Под сенью цветущей вишни

Под сенью цветущей вишни страх пронизывает тело, боль рвет его на части, и от отчаяния текут слезы. Лепестки заметают землю, точно кровь, хлынувшая из страдающего сердца. Жестокая красота весны. Я не любовался ее с тех пор, как она сгубила мою любовь и похоронила мою надежду. Хару. Я узнал, что это имя твоей невесты, Акира. Ты сам мне сказал и даже сам увидел в этом насмешку. Жениться весной на женщине по имени Хару! Я еще ни разу ее не встречал, и, боже мой, вряд ли смогу когда-либо посмотреть ей в глаза! Я нагрешил слишком много перед ней, как и перед Судзутиё, и перед тобой. Но скажите же мне, добрые люди, отчего любовь – это грех? Почему мне уготована геена огненная за страсть, что опаляет меня против моей воли? Почему преступна радость, трепещущая во мне, стоит увидеть твой изящный профиль? Акира, неужели в наказание, ты родился таким красивым? Да и разве дело в красоте? Я бы любил тебя, даже если бы ослеп. Даже если бы никогда не видел твоего лица, а лишь мог слышать, как твои губы произносят мое имя. Акира. Даже если бы я никогда не мог позвать тебя, никогда бы я не обманулся, угадывая твои прикосновения, отличая их от сотни других. Я научился за эти годы запоминать их, хранить в себе, как драгоценность. Акира. Разве ты будешь счастлив с молодой женой? Нет, никогда. Не смей быть счастливым! Никогда без меня, не открывай ей свое сердце. Пускай я умру, и заклеймят меня эгоистом, но это лучше, чем умирать от боли каждую ночь, представляя вас вдвоем. Отчего мне кажется, Акира, что я украл свою жизнь? Может, кто-то прожил бы ее лучше, правильнее, чем я? Может, кто-то не стал бы вести эту игру, утягивая и тебя на дно, которое когда-нибудь пронзит нас насмерть за нашу ложь? Я прячу истинные чувства, стыжусь, словно преступник. Я всю жизнь притворялся: отец, брат, слуги, сокурсники, да хоть кто-нибудь из них представлял себе, о чем я думаю? Хотя они давно уже все решили. «Мотохару, славный малый, но малость трудный. Да, не повезло быть в тени такого брата, но он свой в доску! Я часто видел его в Асакусе с хорошенькой хангёку!». «Мотохару, разве ты чем-то отличаешься нас? Стань мужчиной, достойным своей фамилии. Я многого от тебя хочу?». Акира, а ты был единственный настоящий для меня. И только ты видел настоящего меня! Только ты ходил в наш сад, чтобы увидеть.. сад! Как-то отец устроил прием, мне было четырнадцать, и одна из дам, жена окружного судьи, попросила показать ей розы. Они только распустились, они были прекрасны, и ей нужны были только они. Понимаешь, в саду качались лилии, пионы лежали от тяжести на земле, анютины глазки росли, как сорняк, но она смотрела на меня так пристально, что я не мог отказать и повел ее к розам. Она склонилась над кустом и улыбнулась. - Сорвете один бутон для меня? Веером она прикрыла рот и продолжала наблюдать, как уколов руки, я срезаю один цветок и протягиваю ей. Она хотела его забрать, но вместо погладила мое запястье и сжала пальцы, которыми я держал бутон. Я должен был бросить его и растоптать, должен был крикнуть ей в лицо, но я стоял как вкопанный перед взрослой, пленящей и опасной женщиной. Она все скрывала лицо веером и я, не видя, как шевелятся ее губы, услышал: - Вставьте его в прическу, я выну один гребешок. Неловко я пристроил нежный соцвет среди ее матово-черных прядей, и она улыбнулась, смеясь над моим мальчишеством. Тогда-то я понял, Акира, для них всех красота – ничто, это средство для получения удовольствий, ни больше, ни меньше. Они могли только взять, а обратно вернуть увядшую и бестрепетную жизнь. Спасибо, Акира, что попытался вырвать меня оттуда до того, как я попался в их сети. Я пропитался их мыслями прежде, чем понял, что душа моя изнемогает и не желает того, что я творю. Судзутиё. Ты не знаешь ее, Акира. Не знаешь, маленькое точеное личико, детский носик и большие, трогательные глаза. Ты не знаешь, что сотни раз я говорил ей: «Люблю». Но не вслух, а взглядом, жестом, всегда, когда она была готова умереть от отчаяния, не добившись моей любви, я обнимал ее и шептал какой-то вздор. Она успокаивалась, не отходя от меня, прижималась к моей груди так доверчиво, что впору было сгореть со стыда. Если бы Тиё знала, что ее красота рождена лишь для того, чтобы стать заменой тебе! Может и я рожден лишь для того, чтобы однажды заменить кого-то где-то, совершить одно важное дело, а до этого как неприкаянный призрак должен бродить и рушить чужие судьбы? Снова весна, седьмая весна, которую я ненавижу. Ветка вишни стоит на столе нашей лаборатории и увядает, роняя лепестки. Я, наверно, стал сходить с ума, но вчера ты что-то говорил о встрече, об отчете, я не слушал. Я смотрел на падающие лепестки, и мне казалось, что я вижу капли крови, которые медленно летят на стол и жирными пятнами распластываются о поверхность. На моем лице, верно, отразился такой ужас, что ты замолк и спросил, все ли у меня в порядке. И что я мог тебе сказать? Конечно, все хорошо, просто я устал. Ты не стал допытываться и сделал все правильно. Ведь мы сами договорились не провоцировать друг друга. Сегодня ты обещал сообщить что-то важное, ты выглядел таким отчужденным, что я лишь кивнул. Я мог бы сказать, что и так все знаю. Знаю, что ты переводишься в главный университет Токио, и наши встречи станут такими редкими, что последний скудный разговор я буду вспоминать до конца жизни. Но все правильно, мы обещали не провоцировать друг друга. И вот ты заходишь, и у тебя в руках, боже мой, снова ветка сакуры. Пышная, еще дышащая соками дерева, с которого была только что безжалостно сорвана. - Мотохару, я должен сказать тебе.. Я смотрю на ветку, и глаза округляются от ужаса. Я в испуге прижимаю ладонь ко рту, но стон прорывается, и ты замолкаешь. - Мотохару. В твоей руке больше нет вишни. Я вижу большое, пульсирующее сердце, выдранное из груди, источающее запах крови. Оно уже мертво, но по инерции все еще что-то в нем шумит, оно роняет скупые капли на пол, ты отдаешь его мне и произносишь: - Прости, Мотохару. _____________________ Асакуса - квартал Токио, где существует район гейш. Хангёку - наименование ученицы гейши. Хару - весна по-японски.