***
В один из дней Окита чувствовал себя лучше обычного. Не было привычной слабости, ломоты по всему телу, а черная кошка не появлялась на пороге. Содзи какое-то время ходил по комнате, осматривая небольшое количество своих вещей, а затем он вышел в сад. В его голове вертелось множество мыслей, наталкивающих на создание танка, сейчас оно тихим шепотом слетело бы с его губ, но резкий возглас совсем рядом с ним разрушил едва выстроившееся танка. Окита с невеселым лицом повернулся к источнику шума. Кику строго смотрела в глаза пациенту своего отца. — Вы не должны здесь находиться. — Да брось, Кику-сан, я всего лишь в двух шагах от комнаты. И чувствую я сегодня себя гораздо лучше обычного. Было бы немыслимо просто лежать в постели, – Окита привычно для себя улыбнулся. Его черные волосы, едва достигающие плеч, сегодня были собраны в хвост на затылке. «Неужели он куда-то собрался?» — Кику даже не думала, что у него будут силы на то, чтобы покинуть территорию госпиталя. Следующая реплика Окиты дала ответ на вопрос девушки: — Кику-сан, как насчет прогуляться? Под твоим чутким руководством, разумеется. Не могу же я постоянно сидеть без движения. Так могут и конечности онеметь. — Хорошо, — уступила Кику, даже не думая препятствовать Содзи. — Однако отец не должен знать, что Вы покидали территорию дома. Вы можете заразить окружающих. — От меня всегда было много проблем, — то ли в шутку, то ли серьезно произнес самурай. Кику не смогла понять интонацию, с которой он сказал эти слова. Тем временем Окита накинул на плечи хаори(3) цвета ясного неба и взял мечи — вот и все вещи, оставшиеся как память о Синсэнгуми. Они очень быстро вышли узкими улочками к центральной площади отдаленного района их города. Сегодня там было немноголюдно. На реке Эдогава мерно покачивались небольшие лодочки, хозяева которых прятались либо в тени деревьев, росших вдоль речного канала, либо в самих лодчонках. Забегаловки в этот день не страдали от большого количества посетителей. Так что небольшую площадь оживляли лишь дети, резвящиеся около своих домов. Наблюдая за детворой, взгляд Окиты, остановившегося у спуска к реке, упал на деревянные таблички, на которых обычно вывешивали последние новости города, а то и страны, на них также развешивали листовки о грядущих выступлениях какого-нибудь театра, писали о важных законах или о казни кого-нибудь известного. Молодой человек хотел подойти и почитать о том, что же произошло в за последнее время, однако он отвлекся на разговор с Кику-сан, которая с едва различимой тоской смотрела на небо, по которому сегодня не плыло ни одно облако. — Я слышал, что говорил твой отец на днях обо мне. Лекарства больше не нужны. Так зачем ты их приносишь? Кику, не ожидавшая такого вопроса, растерялась, а кровь прилила к её личику сильнее обычного. Она заправила выбившуюся прядь волос за ухо. «Всегда так делает, когда волнуется», — отметил про себя самурай. — Я не согласна со своим отцом. Если взялся лечить больного, то лечи до конца, а не опускай руки со словами «ему уже ничего не поможет!» — она говорила горячо, будто старалась убедить в своих словах саму себя. Окита не стал расспрашивать дальше, ограничившись лишь снисходительной улыбкой и понимающим кивком. Блуждающий взгляд Кику остановился на табличке с объявлениями. Она невольно отшатнулась, прочитав кратчайшее сообщение: «В двадцать пятый день четвертой луны мятежник Кондо Исами, руководящий отрядом Синсэнгуми, был публично обезглавлен. Слава Императору!» Она не знала командира Кондо лично, она тем более не понимала в полной мере, как дорог он был для Содзи, но она точно знала, что Окита не должен увидеть это, ни в коем случае. Японка содрала листовку с таблички и сжала ее, невольно глядя на самурая, который не мог не заметить столь странного поступка своей спутницы. — Что ты делаешь? Это же запрещено, — сказал он, и лишь тогда Кику сообразила, что совершила довольно серьезное нарушение. «Пусть так! Никто не узнает об этом», — успокаивала она себя и, ничего не говоря, девушка подошла к реке, в которую бросила скомканный лист рисовой бумаги. Он расползся по водной глади, а тушь, которой была выведена новость, смылась, оставив лишь серо-черные разводы около бумаги. — Я не терплю клевету, — Кику более-менее успокоилась и теперь решила коротко объяснить свои действия. — Ладно, пойдем уже обратно в дом, — пробормотал самурай, не без удивления посматривая на девушку. Кику кивнула. Они шли молча, а перед глазами девушки мелькали разного рода картины. Она представляла казнь командира Кондо, вспоминала, как восторженно Окита отзывался о нем. Она знала лишь обрывки историй, связанных с Кондо и Окитой, но и этого было достаточно, чтобы понять, какое место покойный командир занимал в его судьбе. «Если Содзи узнает, что командир мертв, то тут же решит последовать за ним. Эта новость подорвет его дух, который и без того едва-едва держится. Нет. Он не должен знать. Я хочу… как бы эгоистично это ни было, видеть на его изможденном лице улыбку, такую живую, такую теплую, возвращающую его к жизни».***
Дни сменялись один за другим очень быстро. Окита всё чаще задавался вопросом, сколько же у него еще времени? «Наверное, пока цветут яблони…» — думал он, листая тетрадь со своими стихами. В последнее время он их сочинял неплохо. Вот заскрипел под ножками Кику-сан деревянный пол, сейчас она, улыбаясь, зайдет в комнату и скажет привычные для Окиты слова. Он уже и не представлял себе день без ее присутствия. Что это за чувства такие? Влюбленность? Привязанность? Привычка? Так ли это важно, если просто присутствие человека радовало самурая? Он пил лекарство и поглядывал на веранду, где раньше обычного сидела кошка. Окита напрягся. Ее манящие глаза сегодня смотрели не на него, а на Кику-сан. Странное животное, такое спокойное, но устрашающее. Кику забирала на поднос чашки и уже поднималась с колен, чтобы уйти, но резкий возглас Окиты заставил ее замереть: — Стой! Ты спугнешь ее! Он был сам не похож на себя: с испугом в глазах, вдруг закричал, чтобы девушка не шевелилась. — Кого спугну? — тихо переспросила Кику и осмотрелась. — Я не вижу здесь никого, не считая нас. — Как это не видишь? — Окита пальцем указал на животное. — Кошка на веранде, взгляни. Она тут не первый день. Постоянно сидит здесь. Она принадлежит одному из посетителей вашего дома? — Окита-сан, — почти прошептала Кику, глядя на веранду. — Здесь нет никакой кошки. Вам, наверное, дурно после лекарства. Поспите немного. С этими словами Кику поправила футон и одеяло. — Как это нет? — возмутился Содзи, но затем действительно ничего не увидел, никакой кошки. — Куда же она делась?! «А может лекарство все-таки дурманит?» — Окита обессилено опустился на матрас, а затем едва слышно попросил Кику посидеть немного в комнате, вдруг кошка опять вернется. В голове у него звенел колокольчик, и слышалось пронзительное мяуканье, но вскоре сон сморил больного. Кику подсела поближе к нему, а затем робко погладила по голове, чуть перебирая растрепанные смолистые волосы. — Вам уже мерещится кошка… нехороший это знак. У меня так мало времени и так много слов, которые хотелось бы произнести вслух при вас. Но будет лучше, если они никогда не будут сказаны. Так ведь проще, — она улыбнулась сама себе, хотя на глазах поблескивали слезы. Кику смахнула их рукой и уже в который раз упрекнула себя за сильную эмоциональность, мешающую ей едва ли не в каждом деле. Отчасти жалостливость и эмоциональность повлияли на ее увлечение Содзи. Девушка была бы рада понять, что именно чувствует к нему, но разобраться не могла. Во многом это было из-за отсутствия опыта. В ее жизни еще не было серьезных потрясений, переживаний. Она жила тем, что помогала отцу и занималась любимыми делами, но с появлением в госпитале такого пациента как Окита, всё переменилось. На душе было неспокойно, а каждый раз, когда она видела его, внутри нее всё сжималось и дрожало, как будто при лихорадке. «Всё проходит. Это тоже пройдет», — убеждала она себя, тогда как с каждым новым днем клокотание в душе становилось всё сильнее и отчетливее. И теперь уже Кику не хотела, чтобы эти новые чувства проходили. Она настолько привыкла к ним и к тому, кто их вызывал, что думала лишь о том, чтобы эти мгновения, которые она могла проводить с Окитой, длились хоть немного дольше. Кику поняла, что единственным верным решением будет делать всё возможное, чтобы исцелить господина Окиту. А что сейчас? Сейчас, когда первый, едва ли не безумный порыв отчаянного желания помочь поутих, она могла лишь смиренно наблюдать, как жизнь угасает. Девушка терзалась мыслями о том, есть ли что-то трагичнее наблюдения за тем, как любимый человек медленно уходит из жизни. Но постойте! Любимый человек? То есть она всё же поняла свои чувства и смело называет их любовью? Но, даже поняв свои переживания, она не рискнет ими поделиться, опасаясь быть непонятой. — Возможно, если будет на то воля Ками, я откроюсь вам, господин Окита, — сказала она, отчетливо ощущая, как дрожит ее слабый голос. — Но вам, наверное, совершенно нет до этого дела. Поэтому незачем морочить голову лишний раз. Отдыхайте. Девушка склонилась над задремавшим самураем и легко коснулась его лба губами, а затем покинула комнату, тайно надеясь, что Ками дадут ей возможность и силы на признание. Она ведь не понимала, что это зависит только от нее одной, а не от божеств, которым, в сущности, всё равно.***
К середине пятой луны врач всё пророчил да пророчил скорую кончину самурая, но только вот она не наступала. Однако сам Окита совсем ослаб. Последние несколько дней он почти не покидал пределы комнаты. Приступы кашля теперь сопровождали его регулярно, а боль в груди не отпускала ни на секунду. Эти дни можно назвать апогеем болезни, а также переломным моментом в мировоззрении самурая. Тем, кто находится на пороге смерти, открываются истины, которые вряд ли доступны простым людям. Содзи ждал, когда же он сможет разобраться в своих переживаниях, когда наведет порядок в своих мыслях. «Разве подобает самураю терзаться так, как это делаю я? Что вообще осталось во мне от истинного воина?» — рассуждал он, ожидая Кику, которая не заходила уже несколько дней к нему. Он ждал её, ведь чувствовал себя живым только тогда, когда она была рядом. Долгожданный момент встречи настал. Она стояла около входа в комнату, он — полулежал на футоне. Нерушимое и странно непривычное молчание давило на них. Небо всё темнело, а постепенно зажигающиеся звезды укрывали его, не позволяя быть совершенно мрачным. — Вы любите наблюдать за ночным небом, Окита-сан? Оно так прекрасно. Несчетное количество огоньков, словно отблески фонариков в чьих-то домах. Но знаете, что самое главное? — Кику на секунду замолчала, ожидая реакции Содзи на столь необычное начало разговора. — Что же? — улыбнувшись уголками побелевших губ, спросил молодой человек. — А то, что вы не так одиноки, как звезды… Они лишь отсюда так близко друг к другу, а на самом деле они бесконечно одиноки и холодны. — Каждый одинок по-своему, Кику, не сравнивай меня со звездами. Они гаснут медленнее меня. — Они гаснут, если на них не смотреть. А я смотрю на вас. И не хочу, чтобы вы угасали, — Кику перевела дух, собираясь продолжить. — Вы дарите мне свет. Понимая, к чему ведет Кику, Содзи ответил: — Ты же знаешь, что между тобой и мной ничего не может быть. Я не хочу отвергать твои чувства, ведь сам неравнодушен к тебе, но мне не хотелось бы, чтобы ты сломала свою жизнь из-за меня. Окита поднялся с постели и вышел из комнаты, вдыхая свежий ночной воздух. Кику последовала за ним, желая продолжить разговор. — Вы считаете, что мои чувства причинят мне лишь страдания?.. Они говорили банальными фразами, которые часто можно было услышать в простеньких пьесах про любовь. И говорили они так не потому, что больше не знали, как выразить свои чувства, а потому что боялись. Оба старались быть сдержанными, спокойными, ложно холодными, но это получалось скверно. Вопросы оставались без ответов. Говорят, что в такие моменты всё понятно без слов. Пели цикады, в лунном свете опадали лепестки яблоневого цвета. Падали они также тихо, как Кику сейчас обнимала самурая. Нежно, словно боясь сломать или ошибиться. Только те, кто любит искренне и впервые, умеют обнимать так. Прижимаясь к его спине, не желая отпускать, ей хотелось бы провести с ним вечность. На тело Окиты волнами накатывала приятная дрожь от объятий, которые подарила его Кику. Он не раз бывал с девушками из Симабара(4), но разве сравнится любовь, за которую заплатили, с той, которая исходит от человека, ничего не требующего, а просто беззаветно любящего? Содзи повернулся лицом к Кику, теперь уже он обнимал ее, их губы много раз за эту ночь соприкасались друг с другом. Через поцелуй влюбленные обменивались частичками своих душ. Они много говорили этой ночью, но еще больше молчали и наслаждались друг другом. Кику проснулась с рассветом, она смотрела за спящего Окиту и едва заметно улыбалась. Время настолько быстро пролетело, что девушка всё еще не могла поверить в реальность происходящего. В ее голове всегда было много мыслей, а сейчас их стало еще больше, ведь Кику, как ни старалась, но не могла отпустить Окиту. Она знала, что хоть их чувства и сильны, но самурай умирает, они не могут быть вместе на земле. — Кику-тян, улыбнись. Как можно быть хмурой, если ты проснулась утром? — прошептал ей на ухо Окита, который успел проснуться. — Я всё думаю о том, что же дальше? — Не думай. У тебя впереди вся жизнь. А моя яблоня уже отцвела, видишь? — он повел рукой в сторону дерева, с которого за ночь опали почти все лепестки цветов. — Я не смогу без тебя, Содзи! — Никогда не привязывайся к людям, милая. Он немного помолчал, а затем еще кое-что шепнул на ухо. Девушка переменилась в лице, она едва сдерживала слезы, но в глазах мелькала решительность, словно она поняла, что должна сделать. — А сейчас сделай нам чаю. Чертовски хочется пить, — Окита улыбнулся, а вскоре остался один в комнате. На веранде раздался звон колокольчика — кошка пришла. Окита с непривычной для его состояния резвостью вскочил с постели и взял с подставки меч. Он вытащил его из ножен и вышел на веранду, где, виляя хвостом, сидела кошка с манящими янтарными глазами. — Проклятое животное! Убирайся! — он махнул мечем, отпугивая животное, но то не шелохнулось. Его рассудок затуманился мыслями о том, что убийство кошки продлит ему жизнь. Он хотел обвинить в своей болезни хоть кого-то, найти виновного в том, что он так скоро умрет... Она была напоминанием об окончании жизни самурая, поэтому он хотел, чтобы она исчезла, как его слабость. А в это же время из другой части дома возвращалась Кику с подносом, на котором было две чашки чая. Она шла, обдумывая утренний разговор, а затем остановилась и, сделав вдох, полушепотом, обращаясь к тому, что было вокруг нее, вымолвила: «Отпуская, не теряешь». Это звучало твердо, но обреченно. Девушка, наконец, добралась до комнаты, но увиденное на веранде заставило ее колени затрястись, а в горле застыл ком, который не давал возможности вырваться крику, который исходил бы из глубины души. Кику откинула в сторону поднос и подбежала к самураю, лежащему на деревянной галерее. На его губах, подбородке, на рукаве юката еще не успела запечься кровь, она продолжала медленно течь, хотя самурай лежал бездыханным. «Если бы только я пришла раньше…» — корила себя Кику, а слезы лились по ее щекам. Она взглянула на меч, который был воткнут в деревянный пол. Это вызывало некоторое недоумение, хотя Окита и был уверен, что убивает кошку, но на самом деле он сражался со своим видением и проиграл.***
Со смерти Окиты прошло много времени. Гражданская война закончилась, Япония стала открытой для мира страной, эпоха самураев отошла в прошлое с последними своими героями. Юная дочь врача, лечившего Содзи, повзрослела, она нашла себя и свой путь. У Кику появилась семья, она со своим супругом содержала госпиталь. О том, что было в далекой юности, она вспоминает изредка, весной, тогда вновь цветет яблоня, ей кажется, что Окита смеется и треплет ее по голове. Затем смех затихает, и слышен звон бубенчика, и эхом в ее голове разносятся слова: «Будь готова потерять то, что тебе очень дорого, и это останется с тобой навсегда...» И если не навсегда, то она будет хранить любовь к самураю до тех пор, пока цветут яблони. Глоссарий: 1. Футон(яп. 布団) — традиционная японская постельная принадлежность в виде толстого хлопчатобумажного матраца, расстилаемого на ночь для сна и убираемого утром в шкаф. 2. Танка(яп. 短歌 танка, «короткая песня») — 31-слоговая пятистрочная японская стихотворная форма (основной вид японской феодальной лирической поэзии), являющаяся разновидностью жанра вака (яп. 和歌 вака, «песни Ямато»). 3. Хаори - традиционный элемент японской одежды. Куртка, накидка, надеваемая поверх юката. 4. Симабара - увеселительный квартал (квартал "красных фонарей") в Киото.