sakURa
Поздней осенью Ты была рядом со мной. Ты даже не спрашиваешь, куда я завтра уйду, И я отвечаю тихой улыбкой на «Возьми меня с собой». Прощай, но не забывай, Больше не печалься. Прощай, любимая моя, И пусть от слез не увянет завтрашний день. Переплетенные пальцы, Растекающееся тепло. И уносит ветром мои слова – «А теперь, прощай» Разъединенные пальцы, Сейчас ты снова где-то далеко... Сотри же слезы, Больше не печалься. Ну же… QUIET. The GazettE. Музыка - URUHA, лирика - RUKI Перевод by Selena Silvercold (Kataribe) ©
***
В здании PS Company, помимо репетиционных, комнат отдыха и звукозаписи, кабинетов и зала для собраний есть еще и небольшая сцена. Возможно, для тех же репетиций, возможно, для частных концертов. Или, быть может, эта комната просто не нашла для себя иного применения, став маленьким концертным залом для пятидесяти кресел напротив узкого подиума, где едва уместилась барабанная установка - старая и, наверное, просто замененная новой и оттого - ставшая ненужной. А ненужные вещи покрываются пылью, перестав быть частью группы, так что и этот инструмент, задающий некогда задорный ритм для кого-то начинающего свой музыкальный путь, собрал на своих избитых мембранах и тарелках порядочный белесый слой, так непростительно портящий внешний вид барабанов, что было жалко смотреть на забытую конструкцию. На сцене, не найдя своих мест точно так же, как и бездыханная установка, теснились пустые подставки для гитар и микрофонные стойки, беспорядочно расставленные вокруг единственного инструмента. Эта картина разрухи и забытья оседала на сердце колющей болью, которая, в свою очередь, помещала в горло комок не пролитых слез, которые не нужны вещам. Да и этой комнате - тоже... Мужчина опускает взгляд вниз, касаясь дрогнувшими пальцами выключателя, и пыльный прожектор со стороны позиции гитариста недовольно вспыхивает, разгоняя темноту и оставаясь пятном света на деревянном полу. Больше ничего и не нужно... Только один луч, этого достаточно. Не надо десяток ламп и ослепительных вспышек - не надо ничего. Только это желтое пятно... Пятно, которое забыло, что такое - освещать. И этот желтый глаз тоже не помнит под собой энергии молодых музыкантов, наряженных и раскрашенных, с гитарой в руках, улыбающихся залу и заставляющих струны звенеть под медиатором, наполняя помещение тяжелой музыкой. - Здравствуй, - совсем тихо отзывается мужчина, закрывая за собой двери. - Мое будущее... Мерный и медленный стук каблуков начинает глухо отскакивать от стен комнаты, когда посетитель направляется к сцене, опустив голову и плечи, не торопясь запрыгнуть на захламленный подиум. Сегодня он гость, как и было в тот единственный прошлый раз, когда они с группой осматривали свою новую компанию, а это значит, что прошло уже одиннадцать лет с этого момента. - Ты не меняешься. Как будто я все еще мальчишка... Все тот же вид, - шепотом, чтобы голос не раздался эхом в вечно молчаливой комнате. - Твое время уже давно стоит на месте. Мужчина останавливается у ступенек, ведущих вверх - на сцену, и усталым движением снимает с плеча чехол своей гитары, которую после и достает из черной плотной ткани, сжав пальцы на грифе так крепко, что кисть белеет в тусклом свете поврежденного софита. Выразительные губы плотно смыкаются, дрогнув на бледном лице, и чехол выпадает из ладони второй руки, с тихим хлопком коснувшись пола и подняв с него слой пыли, заставляя ее крупицы толкнуться в воздух закрученными облачками. Темный взгляд следит за этим танцем разрухи, пока пыль не оседает вновь на одежду музыканта и его обувь, и тот наконец ставит ногу на ступеньку, медленно направившись к ударной установке. Подставка для акустики чувствует чужие пальцы на своем тощем теле, и стертый ладонью грязно-серый слой с черного блеска марает кожу, неприятно прилипая к ней сухостью. Но мужчину это нисколько не пугает, так что он просто переносит вещицу в желтый круг лампы, опуская на протянутые в готовности принять инструмент "руки" стойки гитару, и делает шаг назад, подняв лицо к зрительному залу, темно-синие кресла которого были изрядно потерты и тусклы, напичканные все той же сухой невесомостью. - Это место так подходит мне. После я тоже... стану таким? - спрашивает музыкант в пустоту, прикрывая глаза. - Когда мои пальцы перестанут двигаться... Он закрывает ладонью лицо, крепко сжав зубы в болезненном жесте. Удерживает навернувшиеся на глаза слезы, шумно вдыхая грязный воздух в легкие через рот. Запрокидывает голову, словно это поможет предательским каплям вернуться за веки, и наталкивается взглядом на треснувший софит над своей головой, так спокойно и печально смотрящий на него своим немигающим глазом. - Твой свет... уже не сможет привлечь чужие взгляды. Ты ведь знаешь, правда? Но сегодня... постарайся, хорошо? У меня небольшой концерт. Я сыграю для тебя. - Мужчина опускает локти на блестящий корпус своего инструмента, еще раз оглядев пустой и тесный зал. - Трек-лист сегодняшнего выступления... Впрочем, не важно. Он выпрямляется, зажимая пальцами гитарные тонкие струны, и впервые за очень долгое время комната наполняется приросшей к душе этого человека намертво мелодией "D.N.L.", робко пробежавшейся меж пустых кресел к самой двери, застревая в частичках пыли и вышорканной обивке сидений хрупкими серебряными ниточками, тревожа сетку паутины где-то в углу высокого потолка. И музыкант продолжает перебирать струны почти бережно и тут же - едва небрежно, но все равно - с любовью и непреодолимой тоской, залегшей в самых потаенных уголках болезненно сокращающегося сердца. В полной тишине, охваченный старостью и руинами бывшего великолепия, чувствуя странное родство с этими изломанными забытыми вещами вокруг. Молча, чтобы не спугнуть мрачную атмосферу этого места, что нельзя оживить даже песней. Последний аккорд еще долго звенит в тишине, и следующая мелодия, носящая название "Without a Trace", выходит из-под профессиональных пальцев только после того, как мягкое эхо топит в себе концовку предыдущей. - Здесь не хватает только тебя, Таканори, ты знаешь? Припев. И в голове мужчины звучит любимый голос против его воли. А после снова перезвон струн, рыдающих от безвыходности под выкрашенными в черный ногтями. Так, что хочется закричать от отчаяния во весь голос, чтобы тот, кто сейчас уже, наверняка, кутается в кофту у себя дома, услышал этот зов... О помощи или просто от чувств, уже не так уж и важно. Наверное... Удар кисти по шести жестким нитям. Это слишком глупо. - Как насчет "Kagefumi"? Вновь спрашивает он у пустоты, и, словно бы ожидая ответа и не получая его через мучительных пять минут, ведет плечом, принимаясь играть без согласия мертвых кресел. Софит, продолжающий ловить в свой широкий луч одинокую фигуру своего сегодняшнего исполнителя, все же моргает разок под разливающуюся под ногами песню, стремящуюся взмыть к черному потолку изо всех сил. Но вряд ли мужчина замечает это, закрыв глаза. В его голове - столько невыносимых истин, и каждая из них стремится выбраться наружу так отчаянно, что это желание вот-вот разнесет на обломки ноющий череп. А деревянные, покрытые мозолями пальцы все равно не останавливают своей работы, двигаясь только из-за мышечной памяти тела. Ему не нужно даже смотреть на инструмент, чтобы продолжать этот абсурдный спектакль - музыка перестала спасать. Так же верно, как и алкоголь, и сигареты, и шумная компания парней, что могла когда-то своим смехом облегчить чужие муки. Но на этот раз все средства защиты исчерпали себя. И он тоже скоро перестанет сражаться... Шаг назад отпуская инструмент. Дрожащими руками - сигарету из пачки, зажигалку из кармана. Судорожно втянуть дым в опустевшую грудь, сжать ладонями виски, отвернувшись к установке. Это не может закончиться именно так. Это всего лишь миг! Почему же, почему? Сколько пройдет времени после этого обрыва? Сколько других имен перечеркнут знакомые иероглифы? Сколько голов будет помнить о том, что когда-то был такой человек, музыка которого была именно такой пронзительно-отчаянной, почти нежной? Что будет дальше? И что будет с этим миром, когда придет время сойти?.. Сигарета тушится об пачку, возвращаясь в нее измятым окурком, и мужчина делает еще один глубокий вдох, возвращаясь к инструменту. И на этот раз - новая мелодия муки, созданная тем, кто может петь так больно, что хочется все бросить и прижать к себе, будто стремясь успокоить эти вопли души, срывающиеся с чужих губ плавным пением. Он все равно не сможет скрыть это, по крайней мере - от своего гитариста. Он просто не умеет врать. Он не умеет, он не такой. Он просто... - Неуловимая любовь меняется день ото дня. Времена проходят, давай же мечтать о чем-то недостижимом? Пальцы становятся такими непослушными, когда мужчина вскидывает лицо к противоположной стене, сбиваясь и выдавая фальшивую ноту, исказив мелодию так, что хочется поморщиться. Но Уруха почему-то продолжает играть, неотрывно смотря на темную фигуру в белом свете коридора за ее спиной, что проникал в комнату из-за открытой двери. - Длинный путь, что ведет к безмятежному холму - я иду к нему, оставив печаль позади. Доброй ночи… Моя любимая. Мой последний Рай. Деревянный тяжелый лист возвращается на место с тихим щелчком замка, вновь погрузив зал в полумрак, и опустивший руки в карманы брюк мужчина идет к сцене так же неспешно, как до него шел первый прибывший, вслушиваясь в игру акустической гитары на подставке, сейчас воспроизводящей проигрыш между вокальными партиями. Таканори огибает ряды кресел, ступив на лестницу с другой стороны сцены, по пути забирая из угла стойку со старым шнуровым микрофоном, который уже не будет работать, и ставит конструкцию в центре подиума, поднимая свой темный взгляд на вновь впившегося глазами в инструмент друга. - Вечная память. Всему суждено закончиться, но ты не печалься, ведь мы... еще встретимся с тобой. Уруха сгибается еще ниже к своей гитаре после этих строк, ставших голосовой мелодией, заметно задрожав. - Неуловимая любовь меняется день ото дня. Растворяясь глубоко друг в друге, мы станем единым целым. Падающей... Музыка обрывается на середине, заставив вокалиста тоже резко замолчать. И на темное помещение вновь падает неподъемным грузом тишина, закладывая уши своим невидимым напором. Руки молчит, продолжая недвижно стоять возле стойки, замечая, как музыкальные пальцы друга впиваются в корпус гитары так крепко, что та тихонько щелкает, но не поддается чужой силе, как и положено дорогому инструменту, а лишь жалуется на подобное обращение к ней хозяина. - Что ты... здесь делаешь так поздно? - тихо спрашивает Таканори спустя некоторое время, оглядывая старый исцарапанный микрофон напротив своего лица. - Уруха. - Когда я умру... чем я стану, Таканори? Мужчина вздрагивает, обернувшись к другу, прижавшемуся лбом к изогнутому боку гитары. Этот вопрос застает вокалиста врасплох, и он с заметным беспокойством в чайных глазах оглядывает сгорбившуюся фигуру, не зная, что сказать ему, отдавшему свой вечер этому заброшенному месту. - Сейчас я - музыка, - продолжает гитарист, не поднимая головы. - Я не музыкант, не участник группы. Сейчас я музыка. Сама музыка. Я создаю ее, я ею и являюсь. Но что будет потом? Таканори... когда я умру, я перестану быть музыкой. Мое тело перестанет двигаться, мои губы прекратят улыбаться. Мои глаза не будут видеть... Ни вас, ни поклонников, ни инструментов. Все закончится. Я перестану быть Урухой, я перестану быть человеком. - Кою, я... - Записи, что останутся после меня - не будут мной. Сколько людей будет помнить меня, сколько поколений пронесет через года мой образ в своих головах? Когда память обо мне сотрется, а инициалы превратятся в буквы на надгробии, даже крупица меня прежнего покинет этот мир. Я просто исчезну. - Кою! - Чем я стану?! Матсумото резко отворачивает лицо, закрыв ладонью губы. - Чем станем... мы все? Костями, которые через какое-то время потеряют данные им имена. И музыкой будет кто-то другой, потому что мои пальцы уже не смогут перебирать струны. Но мы, Руки, мы... Уруха отклоняется от стойки, толкнув ее рукой от себя... Матсумото распахивает глаза, когда держащая инструмент железная лапа подается вперед, и дергается всем телом, когда гитара выскальзывает из ее хватки, рухнув с подиума в зал с оглушительным грохотом и пронзительным ревем струн, расколовшись от удара на две части. - Вот, чем мы станем. Этой комнатой, которая никому не нужна. И этим хламом, который гниет тут без дела. Это все... Таканори рвано глотает воздух ртом, переведя взгляд на почти отстраненное лицо гитариста. Только вот покатившиеся по бледным щекам слезы выдают мужчину с головой, показывая то горькое, что терзает его в последнее время. И Матсумото опускает руки, выпрямившись и отводя взгляд от испорченной акустики за сценой. - Уруха. Музыкант не реагирует, сбиваясь с дыхания в беззвучном плаче. - Уруха, я всегда стою справа от тебя. Стройное тело разворачивается к обладателю низкого голоса, и Такашима встречается глазами с вокалистом, не в силах взять себя в руки. Но он понимает, что имел ввиду его друг, которого так давно знает. - Я всегда буду стоять здесь. Гитарист зажимает рот ладонью, подаваясь навстречу мужчине. Он падает перед ним на колени, хватаясь пальцами за складки темного пиджака, и срывается на громкий плач, вжавшись лицом в мягкую ткань у живота Матсумото, больше не видя смысла сдерживаться. - Я так боюсь, Таканори! Даже не потеряться, а потерять! Вас, родных, своих слушателей! Мне страшно, страшно исчезать совсем одному! Мне так страшно! И ваше исчезновение - тоже! Я совсем... я... не хочу... Руки закусывает губу, коснувшись дрогнувшими пальцами выкрашенных в ореховый цвет волос мужчины, не в силах унять боль в горле от сдавивших его пальцев горя, такого непреодолимого и неизбежного, что его глаза тоже наполняются слезами. - Чем я стану после?! Этот крик рвет спокойствие комнаты в клочья, и Матсумото лихорадочно хватает губами окрашенный в соль пыли воздух, сгибаясь пополам от переполнивших тело Урухи эмоций, сейчас так легко проникнувших и в его душу тоже. Мужчина не может вымолвить ни слова, чтобы успокоить плачущего друга перед ним, хватающегося за него, как за самое важное, что есть у него в жизни, как за спасение, которое он мог бы подарить ему, как за надежду, что истерзанная душа, обретя начало, не встретит конца. И их существование, и их мечты и чувства тоже останутся вечно гореть в жаждущих жизни телах... Но Таканори не Бог. И он не может ни остановить их драгоценное время, ни подарить им бессмертие, и оттого - чувствует себя виноватым в этом. И просто прижимает к себе за плечи гитариста, чьи мысли сейчас разрушают его изнутри... Рыдания остаются налетом на грязных стенах, что начинают давить на обоих своих гостей. Сильнее, с каждым выпущенным наружу вздохом. Долго и безостановочно, что оба перестают понимать, сколько времени прошло в этом моральном уничтожении. И когда это становится невозможно выдержать, Таканори сжимает запястья друга в своих ладонях, проглатывая горькие капли и заставляя связки вновь заработать. - Пошли со мной... - Куда? - Пойдем. Я покажу тебе, чем ты станешь, Уруха. Машина вокалиста замерла у городского парка, замолкая и отключая яркие фары, помогающие рассекать темноту этой ночи своими белыми лучами. Таканори отстегивает ремень безопасности, выбираясь из теплого салона, и Кою следует его примеру почти машинально. Такой тихий и сломленный, опустевший и уставший, от себя, от истин в своей голове и страха, пожирающего его душу с жадностью голодного хищника. - Пойдем... Матсумото сжимает пальцами кисть гитариста, обходя машину и потянув друга за собой, на ходу украдкой вытирая новую влагу с ресниц. - Куда мы идем, Руки? - Уже пришли. Смотри, Кою. Такашима поднимает лицо в направлении вытянутой руки вокалиста, находя взглядом широкие ветви сакуры, осыпанные розовыми цветами, которые совсем скоро посыпятся невесомым дождем на землю. - Ты... станешь сакурой, Уруха. Ты станешь ею. И тогда... тебя никто не забудет. И каждый, кто будет приходить сюда осенью, будет смотреть на твои цветы, восхищаясь их красотой. Так же, как сейчас я, наши друзья и наши фанаты восхищаются тобой, ловя каждый взгляд, слово и движение с экранов телевизоров, компьютеров, телефонов и из концертных залов, протягивая к тебе свои руки... Поэтому, ты не исчезнешь! Мужчина рядом с ним вздрагивает, а после сгибается пополам, закрыв ладонями лицо и оседая на мягкую траву, не в силах удержать на ногах ослабевшее тело. И Таканори тоже опускается на колени, обнимая близкого друга за плечи. Слышать, как он тихо плачет, ткнувшись в плечо вокалиста, чувствовать, как дрожат его плечи и как пропитывается влагой темный пиджак... не то, что может оставить его спокойным. Руки прячет лицо в выжженных краской волосах гитариста, закрывая полные прозрачной влаги глаза, которая все равно срывается вниз, и принимается тихонько укачивать мужчину в своих объятиях, даже не допуская мысли о том, чтобы отпустить дорогого ему человека. - Я правда... стану ею? - Да. Обещаю. И ты будешь так же красив, как и сейчас... - Таканори... не отпускай меня. Пожалуйста, не отпускай до самого конца! Резко выдохнув, он может только кивнуть в ответ, поймать в ладони заплаканное лицо музыканта и поднять его к себе. Такого вот особенного и яркого и такого горячего сердцем, что всегда согревало их всех в трудные минуты. - Я всегда буду справа от тебя. Тебе нужно только обернуться... Такашима хватается пальцами за запястья вокалиста, поднимая на него глаза. Слов больше не осталось, да и сейчас они казались лишними и пустыми. Слова заменили действия, которые были намного красноречивее языка, и влажные от слез губы столкнулись с такими же солеными губами напротив, преступив границы дружбы и разрушив их в тот же миг. Но даже так, в плену своих эмоций, оба мужчины понимали, что этот поцелуй не способ успокоить мечущуюся в страхе душу за решеткой из белых ребер. И это было так естественно и привычно, что душевная боль отпускала своих жертв из тесноты своих оков, не порождая и крупицы отвращения. Эта холодная ночь, разогнавшая по домам жителей мегаполиса, опускалась на тела музыкантов тугим капканом, придавив обоих своими острыми шипами друг к другу так тесно, что уже не было возможности вырваться. Но этого и не нужно. Уже - нет. - Таканори? - Да? Покинувшая их истерика растворилась в прохладе парка. Матсумото сидел под цветущим деревом, откинувшись на его ствол спиной и вытянув ноги, а перед ним, между согнутых коленей, замер его гитарист, полулежа на его груди. Таканори обнимал Кою за талию, сцепив руки на его животе, а на его кистях спокойно лежали музыкальные пальцы согруппника, сжимая узкие ладони и грея их, скрывая от прохладного ветра, уже принявшегося срывать лепестки с бутонов на ветвях. - Знаешь, если я стану сакурой, я хочу, чтобы ты был моей листвой. Я обещаю, что не буду цвести, пока не дождусь тебя. Вокалист легко улыбается, ткнувшись в макушку друга носом и прикрыв глаза. - Листвой? - Ты будешь ей, Така? - Да, - со странной уверенностью, которая рождала необходимую им веру. - Я стану ей. И мы расцветем вместе. Снова... как в день нашей встречи. - Так же феерично? - Ты по-другому и не умеешь. Это будет так, что люди, увидевшие нас, назовут это чудом. Фраза этим родным голосом заставляет Такашиму улыбнуться и откинуть голову на плечо музыканта. Он закрывает глаза, переплетая их пальцы вместе, и прижимается переносицей к открытой шее вокалиста. Теперь он может быть спокоен. Теперь совсем не страшно... Не страшно уходить. Когда бы это ни случилось. - Давай проживем эту жизнь так, чтобы никогда не жалеть об этом времени. - "Пусть же все будет так, как сейчас. Ведь я здесь, рядом, и это глубже слов". *** - Что у нас сегодня по плану? - Приказано срубить ту сакуру, что привезли сюда три месяца назад. - Что? Почему? Мужчина в рабочей форме закуривает, передавая напарнику перчатки. - Она погибла. - Погибла? Так быстро? - помощник, что был много моложе своего наставника, удивленно вскидывает брови. - Но всего три месяца... - Никаких признаков жизни. Ни листвы, ни цветов. А парк в центре Токио - не то место, где можно держать мертвое дерево. Туристы, гости, жители... Тут всегда много народа. Вот черт! - Что? - Опять он. - Кто он? - юноша оборачивается в ту сторону, куда смотрел рабочий, натолкнувшись взглядом на невысокого человека в длинном плаще, скрывшего половину своего лица медицинской маской. - Этот старик был тут и в тот день, когда мы сажали дерево. Каждый день сюда приходит? - ворчит мужчина, доставая из грузовика электропилы. - Наверное, любимый парк, и... - Да, нет, тут другое. Он приходит только к мертвой сакуре. Рабочий присаживается на бордюр, затянувшись и принявшись пристально оглядывать незнакомца под широкими шапками деревьев, вновь цветущих, как и должно быть каждый год. - Мы привезли это дерево три месяца назад. За работой я не смотрел за посетителями и прохожими, руководя процессом. И только после заметил его рядом и поспешил навстречу, чтобы отодвинуть от машин. Я сказал ему, что тут опасно и ему нужно покинуть эту часть парка на какое-то время, но старик не отрывал взгляда от дерева, только спросил: "Когда привезли эту сакуру?". Я ответил: "Вчера", - и тогда он сказал то, что я не смог понять. - Что именно? - с интересом спрашивает юноша, косясь на сигарету в зубах напарника. - Он сказал: "Вчера... когда он ушел...". Я не понял, о чем он говорил. До сих пор это остается загадкой. Ладно, пошли. Надо закончить работу вовремя. - А где дерево? - Там дальше, из-за цветущих не видно. Подняв с земли электропилы, оба направились к своей цели, не желая работать допоздна. К тому же, их не должна волновать судьба мертвой сакуры, найденной далеко за границами Токио. - Эй, милейший! Пожалуйста, отойдите подальше! - крикнул старший пожилому мужчине в черном, что медленно обернулся на зов. - Мы будем пилить, так что... Мужчина осекся, не сумев закончить свою твердую просьбу, застыв на месте в тот же миг, едва поравнялся со стариком. Пальцы его ослабели, и тяжелый инструмент выпал из рук, ударившись об изумрудный ковер с глухим стуком, а веки распахнулись в изумлении, позволяя темным зрачкам впиться в представшую перед ними картину. Старик, так и не проронивший ни слова, повернул голову обратно к объекту своего наблюдения, быстро смахнув негнущимися дрожащими пальцами слезы с поредевших ресниц, сжимая во второй ладони светлую длинную повязку. - Но... как?! - Вчера и он ушел, - тихо ответил незнакомец, опустив голову. - Вчера ночью. Ты дождался, Кою... Старые кисти тянутся к усыпанной розовыми цветами ветви, принявшись осторожно затягивать на ней узлом белую потрепанную временем повязку, до того находившуюся в его пальцах. - И я тоже скоро догоню вас... мои друзья. Рабочий ошеломленно смотрел вслед старику, неторопливо идущему прочь от роскошной вишни в цвету, затмившей собой все остальные деревья токийского парка. И эти розовые хлопья, которые обняли, казалось, мертвые ветви дерева, были слишком прекрасны и нежны, чтобы рука мужчины смогла поднять пилу вновь. Так что он просто расписался в бумагах, которые стали приговором для еще вчера спящей сакуры, не сумев исполнить данный ему приказ. Да он теперь и не нужен - эту вишню уже никто не тронет. - Это чудо, шеф... Это просто чудо! - Да... ты прав. - Но кто этот старик? - юноша оглянулся, отыскав за своей спиной отдаляющуюся фигуру глазами. - Он... друг моих кумиров. Поехали домой, Нао. У нас больше нет работы на сегодня. Обложка и Композиция: http://vk.com/matt_berry?w=wall136866371_7690