Сказка о Доме

Скитаются по болотине бледные огоньки. В антрацитово-черном небе зябко ежатся колючие октябрьские звезды. Мерцают фосфорически огромные Невидимкины глаза. Теплится робко в руках Бывшего Жильца свечной огарок. А впереди высится, скорбная и сиротливая, громада Дома. Колючий кустарник отгородил его от остального леса непролазной стеной, а плющ разросся на его стенах столь густо, что издали Дом кажется то ли причудливым холмом, то ли древним фантастическим курганом. Впрочем, те, кому нужно, несмотря ни на что, знают и помнят – это Дом. «Мы зачем тут? Нехорошо. Пойдем!» – Невидимка капризно дергает Жильца за рукав теплого пальто. Но он неотрывно смотрит на безмолвную громаду, словно силясь разглядеть сквозь густо заросшие стены и заколоченные окна нечто спрятавшееся в самом сердце осиротевшего и неприютного Дома. Наконец, Жилец, словно очнувшись, ласково гладит Невидимку по голове: «Бука ты моя, Бука… Картинка-Невидимка… Я, видишь ли, староват для игр. Мне никак забывать нельзя. Побудем тут». Бука дуется, мол, не хочу-не буду, ишь выдумал. - Садись-ка вот тут, рядышком, - ласково говорит Жилец своей спутнице, - я повспоминаю, а ты посидишь. На вот яблочко. Опускается на груду палых листьев под дубом, роется в карманах и извлекает крупное яблоко, обернутое в чистенький носовой платок. Протягивает спелый душистый плод своей спутнице. «Не хочу сидеть! Ешь сам свое яблоко», - бурчит Бука. Однако же, усаживается рядом с Жильцом и начинает уплетать предложенное угощение, по-детски держа его двумя руками. В этот момент она напоминает маленького смышленого зверька. - Мне скучно. Расскажи что-нибудь… - Сказку? - Угу. - Какую? Хочешь, про лес? - Про лес не хочу. Сама знаю. Сама могу. - А про город? - Ты сто раз рассказывал. Другую хочу. - А про дом? Про то, какой он днем бывает? Ты же не гостила днем у меня? - Не хочу про дом... Он страшный, старый и весь на клетушки поделен… - Комнаты. И он ведь не всегда таким был. Когда-то он был не старше нас с тобой... И выглядел не то, что сейчас: уютный и чистый. Там всегда было светло, даже ночью, и всегда играла красивая музыка… Невидимкины глазенки так и блестят, врешь, поди, Жилец. Не бывало такого! - Бывало-бывало... А как случилось, что не стало всего этого, я тебе и расскажу. Слушай… Невзлюбил Старик Невестку, сил никаких нет. Что молодуха ни сделает – все не так. Что ни скажет – не эдак. Дом-то у него не дом, а Научная Станция. И он никакой не «дедушка», а что ни на есть, Смотритель. Так поди ж ты! Белых занавесок понавесила, патефон с музыкой завела. Никакой науки не сваришь. Хорошую невесточку сын домой привел. И сын, сын-то туда же. Кровиночка родная, надежа и опора, преемник, Миролог будущий! Где только нашел-то такую! Молодуха же и впрямь – за словом в карман не полезет, смышлена, смешлива, нрава светлого да ласкового. Посмотрит – рублем подарит. Сама собою ладная: брови черные, глаза лучистые. Хозяюшка: и пир горой приготовит, и дом как надо приберет. Но при всем при том, родом не из Городских. Все в лес, да в лес. Вот что Старику покоя не давало, вот что тревожило. Как пройдет молода-молодешенька по чаще – после нее черти что! Он уж ей и так, и сяк объяснял: наука, не положено. А она, ты глянь, я тебе в доме не Закон, а ты мне в лесу не Указ. И все тут. Слова не скажи. Мужу хозяйкиному от таких страстей хоть в петлю: и отца жаль, и за жену сердце болит. Он к Старику, мол, не сердись на нее, папенька, не из Городских она, не из наших. У них свои обычаи, у нас свои. Не ругал бы ты ее, хорошая ведь, умная да ласковая. Внуков тебе народит, нянчиться будешь. А наука, что наука? До тебя сто лет была и после тебя еще сто лет будет. Так Дед ему: такой-сякой, немазаный-костяной! Из-за проклятой бабы отца родного предать! Дело всей жизни опоганить! Не дам. Нет на то воли моей. Опечалится сын от таких речей, да к жене. Кисонька-ласонька, не таи обиды на отца, редкой доброты человек, да как овдовел, сущим бирюком заделался, работой живет. Ты с ним повежливей, поприветливей. Послушает его Хозяюшка, послушает и в ответ: да как уж и подступиться к нему не знаю. Я его Дедушкой величать, а он бранится, я в доме приберу – все не по его, из лесу листьев да ягод принесу, потешить старика – так выбросит. Как же, миленький, сладить с ним? Так и не уживемся. Стали молодые дело решать, совет держать. Так и сяк судили-рядили, и на том сошлись, что народят ребеночка, может Старик впрямь успокоится: станет за внуком ходить да и гневаться позабудет. Мало ли времени прошло, много ли, понесла Хозяюшка и к назначенному сроку родила. То-то было радости в Доме, то-то веселья! Рос ребеночек крепеньким, хорошеньким, любознательным да смышленым. И Старик помягчал: даже прогулки лесные невестке прощать начал. В общем, пошло у них дело на лад. Зажили вчетвером в мире и согласии. Вот только не было б несчастья, да счастье помогло. Скоро сказка сказывается, да еще скорее время летит. Минуло малышу шесть годков. Матушка на сына не нарадуется: помощник растет. Одна у нее отрада – Рыжик-Лешик, Мальчонок-Лисенок. Она в лес – и он за ней, да не шалить-баловать – помогать идет. Огоньки на болоте зажигать – сызмальства умеет, лесовиков кормить – сам завсегда сбегает, дотемна обернется, туман из овражков повыгнать, хоть нелегкое дело, научился. Отец в мальце души не чает, до чего смышлен, до чего любознателен! Учится прилежно. Грамоту еще о прошлом годе осваивать начал, чтением-письмом овладел. Все на лету схватывает. То же и Дед-Смотритель во внуке оценил и счел, что тот к науке пригоден. Сердечно привязался Старик к малышу, шибко переживал за него. Оно и понятно: раз сын такой – тетеха-тетехой, так внук уж точно Мирологом хорошим вырастет, исследования дедовы продолжит и знания приумножит. Так и принялся Дед Лисенка к наукам приобщать, даже дневник малышу специально из города выписал. Чего бы плохого Старик делал? Так нет же, учить-учит, но вдогонку приговаривает: ты, малыш, матери не слушай, она всем пригожа, только вот умна сердцем, а не головой. Ее знание – и не знание вовсе, так, к затылку заковырка. Вот я-то да! Ученый, Миролог, как есть, законы земные ведаю: сколько звезд на небе, какие деревья в лесу растут, куда и откуда ручьи текут и какие озерца питают. Все-то у меня измерено, сосчитано, в списки записано. Ты меня, миленький, слушай, науку мою усваивай, кровиночка моя… Запомнил Лисенок стариковы речи и стал со временем матери сторониться. Смекнула хозяйка, откуда ветер дует, спровадила из Дому мужа с сыночком, а сама к Деду подалась. Ты почто, старый, ребенка против меня настраиваешь? Совсем из ума выжил? Где ж видано, чтоб дитя матери родной дичилось? Разве бежит волчонок от волчицы, разве летит стриженок от стрижихи? А дед ей: длинна коса у тебя, а ум короток. Сама рассуди: мальчонке скоро седьмой год. Ему учиться надобно, в город, в школу. Вырастет, в университет поступит, Мирологом сделается. Будет ему все на свете известно, везде ему будет почет и уважение. А тут что? Лес глухой да болото гнилое. Пропадет он тут. Только Невестка от своего не отступается: что пользы в книгах твоих? Что пользы в таблицах твоих? Мертвые они, ничего не значащие! В них что? Цифры одни. Цифрами разве выскажешь облака? Таблицами выразишь ли росу на диких травах? Со страниц пожелтевших живую жизнь узнаешь ли? Пользы от твоих писаний никакой, только пыль одна. Дед от такой дерзости аж затрясся весь, пятнами багровыми пошел. Как смеешь ты такие речи мне выговаривать? Ты, лесная, неученая?! Сама без разумения, так еще и ребенка Просвещения лишить хочешь. В Доме Закон есть, в Городе есть. А в лесу что за закон? Безобразие одно! Никакого порядка нет, логики никакой! А это не положено, потому, как все без ума творится по своей воле, естественный ход природных вещей нарушает! Не дам тебе, отродье беззаконное, ребенку жизнь покалечить. Не сойти мне с этого места, если через месяц не отвезу парня в город, в учение не отдам! И тебя не спрошу, черти б тебя, окаянную, взяли, один черт, да три, да еще тридцать три, проклятое! Плюнул старый Хозяйке под ноги да пошел вон из комнаты, а она возьми, и за ним кинься, за руки его хвать: не губи, Дедушка, глупа была! Не отнимай Лисенка от меня! Пуще прежнего рассердился Дед, напустился на Невестку с кулаками… Вернулись к вечеру отец с сыном домой, лесных гостинцев полные корзины принесли. Тут тебе и грибы, и ягоды, и коренья целебные. Встречай, Хозяюшка, добытчиков, ужином корми, спать укладывай! Глядь, нет на крыльце Хозяйки, пусто. Почуял муж недоброе, стремглав в Дом. Ходит по комнатам, во все чуланы заглядывает, ненаглядную свою зовет. Да молчит все, ни звука, ни голоса. Кинулся тогда он к Старику. Тот сидит в лаборатории своей чинный, важный, довольный, что кот на масленицу. Подступился к Деду. Где ж, батюшка, жена моя, а тебе невестка? Зову-не дозовусь, Лисенок вот по ней плачет. А Старик заулыбался так и отвечает: ушла красавица твоя восвояси, в чащобу непролазную, откуда явилась. Вас из Дому выпроводила, и сама – шасть за порог, только и видели. Невмоготу, говорит, по закону вашему жить, приволья мне нет. С тем и ушла. Схватился муж за голову. Ты зачем, старый, из дому ее отпустил! Ночь на дворе, в лесу неспокойно, пропадет! Подхватился, Лисенка угомонил, крепенько расцеловал, достал из чулана ружьишко легонькое, фонарик масляный, с тем за порог и сгинул. Трое суток несчастный по оврагам, через буреломы блуждал. На четвертое утро, как светать стало, домой пришел: грязный, оборванный, ружьишко в озере утопил, фонарь в глухом елошнике потерял, да так и не отыскал жены своей. Сел на крыльце, голову руками обхватил и заплакал, наплакался, да и уснул там же на крыльце. Дед его давай будить, в Дом звать. Проснулся муж, на Старика волком смотрит, слова в ответ не говорит. Взошел в дом, в комнате своей заперся и молчит. Так и повелось с того дня: когда светло за окном, сидит лисенков отец у себя, носа не покажет, а когда вечер настанет, потемнеет лес, загудит по-ночному, снарядится горемыка как бог пошлет и в чащу. До самых серых рассветок скитается, милушку-разлапушку свою ищет. Ребенок по Дому ходить стал как потерянный. Отец его как не узнает, а к Деду сам нейдет и не ластится, как чует что неладно со стариком. Неделю этак прожили, и другую. Не заметили, что месяц минул. Настала пора мальчонку в город везти, в учение отдавать. Ввечеру перед отъездом начал Дед внучонка в школу собирать. Целый чемодан вещами набил. Только стал учебники в портфель складывать, глядь, сын в дверях стоит, на него смотрит, глаз не отводит. Старик ему обиженно, с ехидцей говорит: что, мол, в лес нейдешь, жены не ищешь? Я-то думал, ты этот обычай себе надолго завел. Или отступился от своего, одумался наконец?... А тот все молчит, ни словечка в ответ. Долго Дед ему еще таким манером выговаривал, а как замолчал, видит, сын вовсе на него как на чужого глядит: ты мне, старый, зубы не заговаривай. Некого мне в глухомани лесной искать. Знаю я, что сотворил ты, черт. Черт ты бумажный и есть! Душу человечью на почеркушки свои никудышные выменял. От того так румяны щеки твои, и спина пряма, как у молодого. О, как страшно зыркаешь на меня своими бельмами! Напитался ты кровушкой живой, чистыми слезами бородищу утер. Знаю, знаю все про тебя. Нашептала мне в лесу травка-повилика о делах твоих. Все мне известно! Уж дудки! Не одурачишь. Я тебя и бесовскую твою повадку раскусил теперь… Примечай же, старый, лес за тобой поглядывает, всю правду о тебе знает… Смекнул Старик, что сын не в разуме, метнулся к нему: очнись, родненький, что говоришь такое! Какой грех приписываешь! И кому?! Отцу родному! Очнись, в себя приди! Куда там! Обвел сын комнату взглядом незрячим и поплелся восвояси. А в полночь глухую достал из-под кровати пеньковую веревочку, на балке под потолком закрепил да и удавился. Как нашел его Дед под утро, так и обомлел. За голову схватился. Ах, я старый дурень, что натворил! Сына родного до петли допустил! Ни дна мне, ни покрышки! О-хо, взял грех на душу… Выпроводил Лисенка вокруг Дома погулять, о смерти отцовой ни словечком не обмолвился. Вынул мертвеца из петли, обмыл, как положено, обрядил. Опосля уж мальчонку позвал и объяснил, как дело было. Поплакали они вдвоем, погоревали. А как третий день настал, схоронили покойника. С той поры и стал дом в упадок приходить. В комнатах не прибрано, окна немыты, скатерти не стираны, полы не метены. Что Дом, то и Старик: сдал совсем. Все ему чудилось, что в окна глядят на него. Сам же как выглянет – вкруг дома лес да и только, нет никого. Свет включать перестал и внуку не велел. ЧуднО от этого было Лисенку и боязно. А как приспело Деду время помирать, беспокойный стал, будто не успел чего, дело неоконченное оставил. Так и отошел в тревоге и томлении. Погрустил над ним внук, попечалился. Созвал лесовиков, да и предали земле останки. Стал мальчик один жить, за Домом следить. Только, разве ребенок малый с таким хозяйством в одиночку управится? Благо еще, повадился к нему в гости лесной народец, не бросили сироту в беде. Год так прошел, невмоготу стало Лисенку одному жить, собрал он нехитрые свои пожитки, деньги взял, какие Дед завещал и уехал в город. И долгое время стоял дом пустой и заброшенный, покуда не наступил тот окаянный октябрь с дождями, грязью и чудовищными комиссиями… Давно уж в белесом небе растворились последние звезды. Догорел огрызок свечи, а Жилец все сидел на груде теплых осенних листьев и рассказывал. И Невидимка поначалу вслушивалась в его слова напряженно и недоверчиво, с опаской поглядывала на еле различимую дверь заброшенного Дома. Но вот уж посветлел Дом, и отпали от него немощные плети дикого плюща, растворились в солнечном сиянии колючие заросли, исчезли с окон гнилые доски. Заалели за кипельно-белыми занавесками яркие цветы герани. И навстречу Невидимке и ее другу вышли на порог мужчина и женщина. Они были восхитительно молоды, и глаза их лучились от счастья. Они улыбались приветливо и махали рукой своим долгожданным гостям. Именно в этот момент Бука поняла, что все теперь будет только хорошо, и сегодняшний день, светлый и теплый, не кончится никогда…