Radical

| Part 2: Tale of foe |

Δ^ Я не спал. И не знаю, кто смог бы спать, находясь рядом с молодым полуголым оборотнем, дышавшим во сне так глубоко и ровно, словно Нежити в нём никогда не ночевало. Я не замечал, как изгибаюсь на кровати, в точности повторяя позу, в которой он лежит, пока не прижался. Да уж. И отстраняться поздно: Ксавьер моментально пригрелся и привалился ко мне. Забыл, наверное, перепутал… с кем лежит в постели. А, к чёрту, к чертям собачьим всё, я помню его розовощёким комочком на руках у акушерки, я помню… Максимилиана. И жизнь под сенью старого греха. Мы все носим внутри маленького злого духа и не можем угадать, когда он вырвется наружу, но Бог не додал малышу чёрной похоронной краски из своей палитры, и Кси родился кристально чистым. Он не заслужил проклятья Зверя, как не заслужил и ненависти и отчуждения отца. Он мог бы вырасти белым удавом, чудесным, единственным, последним из оборотней, ведь даже Хэлл лишился второй сущности. Нет, не то. Я так привык врать и притворяться и сбегать от своих мыслей, убеждая себя до такой степени в ловко придуманной лжи, что перестал различать, где правда. Где она вообще осталась? Господи, ведь я думаю только об одном. Если бы существовал способ освободить его! Искоренить из его души адскую печать, кровавое знамя апокалипсиса, подарить нормальную человеческую жизнь. Искоренить… клятый »radical». А если способ есть? Возможно, Ангел… Нет, Демон! Демон вполне мог знать. Хотя откуда? Хотя почему нет? Но это бессмысленно, он умер, и даже Ангел умер. Но если попросить Моди… Попросить… Нет, нет, Моди нельзя ни о чём просить, это чревато крупными неприятностями для всех. Но если всё-таки попытаться? Рискнуть. Попросить его смягчить приговор. Позволить Ангелу встретить своего «брата» в аду. Позволить тому рассказать о Звере. И если есть хоть малейшая надежда избавиться от зла внутри, то Демону известно — как. Но Асмодей… Я полностью отдам себя в его власть, меньшего он не затребует взамен. Чертовски неудобно жить под колпаком. Δ Кто-то поскрёбся в дверь. — Войдите, — негромко, но внятно сказал Дэз, не желая двигаться и тревожить сон малыша. — Сэр… — Жерар, занёсший ногу через порог, остановился и растерянно отвёл глаза, — я только хотел сказать, что к мессиру Санктери гость, которого он ждал. — В чём проблема? Пусть заходит тоже, — серафим спрятал крылья, кроме одного, которым укрывал Кси, и в комнате сразу стало просторно. Повар посторонился, пропуская посетителя, и остался стоять. Похоже, его очень интересовало, кто будет вести диалог. — Здравствуй, Джонатан. Ксавьеру положено отсмотреть ещё пятнадцать минут сна, подождёшь? — Не помню, чтоб нас представляли, парень, но ход твоих мыслей мне нравится, — Джонни на цыпочках прокрался поближе к кровати и вытащил руки из-за спины. — Вот меч, который Кси просил привезти, пока сидел взаперти. Как я понимаю, моя помощь больше не требуется и я зря его забирал отсюда. — Есть мнение, — тихо процедил Дезерэтт, — что тебе следует унести эту штуковину как можно скорее и никому не проболтаться, что она у тебя дома за шкафом спрятана. Сечёшь тему? — Да, — врач хмыкнул. — А ты любопытный образчик постапокалипсиса и киберпанка. Микросхема череп не жмёт? — Спасибо, не жалуюсь, — в тон ответил Дэз. — Спишь и видишь мой хладный труп на своем столе? — О, заиметь тебя после смерти для опытов было бы слишком большой роскошью, я не осмелюсь просить. Ведь скромность — главное украшение патологоанатома, — Бакстер наклонил голову, пытливо всматриваясь в стальные, сильно оплавленные по краям глаза серафима. — Ты из тех ребят? Признаться, я ожидал увидеть на твоём месте Ангела. — Я временно исполняющий обязанности Ангела, — Дэз скривил губы в слабом подобии улыбки. — С должностной инструкцией знакомлюсь, видишь? — А инструкция не против? — с дурашливым сомнением вопросил Джонни, переходя на шёпот: Ксавьер внезапно пошевелил ногой всего в полуметре от него. — А я не спрашивал. Но думаю, что он согласен на всё. Забегался, изнервничался. Очень утомился, — серафим любовно собрал разлетевшиеся по подушке светлые волосы и приоткрыл нежную шею. — Смотрю и плачу, Джонни, смотрю и плачу. И боюсь дотронуться. Хочется, колется, жжётся и терзает. Тебе это знакомо? — Однажды имел несчастье соприкасаться с одним милашом из вашей братии, — патаном скользнул взглядом по молочно-белой коже на боку и животе Кси. — Он тоже теперь один из вас? — Угадал. — Тогда ему стоит держаться подальше… от своего же клинка, — Джонатан качнул головой в каком-то неопределённом, но угрожающем жесте. — Медицинский колледж, будь он неладен. Меч исписан, исцарапан и исчёркан латынью, мелко-мелко, но так плотно, на каждом квадратном сантиметре металла по три десятка символов, мне дух захватило, пока читал. Там много недобрых слов, парень. И, что немаловажно, они сохранили силу через две тысячи лет. Силу, несущую смерть и забвение. Распад в пыль. Проклятья на проклятьях, отправляющие всех немёртвых в ад или, может, в крематорий — я не дочитал. Испугался. Что? Ты смотришь на меня так, будто я пересказываю тебе старую, вконец надоевшую историю. Я опять не в теме? — Мы знаем этот меч всю эру, с Рождества Христова, — с усилием пробасил серафим. — У него и имя есть, но называть не буду, иначе призову его силу к действию. Просто забирай. И прячь. В урочный час к тебе придёт солдат дьявольской армии. Придёт за ним. — Кто? — Милаш. — Ох, — по телу врача побежали мурашки, и были они предательски приятными. — А он?.. — Он всё тот же. Инкуб, превращающий в безвольную тряпку одним неласково произнесённым словом, приходящий безоружным, но убивающий легко и голыми руками вырывающий из тебя душу, соблазняющий телом, в котором нет красоты, оно устрашает… и всё равно вводит в искушение и поджигает. Его сверхмассивный взгляд исподлобья, небрежное прикосновение, плавное движение навстречу, едва слышимый вздох — и ты сделаешь всё, вообще всё что угодно, лежащее далеко за пределами твоих возможностей. Не боишься? — Боюсь. Но о нём так легко и славно мечтается, под хруст распиливаемых костей и хлюпанье кишок, отделяемых от брюха… — Джонни лукаво поднял кончики губ. — Теперь понятно? Рисунки кровью на крови, образ совершенства, в котором всегда будет больше кровищи, чем совершенства. Образ носферату или вампира, плевать. Для меня он милаш. Я ведь тоже не кружева плету. — Не устаю поражаться вам… ну, людям. Твоя профессия хуже того, чем занимается просто убийца или просто гробовщик, намного хуже их вместе взятых. Ты копаешься в трупах, Бакстер, расчленяешь и сшиваешь. Неужели это был твой сознательный выбор и добрая воля? Ты получаешь удовольствие от холода морга и зловония мёртвой плоти? — Я перешёл дорогу нескольким неприятным типам, парень, и мою лицензию на медицинскую деятельность аннулировали. Я хирург, — Джонатан вытащил клинок из ножен и рассеянно попробовал пальцем лезвие. — Нейрохирург. Говорят, был неплохим врачом. Но я уже не помню. Последний раз живой человек ложился на мой операционный стол более десяти лет назад. После снятия с должности мне оставалось два пути: вернуться в Висконсин, откуда я родом, и работать официантом в придорожном кафе, принадлежащем моей матушке; или остаться в больнице, спустившись на три этажа вниз. Я остался. Лицензию, понятное дело, восстановили. А репутацию и достоинство растоптали и торжественно спустили в унитаз. — Не порежься, Джонни Би, — выглядывавший из-за пышного оперения Ксавьер был похож на птенца, сонного и немножко забавного. — Ты так разоткровенничался… — Много успел услышать, дружок? — Бакстер, тепло улыбнувшись, помог ему отогнуть тяжёлое крыло и сесть. Серафим, которому это красное крыло по идее принадлежало, почему-то прикинулся чучелом серафима и не подавал признаков жизни. — И ты тоже, — Кси встрепенулся. — Фрэнсис зовет меня «дружок». Почему? — Это возраст, определённо, возраст. Я стар, твой фельдмаршал стар, все мы на ладан дышим и только зря крадём у молодых воздух, — врач от души расхохотался испугу в глазах малыша. — Эй, не слушай меня, я достаточно наболтал уже всякого лишнего твоему диковинному спутнику. Кстати, кто он? — Друг, — тихонько выдал Ксавьер, смутившись. — Ты уверен? Ты и Ангела сначала охранником представил. — Не уверен! — огрызнулся программист, получив укол стыда и раздражения. — И ни в чем не могу быть уверен. Вся подлость в том, что таблетку с сывороткой правды заставили проглотить только меня, а я бы с удовольствием послушал всех остальных под мухой, раздетыми, распятыми и колесованными. — Эй, эй, не злись, — Джонни сел на корточки и забрал его холодные ладони. — Однокрылый птах любит тебя, я не сомневаюсь, что и Ангел родину за тебя продаст… — Я, между прочим, не однокрылый, — пробурчал Дезерэтт, подымаясь и встряхиваясь. — О, ожил, прекрасно, — патологоанатом подмигнул Ксавьеру и продолжил: — Генералу, от которого ты улизнул, доверять я бы не стал, но ты узнал его лучше, чем родная мама, потому что узнику, приговорённому к казни через сожжение или повешение, традиционно рассказывают самое сокровенное: обугленные косточки мало что выдают после. Меч я пока придержу, буду резаться вместо тебя, маленький, так что мне пора домой, пить чаёк и есть печенюжки. Устраивает? — Вполне, — Кси застенчиво коснулся его лба, стирая какую-то серую пыль. Нет, то был пепел. — А Энджи знает, что он для тебя «милаш»? Ты звал его?.. Джонатан покачал головой. — Он бы послал меня в глубокий нефтепровод за телячьи нежности и был бы прав. А ты чертовски ловко притворился спящим. — Мне снится одно и то же. Страшное, — Ксавьер заставил себя не дёргать плечами и опустить их. — Я боюсь досматривать и радуюсь пробуждению как ненормальный. И не так уж много я услышал. Я с радостью верну тебе репутацию… — Не надо, — голос Джонни стал сухим и непререкаемым. — Решай свои проблемы, дружок, и не лезь в чужие. Если я окажусь в полной жопе, то и тогда не наберусь наглости тревожить тебя и твоего дьявольского, хмф… — Милаша, — подсказал Дэз, давясь от смеха. — Его звали милаш, милаш и патологоанатом из нефтепровода штата Висконсин, только этой осенью, в кинотеатрах. Хорошая затрещина прервала анонс, а врач спрятал клинок в ножны и собрался на выход. — Надеюсь, что ты достаточно сильно любишь Кси, парень, — с нажимом сказал Джонни, поравнявшись с Жераром, всё это время безмолвствовавшим в дверях. — Иначе не смог бы так искусно насмехаться над тем, что тебе самому портит жизнь. Яйца были бы недостаточно крепки. — Что он имел в виду? — озадаченно спросил Ксавьер, наблюдая, как серафим по очереди машет крыльями, выпрямляя их перед полётом. — Отсутствие выбора, — хмуро ответил Дезерэтт и поманил его к себе. — Давай, запрыгивай на ручки. Ты хотел в лунный город, ты получишь его сейчас. — Погоди… Дэз… Но воздух превратился в живую биомассу, плотную преграду, рассечённую надвое, и острый край порезал ему приоткрытые губы. Ксавьер захлопнул рот и зажмурился.