспомощную злость. Зачем я так? Ведь сейчас разозлится он… От удара я отлетел к стене, но благодаря холоду, сковавшему всё тело, мало что почувствовал. Огромным кулаком грудь словно обожгло и вдавило вовнутрь, сминая в пюре ребра, лёгкие, сердце, на пару секунд — и всё. Боли нет. В ушах шумит, но я расслышал: он закрыл дверь и провернул ключ. Только жрать я не буду. Подохну от голода, но не притронусь к еде, в которую Бог знает что могли подсыпать.* * *
— Зачем ты его ударил?! Блак, ты охренел? — Он грубил… — Достаточно было пощёчины! Он нежнее любой путаны, с которой ты когда-либо устраивал перепихон, и не приучен к такому обращению! — человек зашипел потише: — Вернись и извинись перед ним. Потом заставь его сесть за стол и поесть. Если будет упираться, можешь применить силу, но в пределах разумного! Ты меня хорошо понял? Чтоб я потом не нашёл ни единого синяка. Корми хоть с ложечки, но он должен всё съесть. Пошёл. Блак неуклюже поклонился и двинулся обратно к железной двери. Человек, распекавший его, пошёл в прямо противоположную сторону и вскоре вышел из здания. Дальше он шел не спеша, вразвалочку, внимательно наблюдая за сновавшими вокруг людьми в военной форме, добрался до автомобильной парковки, но в свою роскошную машину сесть не успел. К нему подбежал первый помощник, подобострастно отдал честь и выпалил скороговоркой: — Господин фельдмаршал, вас хочет видеть какой-то штатский, говорит, вы его знаете. Некто Морис, фамилию назвать отказался. — Передай ему: то, за чем он пришёл, теперь моё. Если у него ещё останутся вопросы — выведи его вежливо за территорию базы. Разрешаю сопроводить до самого дома, — он широко улыбнулся, привычным движением развалившись на кожаном сиденье, поднял боковое стекло и приказал шофёру: — Трогай.