Вальдмеерский веночек

     Свечи догорали и чадили, разнося по комнате неприятный запах. Где-то за окном доносились музыка, грохот, праздничная пальба, и мимолётные тени пробирались в дом, одинокими мазками промелькивая по стенам. В ушах отдавался гул моря, такой знакомый и одновременно чужой, стоило закрыть глаза, и в темноте смеженных век белоснежные волны бились о корму из тёмного дерева. Стоило закрыть глаза, и запах ударял в нос всё отчётливей, рождая в голове образы горящей мачты, и столбы взвивались в небо со свистом, рассекали воздух симфонией неизбежности.      Хексбергские ведьмы пели свои песни, но Кальдмеер их слышал иначе. Вой и визг сталкивались, врывались в уши и давили на виски. Они бы могли убить его, если бы захотели, но им не было дела до захваченного в плен адмирала. Хотя «захваченный в плен» звучало слишком цинично для человека, лежащего в теплой постели, в чистом белье и с целым кувшином родниковой воды рядом. Олаф с трудом приподнялся, в полнейшей тишине ловя слухом отголоски праздника, и ухватился за ручку графина.      – Осторожнее, мой дорогой гость. – Кальдмеер вздрогнул, столь внезапно раздался немного пьяный хрипловатый голос. Вальдес ходил как кошка. – Вы твёрдо решили объявить какой-нибудь протест? Здесь же дышать нечем!      Черная фигура подпрыгнула к окну и распахнула ставни, громко вдыхая ворвавшуюся в комнату ночную прохладу. Олаф оглянулся на свечи: где-то в глубине еще отсвечивал малюсенький огонёк, но он почти не освещал, зато дыма от него было хоть отбавляй.      – Что вы здесь делаете? – наконец удосужился удивиться Олаф. Вице-адмирал за компанию тоже удивился.      – Я, с вашего позволения, здесь живу.      – Я не о том. Что вы делаете в этой комнате, когда должны быть на празднике?      – Должен? – тень Ротгера прислонилась к стене, овеваемая ночным ветром. – Я должен Аларкону десять таллов. Ну, может быть, еще Салине пяток, но, думаю, он уже об этом забыл. В дом свой я волен являться тогда, когда захочу.      – Прошу меня простить, – отчеканил Кальдмеер. – Возможно, я неправильно выразился.      – Да ладно, – махнул рукой Вальдес, пантерой прыгнул вперед, ногой подвинул себе стул и сел на него задом наперед, облокотившись локтями о спинку. – Я сориентировал юного Фельсенбурга, как дойти до моего жилища, и решил заскочить к вам. И правильно, между прочим сделал, иначе завтра я бы нашел ваш очаровательный задохнувшийся труп.      – Простите?      – Он был бы не таким очаровательным, правда, как труп Бе-Ме.      – Господин Вальдес!      – Я пьяный, мне можно! – расхохотался Ротгер. – Сегодня вы меня простите. А я вам что-нибудь расскажу. Вы вроде хотели услышать про сражение у берега?      – В прошлый раз, помнится, вы сказали, что мне это неинтересно.      – Я до сих пор считаю, что вам неинтересно слушать, как я пытался убить Доннера, – согласился вице-адмирал. – Зачем вообще это вспоминать, когда тут праздник? Присоединились бы, что ли.      – Праздник по поводу победы над дриксенцами, – напомнил Олаф. Вальдес взлохматил шевелюру.      – Точно, вы же ранены. В голову. Очень серьезно.      – Господин Вальдес…      – Мой дорогой адмирал цур зее! – нараспев произнес означенный господин. – Вы, конечно, лебедь и всё такое, но то, что вы сейчас не в своём гнезде, не дает вам права умирать. У меня дома, между прочим, очень мило. Вы можете хотя бы на пару дней забыть, что вы в плену? Хотя какой это, к кошкам, плен…      – Вы обещали что-нибудь рассказать о сражении, а сами пытаетесь меня учить жизни.      – Иронично, да? Я вас младше, вообще-то.      – Да ну? – хмыкнул Кальдмеер. Вальдес прыснул, налил в стакан воду и протянул его своему гостю.      – Вы, кажется, хотели пить? Я вам Леворуким клянусь, Луиджи вас спас случайно. Всем было бы проще, вам в том числе, если бы вы погибли, но вы живы, а посему продолжайте, пожалуйста, жить и дальше, это полезно для здоровья. А когда вы выздоровеете, я с вами, может быть, даже станцую.      – Станцуете?      – Ну да. Вы когда-нибудь видели, как танцуют астэры? Зрелище незабываемое, я обязан вам показать.      Олаф поставил стакан обратно на столик, улёгся на кровать и затих. Слова резали по больному, но он не мог обвинить Ротгера Вальдеса в том, что он верно служит Талигу и не является заядлым эсператистом. У этого человека были по локоть руки в крови, в том числе тех, за кого Кальдмеер готов сам был отдать жизнь. У этого человека были острые клыки и длинные когти, которыми он умудрялся, как дикий кот, царапать и задевать за живое. Можно было только молчать, чтобы не предавать хотя бы свой долг перед страной.      – Вижу, вы не склонны к разговорам по душам, – вздохнул Вальдес, бесшумно задвигая стул обратно. – Как хотите. В вашем праве не изменять себе.      В этом Кальдмеер был не согласен. Себя Олаф предал уже давным-давно. Его хватало только на то, чтобы не выставлять это напоказ.                  – Вы не Ледяной, – отчеканил Вальдес, занося поднос с чем-то вкусно пахнущим. – Вы просто немного подмороженный. И я знаю, что может вас немного нагреть!      Сидящий рядом на кресле Руперт смутился, опустив голову. Он и так немного побаивался вице-адмирала, но в моменты, когда тот начинал вести себя непредсказуемо, родич кесаря старался с ним вообще не связываться. И Кальдмеер его понимал. Оставь их Вальдес на попечение слуг, всё было бы проще. Но нет, ему обязательно приспичило самому каждый раз мотаться к своему «гостю» и приносить при этом что-нибудь новое. В этот раз фрошера пробило на обед, который обязательно нужно было разделить с пленными.      Ротгер изящно поклонился, подражая слугам, да только шалая улыбка на лице была слишком хозяйской, чтобы поддаться на провокацию. Олаф сдержанно кивнул в благодарность.      – Простите, – Фельсенбург вскочил с места как ошпаренный, – я не голоден.      – Вам никто и не предлагает, – пожал плечами Вальдес, усаживаясь на освободившееся место, и подмигнул. – Всё самое лучшее только для нашего тоскующего адмирала цур зее, не так ли?      Руперт вспыхнул и вылетел из комнаты, не потрудившись даже закрыть дверь.      – Ну что за молодежь! – хмыкнул Вальдес, помедлил пару секунд в надежде, что дверь под его строгим взглядом закроется, но все-таки поднялся сам.      – Вам незачем было так обходиться с Рупертом.      – Ага, – бездумно подтвердил Ротгер и с громким плеском наполнил пару бокалов. – Я почти уверен, что вам уже можно пить. Хотя бы потому, что вы потеряли много крови, а красное кэналлийское способствует её восстановлению.      – Благодарю, – нахмурился Кальдмеер, не притронувшись к бокалу. Есть после устроенного представления желание тоже пропало.      – Я и говорю – подмороженный, – удовлетворился реакцией вице-адмирал. – Как там говорят? Завтрак съешь сам, обед подели с другом? Как вам такая идея, адмирал цур зее? Всё готово к обоюдному брудершафту!      Олаф медленно вздохнул, уняв первый порыв выбить протянутый бокал из руки наглеца.      – Господин Вальдес. Приходите к ужину.      Как ни странно, намёки «господин Вальдес» понимал даже такие. Однако, пожав плечами, он залпом опрокинул в себя оба бокала и со звоном поставил их на столик.      – Ваше право, господин Кальдмеер. Не хотите оттаивать сейчас – я подожду. Но знаете, слишком долго испытывать терпение ведьм не стоит. Вы и так слишком уже много сделали, поверив слухам о беззащитной Хексберг. Она никогда не будет беззащитной. И ваши теперешние бастионы, кстати, тоже скоро обещают рухнуть.      – Я знаю, – нашел в себе силы улыбнуться Олаф. – Однако вы ошибаетесь. Мои бастионы рухнули в тот момент, когда рухнула мачта «Ноордкроне». Мне нечего вам предложить. Мне нечего терять. Я уже разгневал ведьм, господин Вальдес, и алые райос тому доказательство.      – Алые райос ничего не значат, – фыркнул Вальдес и махнул рукой. – Своими словами вы просто морочите голову что мне, что себе.                  – Прогуляемся?      – Что?      – Травма головы плохо влияет на восприятие, я понимаю…      Олаф вздохнул. Этот человек был поистине невозможен.      – Я спросил, – медленнее проговорил Вальдес, – не хотите ли вы, мой дорогой враг, со мной прогуляться. Я вас обещаю не ронять.      – Ронять?!      – Ронять. Например, на землю. Или в воду. Человека еще можно уронить на кровать, но вы и так там постоянно валяетесь. Пора бы и совесть знать.      – Вас смущает то, что я целыми днями валяюсь на вашей кровати? – не сдержал улыбку Кальдмеер.      – К сожалению или к счастью, не на моей! Это, кстати, важная оговорка.      – Вы во всём двойное дно видите?!      – Нет, – просто ответил Вальдес. – Но я хочу с вами прогуляться. Так вы согласны?      – С вами невозможно иметь дело… – покачал головой Кальдмеер и с усилием встал с кресла. Разумеется, Вальдес это воспринял как согласие на прогулку.      Энтенизель вновь принесла с собой туманы. Олаф вдыхал солоноватый запах близкого моря, больше придумывая себе, чем слыша шум волн. Наверное, это просто в ушах гудело, влажный воздух давил на лёгкие и заставлял вдыхать глубже. Возможно, он просто разучился дышать полной грудью? Неужели он должен так делать лишь вынужденно, опираясь на руку самоуверенного и наглого человека, который небыстро шагает вперед, будто знает, куда свернуть в этом белесом тумане.      У Энтенизель был тихий шуршащий голос. Она говорила на языке, не знакомом Кальдмееру, однако от её слов, принесенных туманом, становилось чуточку легче. Когда Олаф увидел, наконец, зеленоватые переливы невдалеке от берега, он еле-еле унял первый порыв крикнуть слова благодарности. Потому что они были бы не по адресу.      – Это Хербсте, – будто прочитав мысли, приглушенно провозгласил Вальдес. Он немного вжал голову в плечи и то и дело закрывал ладонями уши: кажется, беднягу насквозь продуло. А Олаф-то наивно полагал, что закатные твари не мёрзнут.      – Вы ведете меня на Холм? – догадался Кальдмеер еще до того, как увидел радостный кивок на тотчас оскалившемся красивом лице. – Не слишком ли холодный день вы выбрали для прогулок?      – Ну что вы, враг мой, – кажется, улыбка к его лицу была приклеена намертво, – это лучшая погода, чтобы либо хорошенько намочить вас, либо промёрзнуть самому. Лёд, как известно, попадая в воду, имеет обыкновение таять.      – Опять эти ваши иносказания! – праведно возмутился Кальдмеер. Он бы продолжил фразу, но, кажется, Вальдес его понял и без лишних слов. И невесело засмеялся.      – Вот-вот, господин Кальдмеер. Раз моя забота вам ни к чему, позвольте вашу тоже не принять. Я мёрзну, да, но это только потому, что я не оделся. Впрочем, одежда лишь мешает, вы поймете это, когда мы придем на место. Но, прошу прощения, в неглиже с вами под ручку идти было бы просто некультурно…      Олаф вздохнул и с улыбкой покачал головой. Уж в чем-в чем, а в «наглеже» этот человек находился явно постоянно. Слишком ярко. Слишком честно. Голос заботливой Энтенизель обволакивал, будто коконом. Олаф видел, как ветер колышет ветви деревьев, как взметаются и опадают агатовые волосы Вальдеса, как тугие туманные клочья заворачиваются в вихри и переплетаются чуть ниже облаков. Но ни одного порыва Ледяной, кажется, так и не поймал.      – Она полюбила вас, – тихо сказал Вальдес и чуть крепче сжал локоть. – Она и вправду полюбила вас…      – Кто?      – Не важно, – быстро ответил вице-адмирал и замер у подножия Холма. – Не бог весть что, да? Не Холм, а какая-то кочка.      – Хексбергская Кочка не звучит, – согласился Кальдмеер. – Но я хочу подняться вместе с вами.      – Хорошо. И все-таки Хербсте отсюда ближе.      – При чем здесь это?      – А, не слушайте меня, – вновь отмахнулся Вальдес и потянул Олафа за собой. – Все эти мистические штуки я сам не до конца понимаю. Единственное, что я знаю, то, что кэцхен существуют. А то, что мне постоянно шуршит эта ревнивица, это не слушайте. Глупости я говорю всё.      Олаф улыбнулся. Кажется, он понял.      Энтенизель последний раз улыбнулась своим туманным ликом, нежно провела по щеке Ледяного и развеялась, как только они прошли половину пути. Олаф обернулся. Оборачиваться – плохая примета, но он должен был убедиться, что туманы отступают от города, возвращаясь к своим водам, ледяным и спокойным, даже в гневе не бушующим стихией. Голос Хербсте был иной и предназначался не Кальдмееру. Но даже через пелену неверия Олаф слышал, как река пытается что-то доказать или что-то опровергнуть. Хербсте злилась.      Ведь её сестра предпочла лёд пламени.      – Она давно мертва, – предвосхищая вопрос, Вальдес указал на высокое белое дерево, склонившееся над морем. – И жива одновременно.      – Зачем вы обычно поднимаетесь?      – Танцую. Как я и рассказывал. Девочки любят танцевать, они любят наших моряков. И… вас, наверное, тоже.      – Наверное?      – Она вас полюбила, – повторил Ротгер и широко улыбнулся. – Она не дала бы вам умереть. Никогда.      Вальдес аккуратно отпустил руку и в два прыжка допрыгнул до мёртвого дерева. Наверху не клубились туманы, ветки не представляли собой сложную заплетенную конструкцию, но у Кальдмеера почему-то от одного взгляда на вершину закружилась голова. Но это ощущение было иное, чем от травмы, оно затягивало, манило. Только протяни руку, и смазанная картинка наложится на другую, переплетет тени и свет в гармоничном этюде, подхватит в водоворот. Кажется, нужно только протянуть руку.      Когда она касается кончиков пальцев, Олаф немного прижимает тёплые ноготки, чтобы убедиться, что она живая, горячая, в её жилах течет настоящая кровь. В её жилах, чувствует Кальдмеер, течет ветер, ветер и вздымающаяся волна, улыбка скалится так знакомо, и он вспоминает, где видел её раньше. Мачта падала, не выдержав взгляда ярких глаз с пляшущими в них голубыми искрами. Она не хотела зла, она всего лишь хотела, чтобы он остался с ними.      Даже странно, насколько сильной ненавистью можно выразить любовь.      Мысль образумила, и Олаф отшатнулся от сверкающего взгляда. Перья игриво коснулись ладони и исчезли в потоке ветра, рука непроизвольно сжала эсперу. Кальдмеер не успел понять, стоило ли помолиться, или ведьма воистину не желала ему зла. Вальдес обеспокоенно схватил адмирала за локоть, не давая упасть. А Олаф, кажется, всё не мог отвести взгляда от места, где сверкали глаза с голубыми искрами.      – Вам, наверное, тоже надо какое-нибудь колечко, – раздался голос Ротгера откуда-то справа. Кальдмеер через силу повернулся. Вальдес задумчиво крутил в руке кольцо с изумрудом. – Лучше не верьте в то, что видели. А я убедился в том, что хотел узнать. Идемте обратно, а то я и вправду замёрз.      – Ваши победы воистину гремят на всё Устричное море, – почти серьезно улыбнулся Олаф. – Не иначе, вас сам Создатель благословил.      – При чем здесь Создатель? – Вальдес споткнулся на ровном месте, и Кальдмееру пришлось чуть сильнее сжать его локоть. – Это ведьмы, адмирал, ведьмы! Вы же… вы же видели её!      – Считаете, что можно приравнять ведьм к дарам Создателя?      – Вы проповедник или военный? – изогнул бровь Ротгер. – Для этого мира было бы слишком лицемерным выставлять астэр в качестве эсператистской святыни.      – Этот мир и так поступил слишком лицемерно, оправдываясь Изломом времен, – тихо произнес Олаф, вскинув глаза на горизонт.      – Оставьте, друг мой. Случиться может всякое. И не случиться, кстати, тоже. А вино зато у меня дома всегда есть!      Олаф промолчал.      Кажется, в отношении «господина Кальдмеера» слова «друг» и «враг» в понятии Вальдеса были синонимами. У Ротгера были глаза обычного человека, тёмные, как у всех марикьяре. Но нет-нет, но промелькивали в них эти голубые искры.      Почему-то Олаф был уверен, что еще не раз поднимется на Холм. Вот только вместо кольца ему нужен был один-единственный человек. Ведь наверняка он сможет вытащить его, если ведьмы решат забрать адмирала себе навеки. Сможет, ведь так?                  – Вас что-то тревожит? – как обычно беззаботно спросил Вальдес, сидя на стуле задом наперед и положив ноги на подоконник, выгнув их под каким-то немыслимым углом. Руперт глядел на вице-адмирала с почти благоговейным ужасом, наблюдая за тем, как мерно качаются ножки стула. Упасть они могли в любой момент, но Вальдеса не колыхали такие мелочи жизни. Ну упадёт и упадёт. Встанет, отряхнется и сядет точно так же.      – Разве что недостаток крови в организме, – с запозданием пошутил Олаф, и Ротгер засмеялся, роняя стул и подходя к шкафу.      – Вы, Руперт, будете? – подмигнул Вальдес, доставая бутылку «Крови». Наученный горьким опытом, Фельсенбург кивнул.      – И всё-таки вас что-то тревожит.      Тревожит.      Олаф закрыл глаза, наклонил бокал, и вино коснулось губ. Журчащий смех пронесся над ухом, но она не стала ничего говорить. Энтенизель знала, когда нужно было молчать и просто поцеловать. Мгновение, Кальдмеер приоткрыл рот и сделал глоток. Это казалось глупой шуткой высших сил.      – Мой адмирал?      Олаф ободряюще улыбнулся, и родич кесаря вроде успокоился. Нет, ничего. Никто ничего не заметил. Лик Энтенизель исчезал так же быстро, как и появлялся. Она клала тёплую ладонь на лоб, когда болела голова, держала за руку, когда рядом больше никого не было, позволяла зарываться в струящиеся волосы, когда было одиноко. Энтенизель смеялась почти как Вальдес. Кажется, вот так и сходят с ума.      – Скажите мне, Вальдес, – произнес Олаф не своим голосом, – кого из них вы слышите?      – А вы не знаете? – улыбнулся Бешеный, держа бокал двумя пальцами. Руперт непонимающе моргнул, медленно потягивая «Кровь». Он не понимал. Он и не должен был.      – Я долго думал над этим, – решился Кальдмеер. – И знаете, всё должно когда-нибудь заканчиваться. Море не любит отпускать тех, кого отбило, но мы не вправе плыть по его течению. У нас есть свои долги, обязательства, и судьба наша часто нам не принадлежит. Я волен делать выбор, и вы знаете, каким он будет.      – Почему? – обиженно засопел Вальдес, поджав губы. Олаф тонко улыбнулся.      – Потому что в вашей победе нет моих заслуг. Мы с Рупертом вернемся в Дриксен, когда наступит срок, и с этим никто ничего не сможет поделать. Я в том числе. Вы говорите, что на Изломе время слишком хрупкое, чтобы мы могли себе позволить его терять, а сложные решения даются просто, но то, что вы хотите услышать, я никогда не произнесу. Принесите ей мои извинения, я уверен, она поймет. Я думал раньше, что предал себя, но я ошибался. Я не повторю этой ошибки вновь, у меня еще остались не отданные долги.      Прошло несколько секунд томительной тишины, в которую Олаф пытался вслушиваться в ветер, бьющийся об оконную раму. Вино бесшумно скользило по стенкам от еле заметных круговых движений ладонью. Мирозданию была не чужда тишина.      А потом Вальдес громко расхохотался. Он широко раскрывал рот, показывая белоснежные зубы и бил незанятой бокалом рукой о подлокотник кресла. Он поставил бокал, тёр руками лицо, лохматил волосы и выгибал позвоночник, безудержно хохоча.      – Олаф, вы невероятны! – еле выговорил через смех вице-адмирал, у которого от смеха на глазах аж слёзы выступили. – Вы невозможны! Вы… ох, я не могу…      Ротгер беззвучно затрясся, пытаясь унять смех, обхватил себя руками, потом несколько раз глубоко и громко вздохнул и немного хрипло продолжил:      – Вы сидите в моем доме, – Вальдес пригладил тотчас вставшие дыбом волосы, – гуляете под мою руку и пьёте моё вино. Олаф! И в этих обстоятельствах вы пытаетесь мне говорить о каком-то долге?!      Ротгер вновь взял бокал, всё еще посмеиваясь, опёрся локтем о столик, подпирая щёку и почти игриво глядя на адмирала цур зее. Руперт ожидал всего, что угодно. Что Олаф ударит его по лицу, поднимется и уйдет, разобьет бокал, начнет спорить, в конце концов! Но только не того, что произошло.      Кальдмеер как-то странно тепло посмотрел на Вальдеса и еще раз крутнул вино в бокале.      – Пожалуй, ты прав, – улыбнулся Олаф и поднёс бокал к губам. Пили молча, а Вальдес не мог унять бешеный оскал на лице. Кажется, по-другому этот человек улыбаться не умел.      Если понял Вальдес, то поймет и Энтенизель. Она проводит его с улыбкой и надеждой на встречу.                  – Ты опять здесь?      Слова прозвучали с долей укоризны. С неохотой оторвав взгляд от переливающихся вод где-то далеко внизу, Олаф повернулся.      – Когда-нибудь они тебя утащат, если будешь так часто их навещать, – покачал головой вице-адмирал, кутаясь в наспех накинутый платок. В отличие от Кальдмеера, Ротгера здесь продувало, и довольно сильно. Он еще ни разу не заболел от своих прогулок, но Олаф частенько замечал, что приходя с очередной пробежки, залпом выпивал пару стаканов горячего вина со специями, которое так старательно учился готовить Джильди. Старания фельпца пропадали отчасти зря, потому что Вальдес, скорее всего, не заморачивался вкусом напитка, но шадди марикьяре пить отказывался наотрез.      – Мне кажется, или ты просто ищешь причины для встречи?      – А ты их создаешь, – в тон фыркнул Ротгер, дыша на руки. – И почему она тебя не морозит?      Вопрос был, скорее всего, риторическим. Олаф никогда не был изнежен вниманием бурлящей Хербсте, зато его плотным коконом окутывали молочные туманы Энтенизель. Кальдмеер ощущал себя почти что призраком, но был при этом более живым, чем когда-либо. Он мог закрыть глаза и увидеть немного больше, чем другие люди. Боль от ранения отступала только здесь, на вершине Хексбергского Холма, Олаф, кажется, готов был на многое из того, на что никогда бы не решился. Она пела, и от её песен вело голову сильнее, чем от самого лучшего кэналлийского вина, сделать шаг – и улететь вместе с ней, к ней, туда, где в лучах восходящего солнца радужно переливаются белоснежные волны. У неё были тёплые руки, в этом Кальдмеер убедился еще в первую встречу. Она не казалось ведьмой, она была слишком живой, слишком настоящей. Ледяной сжал в ладони тонкие пальцы.      – Тебе пора домой, – заявил голос Вальдеса через пелену нежного шепота.      – Мне пора домой, – приглушенно согласился Олаф, – но не в тот дом, куда ты меня зовешь.      – Неделя, – Ротгер наверняка улыбнулся, – еще есть целая неделя. Тебе незачем торопиться.      – Всего неделя, – поправил Кальдмеер, не открывая глаз. Она тоже знает, что Олаф уезжает. Она не грустит, ведь ведьмы не умеют грустить. Ведьмы умеют только держать за руку и шептать слова, от которых становится чуточку теплее. Она умеет взмахивать крыльями и звать за собой, и, кажется, Кальдмеер бы улетел, но лебедь из него выйдет еще хуже, чем адмирал.      Всего лишь один шаг отделяет от бездны, в которую Кальдмеер не прочь упасть. Всего один шаг и сжатые тёплые пальцы.      – У меня есть для этих целей кольцо, – вновь прозвучал голос Вальдеса, тихий и серьезный. – А у тебя я. Пожалуйста, идём отсюда.      И стоило открывать глаза, чтобы выяснить, кто именно всё это время держал его за руку! Иллюзия, такая же невозможно обманчивая, как и всё, что окутывает этот Холм. Олаф с почти злостью выдернул ладонь.      – Думаю, это конец, господин Вальдес, – Кальдмеер смотрел в темные глаза слишком прямо. – Я давно сделал выбор и не могу сказать, что не жалею о нем.      – Я тоже, – кивнул продуваемый всеми ветрами Хербсте Ротгер, умиротворенно улыбаясь. – Но я не вижу ничего, о чем стоило бы пожалеть.      – Больше ничего не будет. Мы с вами чужие, господин Вальдес, теперь уже насовсем.      – Ничего не будет, когда не будет нас, – не согласился Вальдес, оскалив зубы. – Поэтому не падайте и не умирайте, ладно? А я… тоже постараюсь.      Энтенизель пела. Пела мелодично и пронзительно, до дрожи, обволакивала своей туманной пеленой. Она была частью этого моря, частью того, чему Олаф отдал своё сердце и свою душу, и Кальдмеер не мог её воспринимать как ведьму. Верно, Создатель послал Хексберг хороших защитников и хранителей. То, что Олафу досталась частичка их любви – случайность, но случайностью было нежданное спасение, случайностью была встреча с Бешеным, случайностью был светлый взгляд прозрачных глаз на холме. Когда жизнь обращается в водоворот случайностей, легко поддаться искушению и дальше плыть по течению. Но в течении встречаются цепи и подводные камни, а Хербсте сверлит взглядом синим, синим, как сама смерть.      Ротгер знает, что синеглазая ведьма может наблюдать за ним сколько угодно, она не позволит ему кануть в бездну, не позволит сделать последний шаг, да Вальдес и сам найдет в себе силы удержаться. Олаф покидал Талиг, Вальдес сжимал зубы в твердой уверенности, что смерть следит за адмиралом своим синим взором.      Однако у Энтенизель взгляд был бирюзовый, а не синий.      Дни никогда не были столь похожи друг на друга. Крики чаек и плач кэцхен, тоскливая меланхолия под ставшими серыми туманами. Крылатая Энтенизель гляделась в небо и выла звонкими каплями дождя.      – Что с ним? – спрашивал Аларкон после ставшей традиционной тренировки на шпагах, на которой Вальдес, кажется, не произнес ни слова и не одержал ни одной победы.      – Тоска, – фыркал Хулио, пребывая в твердой уверенности, что она пройдет сама. Можно бесконечно долго дорожить хорошими днями, но всему должно приходить завершение. Кому как не вице-адмиралу Ротгеру Вальдесу это понимать. Тоска.      Тоска?      Тоска?!            Умирать за неё не стоило, подумаешь – минутная блажь! Ледяными глазами смотреть в лица палачей и мучителей, но ни за что не поддаться. Пение туманной реки пробивалось даже через стены камеры, где Олаф и воду-то видел через раз. Чего стоило один раз солгать? Сказать неправду? И полететь вниз, прямо в объятия свободе. Однако оковы сковывали не только руки, они оплетали саму душу, которая была отдана Дриксен слишком давно, чтобы забыть об этом. Старые клятвы нельзя нарушать, и бывший адмирал цур зее их просто так бы и не нарушил.      Туманный голос плакал и понемногу стихал. Энтенизель жила вечно и пела вечно, кому как не ей терять тех, кого она полюбила? Приговор был объявлен, молитвы прочитаны, и, кажется, оставалось только смириться и спокойно зайти в петлю. Обвинять было некого: только разве что себя.      Однако стоило забыть о случайностях, как они вновь напомнили о себе мерным топотом копыт, выстрелами и знакомыми лицами.      – Если не ради меня, – Руперт сжимал губы и часто моргал, но говорил слишком уверенно для вчерашнего мальчишки, – и не ради себя. То хотя бы ради тех, кто вас действительно ждет – пожалуйста, живите.      Кого он имел в виду? Оставившую его кэцхен, считающего его давно погибшим Вальдеса или семью, которую Олаф давным-давно оставил в Эзелхарде? Бирюзовые волны безжизненно оглаживали борта корабля, а Кальдмеер чувствовал себя одной из них. Такой же пустой и потерянной. Умереть было бы сейчас намного предпочтительнее, однако это значило нарушить еще одно обещание. А такой роскоши бывший адмирал себе позволить не мог.      Ему иногда казалось, что она вернулась, обрадованная, смеющаяся, держащая его ладонь в своей, тёплой, но мечта должна была разбиться осколками, если бы Олаф в неё поверил. Очередная иллюзия. Такая же лживая, как и вся его жизнь.      И в полнейшей тишине, где не было слышно ни звона, ни гула, будто звуки отрубило гильотиной, раздался совершенно отчетливый громкий возглас:      – Вас, может быть, Энтенизель отпустила! А я – не отпущу! Никогда!      И стоило ли открывать глаза, чтобы вновь утонуть в череде случайностей. Создатель бы, наверное, помог, если бы он существовал. Но Олафу, наверное, просто не хватало веры. Он слишком часто думал о ведьмах, чтобы быть смиренно Чтущим и Ожидающим. Плохой из него вышел еретик. А эсператист – еще хуже.      – Да что с вами? – не выдержав, прямо спросил вице-адмирал. Кальдмеер поднял потухшие глаза от эсператии. Что с ним? Он сам не знает, что с ним. Не знает, чего он хотел добиться и как так получилось, что за его ошибки расплачивается вся страна. Страна, которая горит в огне за то, что он любил её слишком сильно. Сначала Энтенизель, потом Руперт, решивший все-таки путешествовать вместе с Луиджи… вы будете следующим, господин вице-адмирал. Круг когда-нибудь должен замкнуться.      – Это всего лишь тоска, господин Вальдес.      Тоска.      Да как будто тоской можно всё объяснить! Кальдмеер не успел опустить взгляд в книгу, как раздался выстрел, через разлетевшееся вдребезги стекло хлынули потоки западного ветра, сильнее взлохматив черные волосы.      – Да хватит! – заорал Вальдес, опасно размахивая пистолетом. – Хватит! Хватит!! Не для того нас море сводило!..      Почти изумленный краткий вздох Олафа раздался в полнейшей тишине. Темные глаза Вальдеса глядели с немой истерикой, отражая отблески тысяч чувств, которые нельзя было выразить точнее, чем одним этим взглядом, стиснутыми зубами, напряжёнными ладонями. Слишком ярко.      Покачнувшись на кончиках пальцев в течение мгновения, Эсператия в руках Кальдмеера, шелестя страницами, соскользнула вниз и нелепо грохнулась на пол.