Кама-лока

Тао не знал, что это за место и как он сюда попал. Это просто было данностью, неизменной и какой-то даже обыденной. Поначалу в нём жило удивление, но оно пропало, угасло со временем, если в этом месте время вообще существовало. Мягкий ровный свет, стены, пол, потолок, матрас. Стоило проголодаться ― появлялась еда, стоило захотеть искупаться ― появлялась купальня в полу. И так со всем и всегда. Ни солнца, чтобы отсчитывать дни, ни звука, чтобы поговорить. Тао пытался говорить сам с собой, но ничего не слышал. Оставалось мысленно беседовать, да и это быстро надоело. Он не знал, сколько прошло времени, но однажды одна из стен стала мутной. Она постепенно светлела, пока не превратилась в прочное холодное стекло. За стеклом Тао увидел множество таких же комнат. Некоторые пустовали, а в других кто-нибудь бродил так же, как он сам. Он звал, кричал, бил руками в преграду, но никто его не слышал. Быть может, и не видел. Тао долго сидел у стекла, даже матрас туда перетащил, чтобы просыпаться и видеть, что вокруг кто-то есть. Пустая иллюзия ― он был один. Иногда он вставал в центре комнаты и начинал делать упражнение за упражнением, серии приёмов. Изматывающее занятие, но он хотя бы чувствовал себя не таким пустым и одиноким. И он хотел, чтобы кто-нибудь из других комнат заметил его. Пускай они обменялись бы лишь взглядами и жестами, но и этого хватило бы, чтобы чуточку согреться в холоде одиночества. Однажды Тао проснулся и увидел, что левая стена знакомо помутнела. Он подолгу ходил вдоль неё, снедаемый нетерпением: что же там, за ней? Стена неохотно теряла прозрачность, открывая фрагменты соседней комнаты, а потом враз заблестела ледяным стеклом. За стеклом танцевал высокий парень, едва ли намного старше самого Тао. Он танцевал самозабвенно и не видел Тао. Разбитые о стекло ладони, сорванный голос ― ничто не помогло. Тао рухнул на колени и прижался лбом к холодной стене. Он кричал и не слышал себя сам, но горло болело по-настоящему. "Посмотри на меня! Пожалуйста! Ведь я тоже существую..." Сосед не видел и не слышал его, он продолжал танцевать. И Тао продолжал смотреть. Смотрел, пока бодрствовал, спал, снова смотрел. Попривыкнув к этому новшеству в виде второй прозрачной стены и смирившись с собственной незаметностью, Тао просто смотрел и восхищался, время от времени пытался что-нибудь повторить, но он не слышал той музыки, что жила внутри танцора. Зато стало немножко теплее. Быть может, никто не видел и не слышал Тао, но рядом танцевал кто-то живой, кто-то, в чьих глазах плескалась бесконечная страсть. И когда этот взгляд скользил по стеклу, не видя Тао, но задевая его, на миг обжигало солнечным ― почти позабытым ― теплом. Проснулось желание что-нибудь делать, действовать. И Тао вновь повторял серии упражнений, глядя на танцора за стеклом. Тот танцевал всего лишь, но в его движениях было больше агрессии, чем во всех грозных выпадах Тао. Это завораживало. И он вновь садился у стены, чтобы смотреть на того, кого переполняла страсть. Однажды он задумался о прошлом, тоже уже почти забытом, но вспомнил, что всегда страшился одиночества. Чего же боялся танцор за стеклом? Вряд ли того же самого. Потом случилось маленькое чудо ― Тао увидели. Они оба стояли у стекла и смотрели друг на друга, пытались говорить, но напрасно, звуков не существовало по-прежнему. Тао хотел разбить стекло, но опять пострадали лишь его руки. Всё, что они могли, ― это видеть друг друга и прижимать ладони к холодной преграде, чтобы ощущать иллюзорное тепло пальцев. И даже это называлось для них чудом и счастьем. Они говорили друг с другом жестами, порой разыгрывали целые пантомимы, научились дышать на стекло и писать в обратном порядке, чтобы можно было прочесть с другой стороны. Так Тао узнал имя танцора ― Чонин. Он хотел бы произнести его вслух, словно попробовать на вкус, но не мог. Не прикоснуться, не поговорить живыми словами... Но одиночество стало не таким давящим, а мыться в купальне, зная, что тебя могут увидеть... То есть, точно видят. Чонин как-то угадал причину смущения Тао, и в его комнате тоже появилась купальня. Он спокойно разделся и шагнул в воду, ослепив совершенством смуглого тела. Тао понял, что ничего более прекрасного не видел, наверное, тысячу лет. Или столько, сколько он провёл в этом месте без времени и звуков. К смущению от наготы прибавилось смущение от возбуждения. Особенно от осознания того, что это взаимно. Они стояли у прозрачной стены, смотрели друг на друга и дарили удовольствие самим себе. Когда возбуждение захлестнуло с головой, просто привалились к стеклу, не ощущая холода. Потом Тао лениво повернул голову, чтобы скользнуть взглядом по шее и плечу Чонина. Тот приоткрыл глаза, опалив пламенем страсти, бросил испачканную ладонь на преграду, подался вперёд, словно желал получить Тао полностью и прямо сейчас. Но они не могли прикоснуться друг к другу. Эта игра скрашивала долгие и бесконечные часы, становилась всё откровеннее и смелее. И всё же трудно было чувствовать в себе собственные пальцы и представлять, что это не пальцы, не он сам, а Чонин. Трудно было стоять друг напротив друга, дышать на стекло, оставляя запотевшие пятна, и думать, что это могло заменить поцелуй... Никогда прежде одиночество не казалось столь острым и болезненным. Тао вновь разбил руки, но ни на миллиметр не приблизился к Чонину. Однажды Чонин танцевал для него, Тао смотрел, прижав ладони к стеклу. И вдруг ему показалось, что под пальцами стало влажно. Он медленно повёл рукой раз, другой, потом невольно принялся тереть стекло, которое как будто таяло. Спустя какое-то время они оба уже яростно тёрли прозрачную поверхность, становившуюся всё тоньше от жара их ладоней. Треснувшее стекло Тао разбил ударом ноги и ввалился в запретную прежде комнату, чтобы угодить в объятия Чонина. Они просто обнимали друг друга и дышали одним воздухом на двоих. Тао робко потянулся к губам Чонина, чтобы, наконец-то, сделать то, что ему так давно хотелось сделать. Робость слетела с него сразу же, едва он ощутил на кончике языка вкус Чонина. Пальцы с силой сжали широкие плечи, чтобы не позволить ускользнуть, не разделить вновь, впрочем, вряд ли Чонин о таком думал, потому что его ладони, пробравшись под одежду, скользили по спине Тао, нажимали на поясницу, заставляя отклоняться назад всё больше, так, что вскоре они каким-то образом оказались лежащими на матрасе. Руки стремились к обнажённой коже, срывая по пути всё, что мешало. Тао прикрыл глаза и запрокинул голову, поддавшись страстному напору Чонина. И, кажется, он различил в обычной уже тишине слабый тихий стон, но так и не понял, чей именно. Разобраться не позволяли губы Чонина, путешествующие по его груди и жадно прихватывающие кожу. Бег пальцев по внутренней поверхности бедра мог убить нежностью. Они спешили так, словно это были последние минуты их жизни. И когда Чонин вошёл в него, Тао распахнул глаза, чтобы увидеть знакомое лицо, убедиться, что они вместе, что это не сон, что тепло внутри него настоящее. Поймал ладонями высокие скулы, притянул Чонина к себе, жадно целуя, требуя всё новых и новых доказательств исчезнувшего одиночества. И тихо застонал, ощутив, как Чонин провёл ладонью по его животу и уверенно обхватил затвердевший ствол. Движения ладони, толчки внутри, соприкосновения губ напоминали биение сердца, которое уже можно было слышать точно так же, как короткие стоны и рваное неровное дыхание. Вместе стало не просто веселее, вместе им удалось впервые почувствовать себя живыми в этом месте, где не существовало времени, звуков, слов. В месте, где существовали только желания и страхи. И они оба знали, что окажутся в новом времени и месте, как только остановятся. Возможно, вместе, а, возможно, нет, но думать об этом было рано, ведь у них ещё оставались желания и силы. * Кама-лока (мир камы или желаний) — мир своего рода астрального плана или временного состояния после смерти. Душа (джива) после оставления грубого материального тела переносится тонким телом на небесные или адские планеты или планы бытия (локи) и пребывает там до тех пор, пока не пожнёт определённую часть плодов своей хорошей или плохой кармы. После этого джива рождается заново и оказывается в определённом теле и при определённых обстоятельствах, которые являются результатом остатка её кармы.