Сублимация

      Я снова ставлю ему номер…       В который раз я помогаю выбрать музыку, придумываю историю, сочиняю сюжет… Опять изобретаю позы, связки, переходы… Для него и его партнёрши. Всегда другой. К счастью. Или к несчастью…       Он всегда переосмысливает, переиначивает предназначенную ему партию: не отказывается от моих идей, не отрицает, просто делает чуточку иначе, и — я не могу кривить душой! — лучше, точнее, элегантнее. Я объясняю — он отстранённо слушает, глядя мимо моего лица своими стальными глазами. Я показываю — он отражает, как волшебное зеркало, чище и краше. Я встаю на место партнёрши, импровизируя, пробуя взаимодействие, и руки его спокойны и надёжны, баланс идеален, скольжение безупречно… Что ж, он олимпийский чемпион, в конце концов. Это я им так и не стал…       Я помню его совсем молоденьким, когда он ещё смотрел на меня жадно и пристально, следил за каждым жестом, за выражением лица — учился, впитывал, чтобы переварить в себе и выплеснуть совсем другой энергией, другим спектром. Даже стоя рядом со мной на пьедестале, всего лишь одной ступенькой ниже, он восторженно выдыхал: «Илюха, от тебя глаз не оторвать! Я Ирку почти не замечаю на льду — только тебя! Эх, мне бы твою эмоциональность!» А я уже тогда видел за этим некрасивым, очень мужественным лицом, этими кривыми ногами и ледяным выражением глаз бешеный темперамент, несгибаемую волю и упрямство истинного победителя. Я отдавал себе отчёт, что обыгрываю его только за счёт возраста, опыта, что он во всём мощнее как спортсмен, как танцор. Как мужчина… Я ни разу не уступил ему на льду, наверное, ушёл вовремя. Но как-то незаметно я проиграл ему себя самого — и не понял этого. Или сознаться не захотел.       Как они блистали с Танькой! В них было равновесие, они сияли оба — два бриллианта в оправе катка, два невероятных таланта, две стрелы в сердце. Они были обречены на чемпионство, никто не мог сравниться с ними, пока они хотели выступать. Они хотели — и получали, таков был напор их дарования, таково было их воздействие на соперников: те падали с простейших элементов, ошибались в элементарных шагах, срывали твиззлы, да просто каменели, зная, что сейчас выйдет этот неудержимый дуэт и обыграет, затмит, сметёт, как ураган, одной своей харизмой, одной уверенностью в победе! И они сметали. Невесомо пролетали по льду, сверкая улыбками, завораживая пластикой…       Я пропустил тот миг, когда во мне щёлкнуло, когда я начал получать физическое наслаждение от того, что наблюдал за его выступлениями. Когда каждый его жест, каждый поворот головы, каждый властный взгляд отзывались щемящим касанием внутри и мурашками на затылке. Его выразительность достигла невероятного: я ощущал на себе его пальцы, его колени, плечи, — замирало дыхание, будто кольцо крепких рук несёт в поддержке ультра-си не Таньку, а меня, будто на меня устремлён этот страстный магнетический взгляд, из неведомого возникающий на прокате. Я пропустил тот миг, когда полюбил…       Я люблю в нём всё: мрачноватую немногословность, резкость на тренировках, упёртый перфекционизм и неумение сдаваться, походку вразвалочку, вечную бандану на голове, хмуро сдвинутые брови, все его татуировки, скептическую ухмылочку и ядовитый язык… И я согласен простить ему всё на свете сразу за первый шаг на лёд, когда всё это обретает смысл и начинает сиять светом большого артиста, гениального танцора, умницы и поэта. Я готов на всё, чтобы видеть то чудо, которое под музыку творит его тело, и я пойду на всё, чтобы это продолжалось… продолжалось… Именно глядя на его тело, на то, как одним движением лопатки, к примеру, он ухитряется выразить массу чувств и эмоций, при этом бесшумно скользя в невозможно красивой позе, я понял, что хочу ставить танцы. Хочу заниматься этим всерьёз, так, чтобы имя моё было фирменным знаком, потому что тогда уж он точно не сможет не прийти ко мне. И я буду видеть его чаще, общаться больше, прикасаться не только рукопожатием. Потому что я этого хочу…       Конечно, я был сумасшедшим. На что я рассчитывал? Помню, на одном мировом чемпионате я увидел, как следит за их с Татьяной выступлением Джонни Вейр: мечтательно и страстно, не отрываясь. Он любовался, сопереживал, он болел, хотя пара из Штатов была в тот раз тоже неплоха. В его взгляде была светлая печаль о недостижимом. Джонни — разумный мальчик — отлично видел, что этот парень вечно будет в другой команде, он любит женщин, только женщин, и многих женщин. И эта прелестная райская птица даже лишнего взора не позволила себе, только мечты издали. А мне хотелось большего, безумцу…       Когда мы с Ириной ушли из спорта, и я занялся шоу, а она тренерством, мне стало бешено не хватать визуального контакта. Я пересматривал видео с ним, стыдясь и прячась, как пьяница прячет выпивку. Меня ломало, мне снилось… невозможное мне снилось! Жёсткие губы приближались к моему лицу, холодные глаза, будто раз и навсегда отразившие лёд катка, смотрели с таким вызовом… Мускулистая рука рвала на мне рубаху, прижимала к обнажённой груди, которую я помнил до последней родинки, хотя, вроде бы, никогда в раздевалке на него особо не пялился… И я сползал вдоль этого скульптурного торса, скользя ладонями по гладкой коже, и опускался на колени, и сжимал руками бёдра, и брался за широкий проклёпанный ремень… и просыпался, задыхаясь, оттого, что Ира тормошила меня: «Илюша, ты стонешь опять, проснись… Что-то болит? Спина? Колено? Дать таблетку?» А у меня болело сердце от любви к парню, которому я никогда не посмею на это даже намекнуть…       Конечно, мы пересекались — тесен мир фигурного катания. Но как же мало мне было этих считаных часов! Конечно, я ездил на соревнования — почётным гостем, комментатором, консультантом, кем угодно. Конечно, я глаз не сводил… насколько позволяли приличия. А он становился всё лучше, всё безупречнее, всё желаннее! Они выигрывали всё. Он научился улыбаться не только во время танца, захваченный образом, но и на пьедестале, к примеру, когда на его гордую шею надевали ленту с очередным золотом, и на интервью, и просто фанатам, когда автографы раздавал. Я сходил с ума от его улыбки: она была такой светлой, такой живой! Я обнимал его, поздравляя, и он благодарно хлопал меня по спине, спокойно глядя в лицо и отшучиваясь. А потом приходилось разжимать руки… и сердце падало от огорчения.       Олимпийский сезон я помню смутно. Я что-то делал, кажется, не мог же я лодыря гонять, в самом деле! Но что? Белое пятно. И в этом тумане очень чётко все его выступления, по порядку. Я помню в подробностях костюмы, особенности катков, порядок выхода на лёд… Я свои сезоны так не помню! И их «Кармен» — бешеная, очень сложная, огненно-жаркая. И они оба — две безудержные стихии, два страстных вихря, безоговорочно прекрасные и непобедимые. Я эмоциональный человек — я плакал от восторга! И ещё оттого, что никого никогда я не хотел так — до спазма в горле. Мой тореро в алом и золотом, моя недоступная мечта, моя любовь…       Когда ко мне вдруг явились телевизионщики с предложением о ледовом шоу на федеральном канале, я согласился сразу. Потому что они принесли предварительные списки фигуристов, которых хотели бы видеть в этом проекте, и конечно, он там был! И мы пригласили потрясающих звёзд, и, перебрав варианты, скомбинировали пары, и начали тренировки… И я снова почувствовал вкус к жизни, потому что видел его сначала просто часто, а потом вообще каждый день. Я ставил танцы всем в том первом сезоне, и меня на всех хватало, потому что я был невероятно счастлив!       А вот именно ему номера сочинять было труднее всего. Он всегда выбирал самую сложную музыку из предложенных, всегда старался усложнить позицию, добавить финтов, я ругался, кричал, что благородная простота для начала самое лучшее! Он спокойно смотрел мимо моего лица и соглашался: «Ладно, покажи». Я показывал, он повторял, раз, другой, потом кивал сосредоточенно: «Ладно, давай так». Я вставал на место партнёрши, показывал её партию, и не понимал ни черта! Руки робота! Холодные и точные манипуляторы! Глаза статуи — невозмутимые и бесстрастные! Как, чёрт побери, это может быть? Где оно — всё то, что ураганом сметало любых конкурентов, — злость, радость, экстаз! Я приходил в тихое неистовство, иногда перераставшее в громкое, пока ему самому не надоело. «Не понимаю ни хрена из твоих объяснений, — прервал он однажды мой нервный монолог. — Давай под музыку покажешь».        Я, почти безнадёжно вздохнув, втолкнул в звуковую установку диск с треком программы, подкатил к нему, и мы встали в позицию. Зазвучала первая нота, я начал движение, которое он уже несколько часов не мог подхватить правильно, и вдруг почувствовал на своей талии и плече горячие сильные руки, делавшие именно то, чего я ждал! А потом, когда я развернулся к нему лицом, я ощутил, как запылали щёки: на меня смотрели глаза, полные страсти, приоткрытые губы обещали счастье, всё лицо, всё тело признавались мне в любви и умоляли о взаимности…       Меня понесло. Я не мог остановиться. Мы импровизировали, вели друг друга — то я, то он, я ложился в его объятия, соблазнял, он соблазнял в ответ, мы кружили, писали дуги, расцепив руки, изобретали дорожки шагов, вновь касались — облегчённо вздохнув… Он улыбался мне — с нежностью и призывом! Все три минуты, пока звучал трек… К финалу мы стояли, прижавшись спинами, и я был безбрежно счастлив. Кажется, даже мелькнула мысль «а вдруг?»… Иссяк последний звук, и ушло соприкосновение: он легко заложил вокруг меня вираж и совершенно спокойно сказал, что всё понял, можно двигаться дальше.       И мы стали двигаться дальше. Теперь я знал, как…       Он немного выше меня ростом, и я поднимаю подбородок, чтобы не получилось взгляда снизу, по-щенячьи преданного. Он стройнее и мужественнее, он жёстче и практичнее. Он самодостаточен и одинок. Ему не везёт с женщинами, потому что с ним трудно, не всякая долго выдержит его перфекционизм и принципиальность. Ему есть, где жить, но его дом – лёд, потому что только на льду он счастлив, да и то не всегда, а лишь когда звучит музыка… И теперь я выдаю ему концепцию номера только под выбранный трек: это моё счастье и мУка, мой бесценный бонус, моя тайна.       Я не знаю, кем он видит меня в эти минуты, и, признаться, мне неважно. Ведь всё равно никогда наяву моим снам не сбыться. Так зачем терзаться зря? У меня есть эти мгновения, когда любимые руки гладят и сжимают, пальцы скользят по коже, глаза пылают и не отрываются от моих глаз, жаркое дыхание приводит в экстатический восторг! Как я благодарен нашему виду спорта, в котором не просто можно — нужно обнажать свои чувства! И мы предельно обнажены оба: он — в своём образе, я — в своём безумии. Он властен и яростен, бережен и ласков, он повелитель, он — моё божество… Я отдаюсь, он берёт. Даже когда я по роли строптив и капризен, противоречу и противостою, всё моё существо кричит о любви, и его встречная страсть вознаграждает за это.       Да, я знаю, с его стороны это лишь игра, любимое дело, которое он делает с блеском, но я не горюю. Зато три четверти эпитетов «страстно» и «сексуально» от Тарасовой звучат в его адрес, и именно после его прокатов чаще всего она хвалит меня — как постановщика. Зато он начал мне доверять и теперь мягче принимает мои идеи и хореографию. Да, я ж не Жулин, у меня другие фишки и стиль, и ему это наконец стало нравиться. Он не так напряжён, иногда даже шутит и хохочет над шутками Лены и Игоря, он стал легче и проще… Но не ближе, нет… И он сводит меня с ума своей пластикой, своим даром свыше — мужской сексуальностью, истинной, присущей от природы, бьющей наотмашь, насмерть, рушащей все табу…       Однажды на подначку Ягудина, что слабО, мол, ему повторить фирменный вейровский проезд в выпаде навзничь, он набрал скорость и распластался в этом выпаде — эротичном до остановки дыхания. Это потом я Лёшку чуть не убил, а в тот момент, затаившись, любовался запрокинутым лицом, руками-крыльями, скользящими по льду, чувственным прогибом сильного тела, обнажившимся животом — загорелым, с точёными линиями мускулов… И это страстное выражение, и полузакрытые глаза, и напряжённо разведённые колени… Эти секунды, пока он летел по диагонали катка, растянулись для меня в вечность: столько сладострастных картин калейдоскопом пронеслись в моей голове и взорвались во всём теле бешеным, неудержимым желанием! Я, пошатываясь, стараясь не привлекать внимания, ушёл, заперся в своём кабинете, положенном мне, как продюсеру, и решил этот вопрос самым верным пацанским способом. Потом мне было смешно, немного стыдно, отчаянно хорошо и сладко… О небо, как же сладко…       Я люблю его.       Я флиртую и кручу романы с красавицами, ращу сына, работаю, отдыхаю, снимаюсь в кино, ставлю шоу, езжу к морю и в горы, дружу и конфликтую. Я живу. Дышу. Радуюсь и грущу. И вновь и вновь ставлю ему номера: помогаю выбрать музыку, придумываю историю, сочиняю сюжет… Я леплю его образ, чувствуя неземной кайф от этой власти над ним, которую он даже не замечает… Я танцую с ним, отдаваясь его рукам, покоряясь его власти надо мной, которую он тоже не замечает… Изобретаю позы, связки, переходы…       В каждом моём дне много всякого, важного и интересного. Но всё это ярче, острее и красочней от уверенности, что сегодня мне снова на каток, где на моё: «Ром, готов?» в ответ сверкнёт белозубое: «Всегда!»       И у меня опять замрёт сердце. А потом снова заколотится. Часто-часто. Ноябрь 2013 Vineta ©