Через тернии

Слишком быстро выходят из строя Такие хрупкие механизмы. В туманной дымке у тебя за спиною Лежит королевство темного магнетизма. Непреодолимо я приближаюсь к запретной черте... Flёur, «Мои новые чёрные крылья».

— Я хочу взять эту книгу. И эту. И вот эту. — Лео, уймись. Ты не можешь увезти с собой всю библиотеку. Мы же вернёмся через неделю. Вдалеке прокатились первые раскаты грома; похоже, будет сильная гроза. Элиот поднял глаза от конспектов и взглянул на хмурое небо. Он сидел на подоконнике и слышал через открытое окно, как холодный ветер шумел в позолоченной осенью листве деревьев. — Вообще-то, выносить книги за пределы академии запрещено. Элиот повернулся спиной к мрачному небу и отложил на подоконник рядом с собой, конспекты. Резкий порыв ветра влетел в комнату, взлохматил волосы, поиграл со страницами конспектов и открытых книг, лежавших на письменном столе. — Эти книги и за пределы библиотеки выносить запрещено, — ответил Лео, аккуратно укладывая одежду в дорожную сумку. — Прекрати таскать книги из закрытых секций, — недовольно велел Элиот. — Мне уже несколько раз попадало из-за тебя. — Хорошо, — кивнул Лео, продолжая сборы. Элиот хмыкнул. Они оба прекрасно понимали, что обещание Лео не сдержит. На столе, погребённые под книгами и записями, лежали приглашения, написанные на чуть желтоватой, тонкой и приятной на ощупь дорогой бумаге. Эти приглашения полночи сочинял Лео, и теперь Элиоту оставалось только подписать их. Найтреи устраивали пышный званый приём в честь гостей, прибывших из другого государства. Отослать приглашения Безариусам ни Ванесса, ни отец, ни мать не додумались, — вернее, не посчитали нужным — потому Элиот решил позаботиться об этом сам. Он хотел видеть Оза на приёме и даже был готов стерпеть присутствие его сестры и чрезмерно жизнерадостного дяди. Возможно, хотя бы тогда этот чёртов приём не будет чудовищно скучным. Присутствие на нём — обязанность Элиота, потому отвертеться он даже не пытался, но и предстоящее не предвкушал. На приёмах есть три занятия: пробовать еду в буфете в перерывах между танцами, сами танцы и светские беседы, они же сплетни. Последние выводили Элиота из себя — все его беседы сводились к разговорам с Лео либо вялым попыткам поддержать навязанный разговор ни о чём, а танцевал он очень редко — только в целях соблюдения приличий. — О чём задумался? — спросил Лео, закрывая дорожную сумку и усаживаясь на край кровати. Элиот поднялся с подоконника и взял в руки приглашения. Читать их он не стал; сел за стол, отложил в сторону раскрытые книги и придвинул к себе чернильницу. — О приёме, — ответил он, ставя размашистую подпись на первом приглашении. Кончик пера с тихим скрипом скользил по бумаге. — Ведь я понятия не имею, что за гости прибыли в наш дом и зачем. Смеркалось, и он едва различал буквы в зыбкой полутьме. В этот сезон темнота наступала быстро и незаметно, падая, точно тяжёлое покрывало, тушившее свет. Элиоту больше по душе летние сумерки, мягкие, плавные, тягучие и совсем не похожие на осенние. Подписав приглашения, он закрыл чернильницу, присыпал подписи песком для просушки и вложил каждое приглашение в заранее приготовленные конверты, а затем сунул их в нагрудный карман. Когда Элиот доберётся до дома, то отошлёт к дому Безариусов слугу. Приглашение пришлось написать и для Зая Безариуса — по той же причине, по которой он только что подписал приглашение для Ады Безариус. Верх неприличия пригласить одних членов семьи и обойти вниманием других. Но Зай Безариус всё равно не придёт. Элиот и припомнить не мог, когда в последний раз видел этого человека на светском приёме. Лео, уже облачённый в дорожную одежду, подал плащ и помог закрепить его завязками у горла. Элиот подхватил с кровати сумку Лео, взял свою и направился к дверям. Его обступила призрачная темнота коридоров, сквозь узкие окна напротив дверей комнат лился тусклый серый свет. Когда Элиот ступил на мраморные ступени крыльца у парадного входа, налетел резкий порыв ветра и крепко обнял, выбивая на миг воздух из лёгких. Экипаж уже ждал их. Лошади беспокойно рыли копытами землю, взволновано прядали ушами и косились на людей. Элиот похлопал по шее ближайшую к нему гнедую кобылу и ощутил тот чудесный запах, каким пахнут лошади только из стойла, ещё не уставшие с дороги и не взмыленные от быстрой скачки, отдал дорожные сумки вознице и забрался в экипаж. Он смотрел в маленькое окно на залитые тусклым светом фонарей дорожки, пролегавшие по саду академии. Дорожки были посыпаны песком, и с расстояния казалось, словно они — это реки золотистого света. Лео долго не было. Элиот успел окинуть взглядом окрестности по второму кругу, прежде чем он с книгой под мышкой забрался в экипаж и возница тронул лошадей. Похоже, Лео помогал устроить поклажу. — С лошадьми что-то не так, — заметил он. — Волнуются. — В окрестностях волки появились, ты разве не слышал? — ответил Элиот. — Чуют, наверное. — Волки? — пробормотал Лео, утыкаясь в книгу. — Первый раз слышу о том, чтобы здесь водились волки. Элиот тоже прихватил с собой книгу, желая скрасить время езды. Разобрать мелкие буквы в тусклом свете фонаря было непросто. Элиот щурился и всё равно был вынужден перечитывать каждую строку раза по два. Вокруг клубилась темнота, она заглядывала через плечо и будто нарочно мешала, рассеивая свет. Сдавшись и бросив бесплодные попытки продвинуться дальше первой пары страниц, Элиот отложил книгу на сидение рядом с собой и покосился на Лео. Тот едва не прижимался носом к страницам и, похоже, скудное освещение ничуть не мешало ему. От прядей длинной чёлки на его лицо ложились зыбкие подрагивающие тени. Серость сумерек делала Лео похожим на потустороннее существо, опасное, но притягательное в своей загадочности. Элиот нахмурился и перевёл взгляд на покачивающиеся занавески, скрывающие от взора дорогу и лес вокруг. Вдалеке раздался протяжный вой. Лошади громко зафыркали. Экипаж трясло и фонарь, висевший на крюке, сильно качался, ударяясь краем о стенку. Занавеси были плотно задёрнуты, но Лео, отвлекшись от чтения, чуть сдвинул их и выглянул наружу. Элиот, не сдержавшись, тоже взглянул в окно. Волков он не увидел. Даже стволы деревьев, вплотную подступавших к дороге, едва различались в густых вечерних потёмках, больше смахивая на сплошную чёрную стену. На дребезжавшем стекле плясали отсветы огня, запертого в клетке фонаря. — Что ты высматриваешь? — поинтересовался Элиот, придвигаясь ближе к окну. — Как темно... — А я ведь предлагал отложить отъезд на утро, — ответил Лео. В его голосе проскользнула тень недовольства. Он выпустил занавеску; ткань мерно покачивалась, как и фонарь. В сочетании с полумраком, плавно перетекшим из серости в вязкую темноту и пронизанным тусклым золотом огня, это действовало гипнотически. — Если возница в темноте свернёт не в ту сторону и заблудится, я тебя убью. — С какой стати он заблудится? — Элиот резким движением задёрнул занавеску и откинулся назад. — Он же не идиот. И не смей угрожать мне. Забыл, кто тут господин? Лео насмешливо фыркнул — Элиот был готов поспорить, что сделано это сознательно громко, чтобы он расслышал в шуме скрипа колёс, — и вернулся к прерванному чтению. Элиот промолчал, лишь наградив Лео взглядом, в который постарался вложить всю свою сердитость и всё своё раздражение. Лео, будто издеваясь, перевернул страницу, склонившись над книгой так низко, что кончики его волос скользили по бумаге. Против воли Элиот прислушался, хотя знал, что ничего не услышит. Вокруг шумело всё: колёса, стёкла, фонарь, лошади. И всё же он заворожено следил за движением прядей по желтоватым в свете фонаря страницам, уверенный, что вот-вот услышит тихий шорох от соприкосновения волос с бумагой. Пошёл дождь, и Элиот вновь выглянул в окно. Капли мягко барабанили по стеклу, оставляя на нём росчерки, казавшиеся серебристыми в отблесках огня. Первый дождь за эту осень. Захотелось выйти под дождевые струи, подышать воздухом, напоенным влагой, чтобы потом окунуться в тепло. Хорошо мечтать о сырости и холоде, сидя в тепле. Когда реальность уступает место фантазиям и тело содрогается от ледяного ветра, а в лицо бьют ливневые струи, осенняя погода теряет свою привлекательность. — Тебе не кажется, что мы уже должны были добраться до города? — поинтересовался Лео. Элиот мысленно попытался сосчитать время, отнятое дорогой. Академия Латвидж находилась за пределами города, но всего в тридцати-сорока минутах езды. А они выехали больше часа назад. — Не паникуй раньше времени, — отмахнулся Элиот, но вопреки своим словам он был озадачен затянувшейся поездкой. — В такой темноте возница запросто мог свернуть не в ту сторону, — настаивал Лео, вложив между страниц лист бумаги, сложенный вдвое. — И дождь пошёл, наверняка плохая видимость. Не дожидаясь ответа, он отодвинул в сторону короткую занавеску у квадратного отверстия впереди и громко постучал, чтобы привлечь внимание возницы. Тот притормозил четвёрку лошадей, впряжённую в экипаж, и мрачно покивал головой в ответ на вопросы о времени. — Ты прав, парень, — возница почесал бороду. — Что делать будем? Господин изволит велеть повернуть назад? Спрашивать мнение Элиота Лео не стал. — Изволит, — сказал Лео. Элиот его учтивости не разделял. Он всегда был относительно вежлив с остальными слугами, но не мог заставить себя любезничать с возницей, проворонившим нужный поворот. Он был готов поспорить: тот попросту задремал на козлах, а лошади понесли экипаж туда, куда им захотелось, и вот теперь они все в неизвестном месте, в темноте, под дождём, а вокруг рыщут волки, и Лео капает на совесть со своим: «А я ведь говорил». Захотелось выскочить из экипажа и надавать вознице по шее, но пальцы Лео сомкнулись на запястьях, силой удерживая на месте. Элиот мог вырваться, если бы захотел, но прохладное прикосновение чужих рук остудило вспышку гнева, и он остался в экипаже. — Прежде чем грубить другим людям подумай: ты готов утверждать, что сам в аналогичной ситуации повёл бы себя лучше? — проговорил Лео, выпуская Элиота и усаживаясь на место. Похоже, вопрос был риторическим — дожидаться ответа он не стал и вновь углубился в чтение. Элиот скрестил руки на груди и посмотрел на тёмно-красный бархат занавесок. За этот час с лишним он возненавидел постоянное покачивание ткани на периферии зрения. — Я бы сориентировался, — ответил он, но Лео не удостоил его ни ответом, ни кивком головы. — Эй, я с тобой разговариваю! — Ты ведь прекрасно понимаешь, что не прав, но, защищая свою гордость, несёшь чепуху, — Лео поднял голову, но из-за чёртовой чёлки его глаз не разглядеть. Смотрел ли он на Элиота, скучающе косился в зашторенное окно или скользил взглядом по строчкам? — Впрочем, наверное, умение нести чепуху полезно для дворян. На приёме можешь рассказать молоденьким девушкам и их матерям о том, как ты чудесно ориентируешься в промозглую погоду под сильным дождём, не видя ничего дальше своего носа. Элиот нахмурился, отчётливо уловив нотки раздражения в голосе Лео. Здесь, без посторонних свидетелей, он не станет сдерживаться, а унимать истерику злого, как фурия, Лео Элиоту не хотелось. — Каким ещё девушкам? — спросил он, не придумав, как лучше свернуть тлевшую ссору, не раздувая из неё костёр. — Тем, которых тебе сватают каждый раз. Помнится, одной из них было двенадцать лет. Пока ты кричал на господина Гилберта, она смотрела на тебя с таким восхищением, что в пору умилиться. — Ты что несёшь? — Ты бы женился, пока не поздно. Потом она подрастёт, поумнеет, посмотрит на тебя и одумается. — Умолкни! — И, между прочим, — как ни в чём не бывало продолжал Лео, повернув голову к окну, — радуйся, что у тебя есть старшие братья. Иначе тебе сватали бы всех подряд. А так, считай, тебе достаётся самый свежий и молодой товар. Элиот рывком поднялся на ноги, но экипаж сильно тряхнуло на ухабе, и он едва не отлетел головой в окно. Он больно приложился локтём и упал обратно на сиденье. Боль немного отрезвила, но всё равно Элиот не понимал, почему Лео так завёлся. Когда он зол, заткнуть его невозможно, пока он не перейдёт на крик, не психанёт и не уйдёт успокаиваться и остывать в соседнем помещении. Но соседнего помещения сейчас нет, есть лишь маленькое пространство экипажа, воздух в котором вдруг сделался тяжёлым и напряжённым. Лео раздражал своей способностью взбеситься из-за ерунды, но сейчас Элиот не хотел ссориться. Но и как предотвратить бурю, он тоже не знал. А Лео не унимался. Элиот мрачно смотрел на него, почти физически ощущая невольную тяжесть своего взгляда, и старался держать себя в руках. Обычно эту роль брал на себя Лео, он же успокаивал и приводил в чувство. — Они ведь могут подумать, что не интересуют тебя и оскорбиться, — самозабвенно продолжал Лео, отвлекшись от книги и по-прежнему глядя на качавшиеся занавески. — Или что женский пол и вовсе не в твоём вкусе, как принято на востоке. Слухи пойдут, это плохо для наследника герцогского титула. Лео откровенно напрашивался. Элиот ждал, когда терпение лопнет, и он выйдет из себя настолько, чтобы заставить умолкнуть силой либо криком, но слова Лео слишком сильно задели. Он не знал, чем, но ощутил тяжёлый осадок. Разозлиться окончательно не получалось — он лихорадочно пытался сообразить, что обидного нашёл в словах Лео. Возможно, они пустячные и стоит забыть о них? Или, быть может, за них действительно следует стукнуть, как следует? Пустые размышления, ведь Элиот знал, что никогда не сможет ударить его. Толкнуть, не рассчитав силу — да, но не поднять на него руку. Иначе он утонет в отвращении к себе. Лео простит, но Элиот — нет. С каким удовольствием Элиот сейчас ушёл бы, от души хлопнув дверью. Но уходить некуда, только в дождь на полном ходу экипажа, ломать себе кости и сворачивать шею. Внезапно Элиот остро ощутил свою беспомощность. Он никогда не был образцом ехидства и упражняться в язвительности не любил. Он не мог уйти. Он не мог накричать — здесь, в такой тесноте, когда стены подступают вплотную, это теряло смысл и давило. В экипаже хотелось разговаривать спокойно, слушая голоса мира за окнами. Он не мог ударить. Но не мог и смолчать — издевательство Лео осело где-то внутри и жгло как отрава. В любой иной момент Элиот мог вспылить и забыть, но не сейчас, в проклятом экипаже. — Иди к чёрту, — коротко бросил он и сжал лежавший вдоль сидения меч. Прикосновение к обитым кожей ножнам немного успокоило и расслабило. Пальцы прошлись по гарде, очерчивая каждую шероховатость и каждый выступ. Рукоять легла в ладонь как влитая. Меч — продолжение руки, единое с Элиотом. А Лео, похоже, выдохся. Он вернулся к чтению, и повисло напряжённое молчание. — Ты обиделся? — поинтересовался он, строя из себя идиота. — За то, что я сказал об интересе к девушкам? Вернее, о его отсутствии. — Отвяжись, — бросил Элиот. — Я пошутил. — Лео, чёрт тебя дери! Умолкни. — Что? Разозлишься и уйдёшь? Не спорю, уйти в дождь на полном ходу экипажа, конечно, красиво и эффектно, но... — Просто заткнись. Это не смешно. А вот теперь злость пришла, растворив яд обиды, осевший в душе после предыдущей перепалки. Эта злость была чистой и яркой, холодная ярость, быстро накалявшаяся и разжигавшая огонь гнева. Гнев душил, но это было то знакомое и привычное состояние, когда можно кричать и можно предоставить телу полную автономию, положившись на рефлексы. — Смешно, — не согласился Лео. Экипаж остановился, и Элиот осёкся, не успев толком ответить. Он поспешил выглянуть в окно и с удовлетворением отметил знакомый пейзаж — выехали на верную дорогу. Но почему тогда остановились, ведь вокруг ещё лесной массив, а не городские стены? — В чём дело? — спросил Лео у возницы, сев в пол-оборота и пытаясь разглядеть что-то в квадратное окошко. — Люди, парень, — последовал ответ. — С пути сбились. Ищут дом герцога Найтрея. Элиот нахмурился и ощутил, как ладони крепче сжали меч. Бессмысленный жест, Элиот понимал это, ведь быстро извлечь клинок из ножен он не сумеет, равно как и использовать его. А Лео следовало вооружить хотя бы кинжалом — от его револьвера толку ноль. Кинжал — неблагородное оружие, оружие трусов, прячущих сталь под одеждой, но с ним Лео сумеет защититься в случае чего. А сейчас они оба почти беззащитны. — Сколько их? — спросил Лео. — Двое. А рядом — ещё экипажи. — Пусть войдут, — велел Элиот. Лео, отложив книгу и набросив на голову капюшон плаща, толкнул дверь экипажа. Элиот искоса наблюдал за ним и, пользуясь моментом, глубоко вдыхал воздух, напоенный ароматами дождя, сырой земли и прелых листьев. Дождь успел разойтись, плотная ткань плаща быстро намокла, когда Лео выскочил наружу и почтительно замер рядом с дверью, как и полагается вышколенному слуге. Незнакомцев и впрямь было двое, но сквозь пелену дождя Элиот заметил поодаль два экипажа, каждый запряжён шестёркой и нагружен багажом. Незнакомцы, обильно орошая бархатную обивку сидений дождевой водой, тяжело сели, будто пропитались влагой не только их плащи, но и кожа, и они сами. Лео забрался следом и опустился рядом с Элиотом. — Моё имя — Элиот Найтрей, — представился он, внимательно рассматривая людей. Один из них был высок и когда он откинул на спину капюшон, Элиот увидел длинное лицо с резко очерченными скулами и тонкими губами. Во взгляде его тёмно-карих глаз чувствовалась свинцовая тяжесть. Лео снял капюшон, и высокий человек взглянул на него. Он смотрел так, что Элиоту мгновенно захотелось закрыть Лео хоть плащом, хоть собой. Неприятный взгляд, от которого по спине пробежал холодок. Второй человек был невысокого роста и полноват. На его круглом лице выделялись крупные мясистые губы и глаза светло-серого цвета, почти прозрачного, как вода. Он производил приятное впечатление, несмотря на свою грузность и водянистость глаз. Присмотревшись, Элиот заметил, что он был одет в длиннополую рясу грязно-коричневого цвета, подпоясанную простой верёвкой, а его спутник — в строгие чёрные одеяния с накрахмаленным белым воротником. Говорил человек в коричневой рясе. Он представился как брат Пьер, а своего спутника он назвал отцом Антонием. Сложив руки на коленях, он сообщил, что герцог Найтрей пригласил их и обещался предоставить кров и еду, а также возможность лучше узнать культуру этой страны и пообщаться с народом. — Мир долго купался в реках греха, — сказал брат Пьер, поглаживая какую-то деревянную подвеску на груди. От взгляда её скрывали складки плаща. — Наш долг — принести добрым чадам свет нашей веры и выжечь калёным железом скверну. О, не стоит пугаться, — заметив, как Элиот нахмурился, поспешил добавить он. — Я искренне верю, что дети герцога — богобоязненны и добропорядочны. Я лично исповедую вас и отпущу ваши грехи, и вы будете чисты и сможете творить добро во славу Господа. Элиот молча слушал и пытался понять, с какой высоты упал отец, дозволив этим придуркам гостить в резиденции Найтреев. Он знал что-то о религии, но всегда полагал ежегодные походы в церковь очередным светским ритуалом, поводом собрать знать в одном месте и дать им вволю наиграться в лживую учтивость. Он и понятия не имел о людях, которые искренне верят в эту чепуху. Ведь ни в одной из молитв, которые Элиоту довелось слышать, и словом не упоминалась Бездна. Значит, эту веру выдумали те, кто с Бездной и Цепями не знаком, только и всего. — Вот, — брат Пьер протянул ему увесистый том, затянутый в грубую кожу с тиснением. — Это основа нашей веры. Элиот с сомнением посмотрел на книгу. Он сидел, откинувшись назад и скрестив на груди руки, и книги не взял. Ему не нужна чужая вера, он верил в себя, в свой клинок и ни во что больше. Если отец желает принимать этих напыщенных идиотов у себя — пусть, но его никто не заставит... — Мой господин благодарен за ваш дар, — сказал Лео, принимая книгу. Его руки заметно напряглись, чтобы удержать тяжёлый фолиант. — Он обязательно ознакомится с ним. У Элиота имелись свои мысли на этот счёт, но возражать он не стал. В конце концов, может, Лео прав и ни к чему позорить семью, так грубо отказываясь принять подарок от гостя. Особенно если это книга. — Сын мой. Голос у отца Антония был низким, глубоким, но красивым и приятным его не назвать. Элиот присмотрелся к нему и сообразил, что его взгляд направлен на Лео. Этот человек не нравился Элиоту. Он походил на фанатиков из книг, готовых заниматься самоистязанием ради своих божеств. — Почему твоё лицо сокрыто? — продолжил отец Антоний, не сводя с Лео глаз. — Мой господин дозволяет мне подобную вольность, — вежливо ответил Лео и бережно опустил тяжёлый фолиант себе на колени. Элиот мысленно восхитился его выдержкой. Лео был готов сколько угодно отвечать за ошибки Элиота, но терпеть не мог, когда пытались вызнать что-то о нём против его воли. — Я спросил: «почему». Господь не дал тебе красоты, и ты того стыдишься, или же тебе есть что скрывать, дитя моё? Мускулы лица дрогнули, и Элиот едва удержал рвущийся на волю смех. Господь не дал Лео красоты? Если эти люди хоть раз взглянут в глаза Лео, то запомнят их на всю жизнь. Это звёздное небо, отражённое в глазах одного человека. Это невозможно, так не бывает. И всё же Элиот видел в его глазах ночь. Не ту жуткую и пугающую ночь, полную страхов и кошмаров, но ночь восхитительную, сказочную, потрясающую воображение, захватывающую дух. Элиот не любил глупые и никчёмные размышления о смерти, но если однажды ему суждено уйти раньше срока... он готов умереть, глядя в эти глаза, полные сплетений тьмы и света. Но этот спектакль пора заканчивать. — В нашей стране другие порядки, — ответил Элиот, не пытаясь скрыть раздражения в голосе. — Я велел ему прятать своё лицо. — Зачем? — Отец Антоний, не нужно, — проговорил брат Пьер. — Прошу простить нам нашу резкость — ваша семья оказала нам честь, предоставив кров и дозволение ознакомиться с вашим народом, а мы платим вам неучтивостью. Благодарю за возможность следовать за вами — мы в этих местах впервые и не знаем дороги. Попрощавшись, он поднялся, чтобы выйти, и Лео, едва успев накинуть капюшон, торопливо выпрыгнул из экипажа и открыл перед ним двери. Когда отец Антоний выходил, Элиот увидел массивный крест на толстой серебряной цепочке. Крест качнулся и вновь скрылся под плащом. Лео поставил ногу на ступеньку и ловко запрыгнул внутрь, на ходу захлопывая дверцу экипажа. Обернувшись, он велел вознице продолжать путь, а затем снял с себя мокрый плащ. С ткани на пол и на сиденье ручьями стекала вода. — Ты вёл себя невежливо, — проговорил Лео. Он сел рядом с Элиотом, так как сидение напротив пропиталось водой с плащей иностранцев. — Не стоит грубить гостям твоего дома. Элиот запрокинул голову и от души рассмеялся, выпуская с этим смехом всё напряжение, скопившееся за время поездки. С ним уходила злость на Лео, уходило раздражение, вызванное гостями, уходила усталость. — Слышал, что сказал тот тип? — отсмеявшись, сказал Элиот. Он так и остался сидеть, не опуская головы — удобно упёрся затылком в стенку экипажа и теперь смотрел на мерцавший фонарь. — Что ты некрасив. Видел бы он твоё лицо... Лео промолчал. Он ёжился от холода, ведь его плащ намок. Элиот потянул завязки, распуская их, снял плащ с плеч и накинул его на Лео. От гнева не осталось и тени, даже горсти пепла от того, что он сжигал внутри. Он взял в руки массивный фолиант и провёл рукой по обложке, ощущая всей ладонью тёплую шероховатость кожи переплёта. Раскрыв книгу наугад, он пролистал её и остановился на украшенной иллюстрациями странице под заглавием: «Семь смертных грехов». — Алчность, — прочитал Элиот, едва шевеля губами. — Зависть. Тщеславие. Уныние. Чревоугодие. Кажется, я даже знаю, кто главный грешник нашей страны. — О ком ты? — спросил Лео, кутаясь в плащ. — О Зарксисе Брейке. Только ленивый не знает о тех количествах сладкого, что он поглощает, — пробормотал Элиот, постепенно понижая голос и вчитываясь в перечисление грехов. — Гнев. Похоть. — Да ты тоже грешник, — Лео поправил очки и заглянул через его руку в книгу. — Я о гневе. — Иди к чёрту, — беззлобно ответил Элиот, переворачивая страницу. К чёрту Лео не пошёл, а забрал у Элиота книгу и погрузился в её изучение. Скорость его чтения просто фантастическая, и Элиот, искоса наблюдая за ним, подумывал о просьбе написать краткое содержание этой эпопеи длиной в тысячу с лишним страниц. Элиот любил книги, но только интересные книги со смыслом. А эта религия не нравилась ему. Она проповедовала полную покорность. Если тебя ударили, то не бей в ответ. Это... отвратительно. Вся его натура бурно протестовала против одной только мысли о подобном смирении. Возможно, эту религию придумали слабые, чтобы как-то оправдать свою слабость. «Если эти монахи, или кто они там, посмеют доставать меня со своей верой, то даже Лео меня не остановит», — мрачно подумал он. Пусть верят во что хотят, Элиот им не указ. Но и они не указ Элиоту. Дождь не унимался. Он становился слабее, а потом вновь начинал хлестать с прежней силой. Хорошо сидеть в экипаже, слушать шум дождя, дышать влагой, исходящей от отсыревших плащей и обильно орошённых водой сидений. Элиот смотрел, как читает Лео, и мысли текли вяло, лениво. Было уютно, не хватало только тепла. Пряди тёмных волос падали на раскрытую книгу; Элиота не оставляло навязчивое желание заправить их Лео за ухо. Фонарь на крюке перестал дребезжать и бешено раскачиваться, грозя выплеснуть масло. Элиот понял: экипаж уже в городе и едет по центральной улице. Он мельком взглянул в окно, сдвинув в сторону край занавески, но вместо родного города увидел город из чьих-то кошмаров — темнота и дождевая пелена странно искажали очертания домов, одиноких прохожих и проезжающих мимо повозок. Выпустив край занавески из пальцев, он повернулся к Лео. В очередной раз он проклял чёлку Лео, потому что голова его была поднята, но понять, куда именно он смотрел, невозможно. — Элиот. — Что? — Как думаешь, куда люди попадают после смерти? Что с ними происходит? — Не знаю. Что за странный вопрос? Лео перевернул несколько страниц. — Здесь написано, — он опустил голову, — что те, кто жил праведной жизнью, попадут в Рай. — Я слышал что-то такое, — ответил Элиот. Ему не хотелось говорить о религии, она оставляла неприятный осадок своим смирением и строгим делением на чёрное и белое. — Да. А есть Ад, и в него попадают те люди, что совершили зло и не искупили его. Знаешь, — Лео провёл пальцами по странице с такой нежностью, будто ласкал её, — я бы оказался в Аду. Элиоту хотелось в тепло, он проголодался и ни о каком Аде он слышать не желал. Но что-то в голосе Лео заставило его умолчать о своём нежелании. Он придвинулся ближе к краю сиденья, готовый в любой момент выйти первым наружу, но смотрел по-прежнему на Лео. Если подумать, то Элиот так мало о нём знал. Лео не утаивал никаких фактов и на расспросы неохотно, но отвечал, и всё равно каждый раз оставалось странное послевкусие, горьковатое ощущение тайны. Это не было чувство сродни тому, когда что-то намеренно скрывают. Но Элиоту казалось, будто всякий раз он спрашивает не о том, ходит вокруг да около, а самое главное всегда остаётся под непроницаемым покрывалом. Он не понимал природу этого ощущения, злился и всё равно не понимал. — Почему? — спросил он, уже зная, что его вопрос растворится в золотистой полутьме и останется без ответа. — На самом деле, это — очень грамотная вещь для устрашения верующих, — Лео улыбнулся и рывком захлопнул книгу. Слишком быстро и слишком резко. Как-то грубо и неизящно он пытался обойти тему, на которую распространяться не желал. — И ничего больше. Нас ведь тоже в детстве Бездной пугали. Будешь плохо себя вести, и тебя сбросят в страшное место. Он усмехнулся и отвернулся к окну.