Элевин (сказка о любви)

Алька сидит на заборе и методично обрывает лепестки с ромашек. Нет, не гадает - пусть девчонки гадают. А он, Алькари Эр'Ольнар - взрослый парень, шестнадцать лет отроду, и уже ходил с отцом в поход. Просто ему это нравится, сидеть вот так на теплом солнышке и терзать ромашки. - Цветочки-василечки, - привычно заворчала сзади бабка. - А кто будет за скотиной смотреть, хлев чинить? Вот, погоди, вернется Мирэл... - Отстань, женщина, сыну вождя не пристало... ой-й-й-й! - цепкие бабкины пальцы больно выкрутили ухо, таща к указанному хлеву. И скотине - целому стаду добродушных пятнистых коров. - Сын вождя, - бурчала бабка. - Сын наложницы. Только и того, что мать в родах померла, а то вот уж бы порадовалась, глядючи, как ты на солнышке рассиживаешься с цветочками. Присматривай, чтоб коровы не разбрелись. А вот это уже удар по больному. Да, Алька сын не законной жены, а любимой наложницы, рабыни. Но ведь признанный же! Хотя не объяснить этого свихнувшейся старой карге, теще отца. И приходится брать с ограды свернутый тугими кольцами пастуший кнут, одергивать продранную на локтях рубашку и гнать коров на луг. Кнут звонко щелкает. Вот уж с чем-чем, а с кнутом Алька умеет обращаться так, как многим и не снилось. Наука старого Ярре - пастуха. А на лугу так хорошо, что даже мелькает мысль вечером пригнать коров обратно, а самому не приходить домой. - М-м-м-му, - трубно гласит одна из коров, тянущаяся к подолу рубашки. - Берегись, пастушок, - сожрет и не заметит, - смеется сзади звонкий голос. Это Айк, сын мельника, пришел поболтать с приятелем. Они погодки, Айк старше Альки на весну. - Х-ха! Да я морского дракона не испугался, что мне какая-то корова! И это почти правда - дракона Алька не испугался. Он смотрел на широченную спину зверюги, перекатывающуюся в волнах неподалеку от дракка, и боялся только за отца, который греб на лодчонке к дракону с пятеркой лучших воинов. И дракона они таки убили. Доказательство тому - пояс из его шкуры. Только он лежит дома в сундуке, и доставать его запретили… - Молодец, - смеется Айк, хлопая по спине друга. - Герой. Сам Айк в море не выходил ни разу. Много ль от слепого толку на дракке? Ни добычу не усмотрит, ни лодку не направит. Зато Айк умеет читать руны и даже бросать их, провидя будущее. Правда, пока только на пару дней вперед, но он учится у Брана, старого волхва из капища Морского Старца. А вот Альке руны не даются. Да не просто не даются - горят в руках, чернеют ясеневые плашки, выцветают на камешках знаки. Ну и верно, не след воину заниматься волховскими штучками. - Снова наорали? - сочувственно спрашивает Айк, привычно пробираясь на свое место у разлапистой березы, в тени. - За ухо оттаскала, карга старая, - обиженно тянет Алька, и оба смеются. Ну что такое ухо по сравнению с рубцом от вражьего меча на боку Альки? Да, он не отступал и прикрывал собой раненых. Айк протягивает руку: - Иди сюда. Полечу твое ухо. Он умеет. Он тогда Альку и выхаживал - лечил, поглаживая вспухший алый рубец, пока тот не стал всего лишь незаметной тонкой ниткой шрама. - Да неловко мне, - смущается Алька. И действительно, как-то странно. Воин ведь. И убивал уже бестрепетно. Двоих, правда, всего. Но убивал. А тут вдруг на ухо пощипанное жалуется. - Иди-иди, - манит Айк. А руки у него ласковые. И теплые. И так приятно, когда он кладет ладонь на пострадавшее место и что-то тихо шепчет. Алька прикрывает глаза и нежится от прикосновений. Всего минуту позволяя себе это. А потом отстраняется, услышав далекий еще топот копыт по утоптанной дороге. Со стороны залива, из гавани. - Вестник. Наверное, от отца, - а сердце сжимается от какого-то странного предчувствия. Айк перебирает в руке гладкие белые камешки. Улыбается тихо. И загадочно. От сердца у Альки отлегло – видимо, друг руны разложил для него утром. - Алькари, - кричит веселый мужской голос. Сам вождь примчался. Не вытерпел разлуки с сыном, видимо. - Отец! - Алька забывает, что он уже взрослый, несется, как жеребенок, по лугу, высоко вскидывая ноги, и кидается на грудь громадному чернобородому воину. Алька на него похож только цветом волос - смоляно-черных кудрей до лопаток. Остальное же у него от матери - тонкий стан, гибкий, как лоза, очи - синие, как небо над заливом. Глаза Торвари Эр'Ольнара, вождя племени кассов, чернее безлунной ночи, и похож он на медведя, вставшего на задние лапы. В бороде и вороной гриве уже пробиваются седые нити, но стать все та же - медвежья, как и сила. Алькари - поздний ребенок, последний из сыновей вождя. Трое первых уже пируют в чертогах Морского Старца, Четвертый - Мирэл - бороздит просторы его соленых волн во главе собственной дружины, он старше на десять лет. А Алька - последний, любимый сын. - Ну, как ты тут живешь? Не обижают? – смеется вождь, закончив давить в объятиях сына. И видит Айка, скромно улыбающегося. - Здравствуй, молодой волхв. В солнечных волосах Айка чернеет небольшая капелька. Камень-знак. Вообще-то, назвать его волхвом нельзя пока. Однако недалек тот день, когда он войдет в море, и волны смоют с него прежнее имя. И нарекут ему другое прозвание, волхву, который будет гадать воинам на походы и разговаривать с богами. - И ты здравствуй, вождь Торвари, - слепой поворачивает голову на звук голоса, чутко прислушиваясь. Кивает. Вождь улыбается сыну. - Когда поход? - Алька вспоминает, что он уже воин, и старается держаться по-взрослому, но на лице неудержимо сияет улыбка. - Я уже не могу тут, как в сонном болоте! Скорее бы волны, и снова грести, и драконы! - он умоляюще смотрит на отца. Виной тому, что он пропустил весенний поход и пробыл дома всю зиму - его рана, но она уже зажила, не напоминает даже в холод, не ноет. А меч наточен, смазан, в ножнах у изголовья. А плащ, со знаком клана, медвежьей головой на алом поле, вычищен и зашит, в сундуке, как бы моль не поела! - Скоро, сын… Завтра и отправимся, - смеется вождь. – К осени вернемся только, далеко идем. - Да! - Алька вскидывает кулак и даже подпрыгивает. А вот Айк хмурится, и Алька, и вождь это замечают. - Ты что-то видел? - пусть не удивляет такая постановка вопроса, будущий волхв не всегда был слепым, ослеп он только в семь лет, упав с коня. А потому будущее он "видит" вполне образно. - Нет, вождь, я еще не умею видеть так далеко. Просто... - он замолкает и встряхивает головой, - это просто детские страхи, - и усмехается сам над собой. - Какие? А, ты про тот раз… - Тогда Альке было пять лет, Айку – шесть. И Алька стал тонуть у самого берега. Что-то переклинило, забыл, что умеет плавать. Тогда светловолосый вытащил его, перепугавшись изрядно. - Я теперь плаваю хорошо, - Алькари успокаивающе гладит по плечу будущего волхва. - Хорошо. Дома вождя не ждут - ни жена, ни бабка не приготовились к приезду Торвари. И Алька с затаенным злорадством наблюдает, как они мечутся, суетятся, пытаясь не ударить в грязь лицом, хотя - куда уж больше. Женщины и Альку пытались припахать помогать, но отец так на них зыркнул, что от юноши отстали. В самом деле, не гоже парню таскать блюда и стелить скатерти. Он сидит по правую руку отца - умытый, переодетый, и смотрит, как громадные отцовские руки ломают свежий хлеб. Первый кусок – сыну, он воин, как воину ему и нужно отдать этот кусок. Второй – Айку, волхва, даже будущего, должно почтить вовремя. И только третий можно забрать себе. И приступить к трапезе. А мачеха и бабка смотрят на Айка со страхом. Белые глаза у юноши, совсем белые, страшно смотреть, если мысли нечисты, если обижаешь кого-то. Вот Алькари не страшно смотреть в теплое молоко взгляда друга. И отец не боится белоглазого волхва, потому что ему нечего таить. - Что руны скажут о походе, поведаешь? – негромко спрашивает вождь. - Поведаю. Руны для похода раскладывать будет Бран, умудренный годами волхв. Пока что слишком сложно для молодого ученика такое. - И будешь ждать нас? - тихо, еще тише отца, спрашивает Алькари. Айк протягивает руку ладонью вверх, и Алька понимает, вкладывает ему в ладонь свои пальцы. - Буду. Всегда. И если что-то случится, обещаю, найду вас хоть на краю света, - Айк легонько сжимает их и отпускает. Сколько он себя помнит, они вместе, только последние два года, которые Алькари проводит с отцом в походах, они видятся редко. - Ты только береги себя, хорошо? - и легкая улыбка. Алька смеется тихо: - Я же воин, Айк, мне не пристало хорониться за спинами братьев по оружию. - Да я не о том, - роняет волхв. И встает, легкий и тонкий. Старше Алькари, а выглядит моложе намного из-за своей худобы. - Принесу ответ от Брана к закату, - и уходит. Алька хмурится. Ну, вот что имел ввиду друг? Однако через полчаса забывает, собираясь в дорогу. С рассветом надо выехать, а потому свой мешок он собирает сейчас. За лето Алька вырос, вытянулся, раздался в плечах, и мачехе приходится, скрепя сердце, вытащить из сундука новые рубахи и штаны - приготовленные для сына, а не для пасынка. А вот пояс, тот самый, из кожи морского дракона - впору, в талии Алька тонок, как девушка. Вечер отгорает костром заката, когда Алька, по детской привычке и с чувством безнаказанности, сидя снова на заборе и терзая ромашки, замечает на дороге тонкую фигурку друга. Кидается навстречу. - Айк, наконец-то! - и не видит, не хочет видеть сжатых в нитку губ юного волхва. - Дурные вести, Алькари. Ты станешь вождем… У Альки куда-то сердце рухнуло. Станет вождем. А значит и отец… И Мирэл… - И что, совсем никак не обмануть судьбу? – тихонько спрашивает он. - Молиться буду, - роняет волхв. - Отцу не говори, - а в голосе откуда-то стальные нотки. Дурные предзнаменования еще не повод расстраиваться. Тем более что Брану Алька не слишком-то и верит. Стар волхв и не всегда правильно читает руны. - Айк, раскинь руны сам, прошу тебя! - он подводит слепого к проплешинке нагревшегося за день песка и усаживает на колоду. Молодой волхв вздыхает. Тянется к поясному мешочку. И летят руны наземь. Айк опускается на колени и начинает читать их, касаясь кончиками пальцев. - Богатую добычу возьмете вы, - сдавленно произносит он. – С доблестью и славой вернетесь домой. - Я верю только тебе, Айк! Идем, скажешь то же отцу. Поход у нас будет удачным. Так должно! - юный воин поднимает волхва, на мгновение прижимает его к сердцу, обнимая. - Должно, правда же!? - и тянет в дом. - Ну, что сказал Бран? - громыхает бас вождя. Перед Айком ставят плошку с кашей - мяса ему, как ученику волхва, нельзя, и кружку парного молока. И лгать волхву нельзя. - Что не вернешься ты, вождь, из похода. - А Айк сам руны бросил. И предрекли они удачу, – торопливо вклинивается Алька. Вождь задумывается. Оглаживает бороду. - Ну что ж… Посмотрим. А утром, выезжая со двора, первым, кого видит Алькари - стоящий у дороги Айк. Длинную тунику вымочил по подолу в росе, и стоит видимо, уже долго, но не двигается с места. - Айк! Ну что ж ты! Почему не зашел! - Алька птицей слетает с седла, кидаясь к другу. Айк усмехается как-то смущенно: - Возьми. Я их на удачу вам заговаривал. На протянутой ладони - три руны. Путь, Меч, Дракк. Три символа блестят лаковыми алыми прожилками на светлых плашках ясеня. Алька присматривается и ахает: - На крови заговаривал?! Айк! - осторожно берет драгоценный дар, пряча его за пазуху, к сердцу, и обнимает юного волхва. - Ты жди нас. Мы вернемся, обязательно все вернемся, и Бран увидит, что был не прав. Я ж верю только тебе, Айк! - он отступает, разворачивается, взлетает в седло и подгоняет коня, догонять уехавшего вперед отца. А волхв смотрит вслед. И из невидящих глаз точатся светлые слезы. Волхву нельзя лгать. Но можно просто скрывать кое-что, пока не спросят. А Алькари никогда не спросит: «А ты любишь меня, гадатель?». Потому что выпала сыну вождя долгая любовь, обретенная в плавании. Дракки шли на запад. Шли долго, преодолевая бури и непомерные просторы угодьев Морского Старца. Три раза сталкивались с чужаками: дважды у родных берегов и один раз, уже покинув пределы земель кассов. Один раз чужаки подняли белый щит, сблизились, обменялись бочонками с медом, кое-чем поторговали, по мелочи. И дважды, поднимая алый щит, дрались. И кассы неизменно побеждали. То ли хранили морских бродяг руны, заговоренные Айком, то ли их искусство сражений, но кроме легких ран не было им урона. А дома, в поселении, обмер в святилище молодой волхв. Уложили его, обряженного в белую тунику, у западной стены святилища. - Душой хранить полетел, - перешептывались все. - Морского Старца умилостивить собой умчался. А дракки шли на запад. Там, на западе, раскинулась изобильная, богатая земля. Всем бы хороша - да народ в ней злой. Шесть дракков есть у Торвари. И четыре - у Мирэла. Встретились отец и старший его сын у последнего мыса родной земли, дальше идут разом. В первом же городе - кассы и не строят таких громадин - на торжище пришлось за мечи схватиться. Не сдержался молодой горячий вождь, ответил оплеухой на оскорбление, оказалось - сына правителя по пыли повалял. Да только зря ленивая стража за мечи и копья хваталась - разве ж против кассов устоять изнеженным сухопутным крысам? Только белая птица закричала вверху тревожно, забила крыльями дико. Мирэл охнул, мечи остановил. - Душа волхва кричит, предупреждает. - Молодец, Бран, хранит, - покивал Торвари. Кое-как уладили дело миром. И сторговались прибыльно, на удивление. Но полны еще трюмы дракков, полны рыбы, меда, дивных вышивок янтарным бисером да скатным жемчугом. И лежит путь дальше, дальше, вдоль берега. А птица белая сидит на мачте, клекочет. - Ну что, братишка... - хорошо относится Мирэл к младшему, зря только и пугала старая бабка Алькари братом. - Ну что, братишка, нашел себе сердечную зазнобу? - Ой, да ну их! - беспечно взмахивает рукой Алькари. - Девчонки - что я в них не видел? Вздорные, глупые, хвастливые... фу! - смеются братья, отец тоже в усы посмеивается, на них глядя. Они похожи, только вот Мирел больше в отца статью. Медведистый. Оттого и прозвище у него - Бера - медвежонок. А вот дружина Торвари в бою выкрикивает кличем "Берен" - медведь. А вождь посмеивается: дружина Альки будет кричать "Торос" - кот, потому что больше похож юный воин на диковинного черного зверя жарких южных стран, пантеру. Звенят на палубе мечи - это Мирэл и Алькари сражаются. Тренируются. И загляденье их поединок - как кружит гибкой лаской юноша вкруг брата, как выблескивает солнце на клинках. И птица тоже примлела. Клекочет себе, спрятав голову под крыло. Только вдруг взвилась, заметалась, истошно крича. Воины похватали оружие. Море спокойно, а птица носится, кричит, бьется о мачту грудью. - Не убирайте оружие, что-то волхв почуял. Птица с корабля нырнула, только что крылом воды не черпнула. Полетела над самыми волнами. И еле увернулась, когда из глубины воды прянуло гибкое длинное тело. Лежбище морских змей потревожили дракки. - Вернись, Бран! - кричит Торвари. А душа волхва мечется все над волнами, змей выманивает на себя, чтоб ни одна к драккам не подкралась. Вот восемь выметнулось. Все. Шипят, стараются птицу ухватить. А волхв уже к драккам мчится. Только вот крыльев не рассчитал, все ниже к морю идет, вот-вот змеи ухватят. - Лодки на воду! Гарпуны наготове, воины гребут что есть мочи. Все десять дракков спустили команды - знатная добыча будет! И закипело море. Синяя кровь у морских гадов, лазурью расцветились волны. Молодые, глупые змеи-драконы, легко на гарпун идут, да вот незадача - разметало лодки, раненые драконы разволокли их друг от друга, остались поблизости от кораблей только три, и на одной из них - злой, что ему добычи не досталось, Алька. Зато волхва подобрал. На весло выудил упавшую в волны белую птицу, прижал к груди, отогревая. И странно ему: распластала птица крылья по груди, и так часто колотится у нее сердце, и знакомое что-то все чудится, а никак не понять - что. Да только стало ему не до домыслов, когда вынырнула прямо перед лодкой морда старого змея, Матери выводка. Как держал Алька гарпун в руке, так и всадил его твари в око. А с другого боку - Линт-лучник гарпун метнул. А в самую морду, уже чуть ли не в пасть разверстую, волхв ринулся. Уже не птицей - человеком метнулся с груди Алькари. Длинные волосы как солнечный поток прошумели. Слепая змея заметалась, едва лодку не опрокинула. Волхв оглянулся. Белым взглядом ожег Альку. И вновь птица метнулась, закричала тревожно. Змеи, что лодки потопить норовили, на крик метнулись. Глупые морские змеи. На волнах уже пятеро покачивается. А трое мечутся, про людей забыли, норовят суматошную птицу изловить, комок белых перьев. А волхв над морем кружится, кричит... Далеко в море вскипели гребешки волн. Уже не змейка, сам дракон выплыл на кровь собратьев. Птица совсем голос срывает. - Айк! - да разве ж услышит в трубном реве дракона волхв голос юного воина? В протянутую руку Алькари вложили новый гарпун. Чтоб метнуть такой, сила потребна медвежья. Или упрямство - а уж упрямства Альке не занимать. И правит кормчий лодку на дракона. Как влитой встал Алькари на носу. Замахнулся, отвел руку с гарпуном. Выждал, пока не подняла лодку волна, и метнул плавно, мощно. В раскрытую пасть дракона, в мягкое небо попал. Аж оглохли все от вопля твари. А птица на загривок подыхающему дракону упала. И растеклись солнечные волосы волхва. Замер, не шевелится даже колдун. Только ветерок волосы перебирает. Дракон забился было, только внезапно укрыла его золотая сеть, сковала. Так и подох он. А змей уж добили всех к тому времени. Лодка подгребла, и Алька сам друга на руки поднял, с загривка твари снял. Тревожно смотрит в белое запрокинутое лицо - ни кровиночки в нем, вся руда из губ тонким ручейком течет, не унимается. Прижал ухо к груди, только и уловил - глухо, тихо бьется сердце волхва. И то радость - жив! А тело волхва тает, легким туманом сквозь пальцы просачивается - миг, и нет Айка. Вернулась душа в тело, слишком уж много сил отдал волхв. Торвари на сына не нарадуется. И Мирэл братом горд - такую тварюку уложить смог! Голова Дракона теперь на носу дракка висит - ох, и воняет, зато трофей! А волхва Бран травами отхаживает, да вздыхает горько. - Что ты сделал, мальчишка, что душа не удержалась? Молчит Айк. Только мечется в беспамятстве: сердце вслед за дракками зовет, а сил нет. А дракки идут на запад. Все дальше в чужие земли. Все злее народ. Все угрюмее и теснее их города. Видит старый Бран - плохо дело, заблудится душа, если не поможет он молодому волхву. Вздохнул только мудрый колдун, да влил зелье особое в Айка. Уселась на мачту дракка белая птица, сложила крылья, заклекотала, осматриваясь. - Волхв вернулся! - Алька сбежал с кормы, передав кормило другому воину. Встал у мачты. - Айк! - и руки протянул. Птица к нему слетела. Крылья по груди распластала. Смотрит белыми глазами. - Айк, друже мой! - гладит Алька птицу по белым перьям, легко, чтоб не помять. Смеется, щекой к головке прижимаясь. - Ох, Айк, вот напугал меня, глупый, я уж думал, потерял тебя! Не суйся в пасть дракону, волхв! А я уж тебе шкуру его привезу - пояс сошью, из честно тобой добытого праотца драконов. Переливчатый, зеленый да с золотом, - и не спускает птицу с рук. - Да пусти ж ты его. - Вождь только усмехается в усы. - Затискал вовсе! Птица только курлычет, да крылом Алькари обмахивает. А потом закричала снова, вырвалась, на мачту взлетела. - Что такое? - Паруса вдалеке показались. Много парусов - не один корабль идет. А когда зоркие глаза Альки разглядели и алые щиты, и блеск оружия на палубах - затрубили кассы в тревожный рог. - Брони вздеть! Оружие к бою! Щиты на борта! - готовы кассы к сражению. Горят у них глаза, так и перекатываются тугие мускулы под кольчугами. И то, что лодий противника больше - их не страшит. Птица на мачту взлетела. Закричала что-то. На одной из лодок воздвиглась высокая фигура в балахоне - тоже колдуна с собой возят. Айк метнулся вниз, человеком оборотился. Ахнули с других дракков - не все волхва видели. - Был бы Бран... - так и шепчутся по рядам. - А что слепой сделает... Только Айк с колдуном чужим взглядами меряются. Ну, как взглядами - незрячий у кассов волхв. Да только так воздух и звенит. Волосы солнечные чуть шевелятся. Изо рта капли крови точатся. А чужому все одно хуже - бледнеет, чуть в воду не падает, дернул кто-то, не дал рухнуть. Алькари руку на плечо волхву положил, сжал легонько. - Иди вниз. Не дело, себя под стрелу подставлять. - Не подставлюсь, - звенит тихонько Айк. И снова птицей белой на мачту взлетает. Сблизились лодьи и дракки. Взметнулся в небо град стрел. Вспыхнуло солнце на клинках. И закипела лютая сеча. Кто с борта падал - сразу на дно шел - не выплыть раненому в тяжкой кольчуге. Много кассов к чертогам Морского Старца отправилось. Много и врагов на Холодные Отмели ушло. Тяжкой ценой досталась кассам победа - сурово сдвинув брови, стоял над телом Мирэла вождь Торвари. С трудом сдерживал слезы Алькари, ставший разом его единственным наследником. Только встал на колени Айк у тела Мирэла. Ладони положил. - Живой еще, - шелестнул тихонько. - Спасешь? - отчаяние спрашивало, не Торвари. Мыслимо ли тонкому мальчику, даже имя волхва не получившему, вытащить воина. - Спасу, - не Айк отвечал. Что ответило его губами - не ведомо, только глаза снова Альку ожгли. И склонился волхв к телу старшего сына вождя. - Ой, дурак, - схватился за голову Бран. Что уж творил юный волхв - неведомо, да только открыл глаза Мирэл, потянулся: - Ох, что-то я разоспался... А Айк где стоял на коленях, там и повалился бы, не подхвати его вовремя Алька, глаз от него не отрывавший. - Что ж ты... Айк, друже мой! Молчит волхв, белый, как пена морская. Молчит и не дышит почти. Унес его Алька в закуток, где воины спят, на шкуры уложил, низко-низко склонился, в губы его своими губами воздух вдохнул. И раз, и другой. И третий. Чуть не плача: - Айк, не покидай меня! Я ж только тебе верю! Кто ж меня ждать дома будет? Кто встретит? Улыбается волхв, но дышит. Молчит. Из десяти дракков осталось людей только на семь. Но все дальше на запад идут дракки. Волхв все лежит, не встает. Уже распроданы все товары, закуплено все, что требовалось, и Алькари все чаще просит - торопит отца: - Домой, домой! - глядя на то, как угасает волхв. Ночами лежит рядом, тревожно прислушиваясь к дыханию Айка. Греет собой, обнимая крепко. Все хуже Айку. Скоро встретит любовь свою Алька. В золотой дымке уже встают горные пики - это приветствуют мореходов Две Сестры - самые высокие горные вершины родной земли. Осталось до дома - две ночи да два дня. Да только чем-то разгневали мореходы Морского Старца - позабыли поднести бочонок вина ли, иль окорок за борт кинули несвежий в дар? Разразилась буря. Корабль Альки - отданный под его команду дракк отнесло от остальных, прибило к пустынному островку. И той же бурею вышвырнуло на берег корабль соседнего конунга, к Торвари в гости шедшего. А на борту конунг с дочерью своей. Ох, и красива дочь у конунга Вальда, светлоокая Яромира. Волосы, что жемчуг, сияют, длинные косы ниже пояса текут, как змеи. А глаза - серые, что небо ненастное. И горда Яромира - единственная наследница, рядом с отцом у кормила стоящая, и меч в руках держать умеющая, да и с веретеном не оплошает. Еле дышит белая птица. Не клекочет больше. - По нраву дочь моя, младший сын вождя? - подмигивает конунг. Хмурится Алька - до девок ли ему, когда друг единственный, друг с младенчества любимый - при смерти? - Всем взяла твоя дочь, конунг. Да только рано мне еще о девках думать - не стал я еще вождем дружины, и дракон морской мною убит только один. Спроси меня через пяток лет, - и снова ушел вниз, к волхву, гладить белые перья. Вальд дочь отправил с травами - и в искусстве врачевания сильна Яромира. Смотрит белыми глазами птица, нахохлилась. - Хорош ты, Алькари, - улыбается Яромира. - Любая от счастья себя не взвидит, если женой в дом приведешь. А волхв травяные отвары цедит, да помалкивает. - Может, и хорош, - хмурится Алька. Не умеет он разговоры с девами вести. Не любо ему то, что время теряют - ему домой надо! Душу Айка в тело вернуть. - Что ж ты так не весел? - не унимается девушка. - Пойдем, может, на мечах поборемся? - качает воин головой. - Ну, на копьях? - только смеется Алька - разве ж метнет такая копье-гарпун? - Ну, хоть на кулачках, коль проиграть не боишься! - подначивает Яромира. Вспыхнул злым румянцем Алькари, кивнул резко. - Ну, идем, девица. Да только не плачься после, что помял тебе тело нежное! - Сам не заплачь, - усмехается Яромира. Вышли на песчаный берег. Алька с себя кольчугу скинул, куртку да рубаху, в одних штанах остался. Целовали море и солнце в походе тело юного воина, вызолотили, зацеловали нежную, как у девушки, кожу, медный блеск кудрям подарили. Залюбовались все. А Яромира - белокожая, да под рубашкой не больно-то и разглядишь, только и понятно, что все при ней - и стан тонкий, и бедра широкие - детей рожать, и грудь - кормить их. Мимо воли заглядишься. Вот и Алька - загляделся. - Ну что, готов, сын вождя? - засмеялась конунгова дочь. - Готов, - усмехнулся и Алька. А с палубы незряче обернулся на них волхв, руку к груди прижимая. Сошлись, сцепились. Не жалеючи, бьет конунгова дочь, а Алькари только посмеивается - он в этом походе возмужал, едва брата не догнал. Сильна Яромира, Вельдова дочь, не по-девичьи сильна. И уворотлива. Задумался Алькари, как не причинить боли, девушка все же. Сильна и уворотлива Яромира, а все ж на Вельдовом острове не знают тех ухваток, что знает племя вождя Торвари. Подсек Алька девицу, перехватил руки за тонкие, жилистые запястья и уложил на песочек, собой прижавши, как крупного лосося на лове. А Яромира голову приподняла да и поцеловала. Так, что аж опешил Алька. - Ну что, сладились? – смеется Вельд. – Изловил ты мою дочь, сын вождя. И стыдно Алькари, и сладко - первый поцелуй, как-никак, в губы никем не целованные! Вскочил юный воин, деву на ноги вздернул, смотрит - жаром щеки наливаются, а что сказать - не знает. А птица белая с острова прочь метнулась, стрелой быстрой, силы слабые собрав. Исчезла за волнами, даже крика прощального Алькари не подарил волхв, молча унесся. Упал в море, крылья раскинув. Покачался на волнах, да так под воду и ушел. - Что творишь, мальчишка, - простонал старый Бран. А Айк очнувшийся то смеется, то плачет. - Собери мне обряд посвящения, волхв, - только и сказал. Через два дня дракк Алькари и лодья Вельда в гавань вошли. Встречали их радостно - загодя увидели на мачте лодьи лазурный щит - не просто так гость плывет, с миром торговым, а свататься конунг едет! А в святилище Старца черные ленты вьются, с лазурными сплетаются – скоро умрет молодой Айк, новый волхв у поселения появится, Сольвином – Солнечным нарекут. Ходит Бран, учеником гордится. А Айк молчит, ровно вместе со зрением и голоса лишился. Вождь Торвари только головой качает – ни пояса из кожи драконьей Айк не принял, ни доли из добычи не взял, ему положенной, все вернул юноша, не сказав не слова. Тронул только пояс кончиками пальцев, побелел как молоко, да прочь отшвырнул. А в поселении ходит смурной, что ненастный день, Алька. И не понимает, что с другом сталось? Почему не вышел встречать, коль вернулся раньше, почему не принял подарка, собственноручно Алькой сшитого? Не глядит юный воин на конунгову дочь - потому что глядит на нее горячо брат его, Мирэл. Да и Яромире черноокий Медвежонок больше по нраву - взросл и опытен Мирэл, знает, как деве слово молвить, как на лобзание так ответить, чтоб аж ноги подкосились, и свет померк. Готовит Торвари свадьбу старшего сына. Только вот не доходят в святилище вести с поселения. А к Альвари отец Айка явился, мельник. И с порога - как кулаком в лоб влепил: - Ты за что сына моего обидел, сын вождя? Чем тебе так не по сердцу пришелся, что слова ласкового ему найти не смог? - Как так обидел? - Алька аж пошатнулся удивленно. - Слова худого не сказал, ждать нас просил, да не пришел твой сын встречать мой дракк! Сопит мельник, смотрит исподлобья. - Не знаю я, что произошло у вас, только сын о тебе и слышать не может. Гаснет, как лучик солнца за тучами. - Пойду к нему! - Алька вскочил, как был - в простой рубахе и полотняных штанах, босой. Только схватил с сундука радужно-зеленый пояс из драконьей шкуры - подарок Айку. До святилища он домчался, как ветер, чуя если не крылья за спиной, то уж точно - бурю. - Айк! - окликнул увиденного еще с пригорка волхва. Кинулся к нему - выросший, возмужавший, шире в плечах чуть не в два раза, на голову выше. Даром, что младший - старшим казался. - Айк, друже мой, что ж ты, ни слова не молвишь? Ни глаз не подымешь? - обнял за плечи, в слепые очи глядючи. Волхв ему в ключицы взглядом уперся, не видит, что вырос Алькари. - Что же ты с Яромирой своей не милуешься, сын вождя? - Моей? - замолк на секунду Алька, да как рассмеется: - Глупый мой птах, хранитель мой, как же могу я миловаться с невестой моего брата? - обнял юноша его, крепко к сердцу прижал, по худой спине ладонью провел. - Аль приревновал меня, Айк? - Приревновал, - жарким шепотом. И ладонями ощупывает, удивляется. - Вырос? - Разве ж не говорил я тебе - мне никто не нужен, никому я не верю, только тебе одному? - Алька на руки друга поднял. - Боги милосердные, да ты не тяжелее души своей! - и на луг понес, на то самое место, где прощались, под кривую березу. А на березе листва золотится - осень. - А мне на рассвете имя нарекут, - тихонько шепчет Айк. - Сольвином звать будут. Буду на свадьбе твоего брата уже волхвом сидеть, молодых сторожить. - А я как же? - так же тихо вопрошает Алька. - Кто ж меня беречь станет? Кто из похода меня дожидаться и встречать будет? - проворные пальцы, чуть мозолистые, огрубевшие в море, затягивают на тонкой талии волхва пояс, оглаживая, расправляя рубаху. - А я и буду, - волхв прижимается все крепче. - Я буду. И ждать и беречь. Пока ты жену в дом не приведешь. - Не приведу. Не нужна мне никакая девка, хоть самая боевитая, хоть самая домашняя, - погладил Алька косы золотые, растрепавшиеся, как шелк текучий за пальцами потянулся. - Никто мне не нужен. Только ты. Айк несмело так поцеловать потянулся. Только спохватился, отдернулся. - Нельзя. Нецелованным умереть должен. - Чтоб Морской Старец - да моего Айка нецелованным получил? А вот хрена ему, - Алька сам его поцеловал, неумело, зато крепко. От всей души. - Мой ты, и ничей больше. И имя твое - я забираю, Айк - чирок. Зашумело вдалеке море, засмеялся Морской Старец. По-доброму засмеялся, на молодость их глядя. - Ну что ты, - волхв заалел весь, - Алька... - И звать я тебя буду - Элевин. Любишь меня, волхв? - Синие, как небо над заливом, глаза смотрят в белые. Смотрят жадно, с немой мольбой. - Люблю, Алькари. Больше жизни своей люблю, - прижался к нему волхв. Сердце колотится, как птица перепуганная. - А ты меня? - Разве ж назвал бы Любимым, коль не любил бы? Смеется море в заливе. Смеется небо над ним. Золотая осень идет по землям кассов. Золотая осень - пора свадеб и обручений, пора, когда сам Морской Старец отступается от берегов, даря новобрачным и влюбленным свои слезы - жемчуга и смех - янтарь.