Молчать

С ней любили делиться проблемами. Именно любили. А все, потому что она умела слушать и не встревать. Бывает, рассказываешь ей все свою историю, плачешь в плечо, а она молчит и смотрит на тебя, будто не видя. Через, как-будто, а не на. И все же, все любили ей говорить. Потому что не перебивала. Говоришь – и легче на душе, она, вроде потом говорит спокойно, как надо, мол, сделать. И ведь права, чертовка. Самое хорошее в ней, именно то, что она может взглянуть со стороны. А еще, что она всегда права, как ты не крути. Ведь она убеждает, меняет твою точку зрения на сто восемьдесят градусов. И ты понимаешь, что был не прав. И таких случаев уже миллион. Я люблю к ней заходить. Квартира ее расположена так, что солнечные лучи там бывают редко, лишь утром, чтобы разбудить, поэтому всегда полумрак. А она открывает так медленно, а затем улыбнется, видя уставшее после работы лицо. И голос у нее чуть хрипловатый и всегда чуть-чуть «в нос». И немой вопрос: «Опять?». А я киваю, стягивая с себя пальто, самостоятельно вешая его на вешалку. «Чаю?» - спрашивает, медленно, устало шаркает ногами, топая на кухню. Она и так знает, что я люблю кофе именно с тремя ложками сахара, но все равно спрашивает каждый раз. Наверное, хочет опять сказать, что кофеин вреден. Я прохожу вслед за ней на кухню, не говоря ни слова. Потому что слова иногда кажутся в этом доме совершенно лишними. Им тут не место. Это как в каком-то месте в Англии, в самой столице, кажется, есть место, где все молчат. Вот это такое же место, только в грязной России. В Москве. На столе уже стоит большая белая кружка с кофе. И в нем, я уверен, ровно три ложки сахара. Сажусь и слышу, как мерно тикают часы, нарушая мягкую и приятную на слух тишину. И кажется, ее можно потрогать. Она садится рядом. Совершенно обычная: ни красивая, ни страшная. Просто простая. Такую мужчины не замечают в толпе. Серая. Лишь глаза у нее красивые, с длинными ресницами. И зеленые, яркие, хоть и всегда из-за недостатка света в комнате, больше черные. - Рассказывай, - она садится обязательно поджав под себя правую ногу – это важно. Никогда левую. Это будто бы традиция, или какой-то обычай. Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как вся горечь, накопившаяся за неделю молчания о «самом важном и сокровенном», выплескивается наружу. И рассказываю, смотря в глаза. Рассказ мой долгий, прерывающийся лишь на несколько глотков сладко-горького напитка. И в нем именно три ложки сахара, ни больше, ни меньше. Закончив, я вновь смотрю ей в глаза. А там ничего не изменилось – те же огромные черные зрачки, а за ними, как всегда – ничего. С ней любили делиться проблемами. Именно любили и доверяли. А все, потому что ей было совершенно плевать. Она не умела чувствовать то, что чувствует говорящий. Это ее плюс, и ее минус. Как человек – она мертва, хотя ее тело все еще держит пустую душу. Когда я ухожу, она закрывает дверь, улыбаясь самой обычной фальшиво-сладкой улыбкой – это ее дежурная. И никогда я не узнаю о том, как она сползает по железной двери, чувствуя холодную сталь спиной. Не узнаю о причине ее редких слез и почти незаметных порезов на запястье. Я не узнаю, так же как и другие, почему она взяла в рот никотиновую смерть. Никогда не узнаю. С ней любили делиться проблемами. Потому что она умела слушать и молчать. Молчать о своих.