Ты же моя правая рука

Не смотреть Цуна не может — слишком велико желание сделать это сейчас, пока мамы нет дома. Смотреть — невыносимо, потому что уже теперь, всего на пятой минуте двухчасового фильма, вечно сползающие пижамные штаны внезапно стали слишком тесными, а запустить руки внутрь мешают повязки со жгучей мазью, которую проклятый Реборн слишком настойчиво «рекомендовал» к употреблению в свободное от школьных занятий время. Цуна ёрзает на месте, пытаясь не то устроиться поудобнее, чтобы шов не врезался в самое чувствительное место, не то потереться хотя бы о собственные бёдра и тёплую фланель. — Что смотришь, Джудайме? Цуна медленно оборачивается, чувствуя, как приливает кровь к щекам, как пылают уши и покрывается испариной лоб. Мелкие волоски на затылке становятся дыбом, и хочется сжаться в комочек от безудержного стыда — он так увлёкся, что забыл запереть дверь, и теперь в проёме стоит Гокудера, стоит и смотрит на экран, где мельтешат обнажённые тела. — Ух ты! Это новая тренировка силы воли? — из-за плеча Гокудеры в комнату заглядывает Такеши. Худшего и представить нельзя. — Я бы с вами посмотрел, но у меня сейчас другая тренировка, — Такеши подмигивает и скрывается в коридоре. Дверь с щелчком закрывается, оставив Цуну наедине с телевизором… и с Гокудерой. — Этот придурок ничего не понял. А я, я понимаю, Цуна. Самообразование, да? Тебе даже спросить некого — не с матерью же на такие темы разговаривать, — Гокудера плюхается рядом на кровать и кладёт Цуне руку на плечо. — Вот только с непривычки испытываешь сильный дискомфорт. Но ничего — правая рука отлично с этим справляется. Цуна демонстративно крутит замотанными кистями. Гокудера смущённо затыкается. Некоторое время они молча пялятся в экран. Дыхание Гокудеры сбилось, но это было почти незаметно на фоне пыхтящего как одышливый паровоз Цуны. Внезапно Цуну озаряет. — Знаешь, вот ты всё время говоришь, что ты — моя правая рука… эм-м-м... Так может, я могу?.. Ну ты понимаешь… Цуна понимает, что потрясающая идея была несколько неверной, но уже ничего не может с этим поделать. Он придвигается к застывшему «помощнику» и чуть трётся бедром о его руку. Гокудера кивает и тут же вспыхивает. Потом мотает головой. — Не, это плохая идея. Всё вокруг запачкаем. Я лучше… Цуна не понимает, что тот имеет в виду, даже когда тот опускается на пол и садится ему ровно между коленями. А потом перестаёт вообще что-либо понимать, потому что сильные пальцы сжимают его ноющий от напряжения член, а по раздражённой от трения о грубый шов головке проходится горячий влажный язык. Нежно так, как девчонки лижут подтаявшее мороженое. И Цуна тут же становится этим самым мороженым: растаяв, бессильно растёкшись по кровати. В голове не остаётся не только гениальных идей, но и вообще каких-либо мыслей, и только под закрытыми веками вспухают фонтанчики взрывов, становясь всё ярче и насыщеннее по мере того, как возбуждение заставляет всё сильнее напрягаться, пытаясь собраться вокруг точки наслаждения в комок, прижаться к лохматой голове, переплестись с тем, кто бескорыстно дарит облегчение, проводя его через все муки ада и вознося на вершину блаженства.

***

Волосы и одежда Гокудеры покрыты липкой мазью, на плече повисла лента бинта, воротник рубашки с одного края оторван по шву, из уголка рта стекает слюна, которую он, впрочем, тут же вытирает рукавом. Перед глазами Цуны пляшут звёздочки, мешая разглядеть выражение лица, но первая же фраза Гокудеры всё разрешает. — Это, конечно, всё здорово, и я горжусь тем, что доставил тебе удовольствие, несмотря на всю свою неопытность, но как же я смогу теперь называться твоей правой рукой, если я делал это вовсе не руками?