Часть 1
30 декабря 2013 г. в 22:35
У марионеток нет своих жизней. У марионеток нет своих чувств. Купол театра и кукловод: дергает за нитки, сводит марионеток, заставляет общаться, сближаться, страдать. Тешит свое эго, играет в Творца, смеется, а наигравшись, безжалостно режет веревочки–провода.
Существует только один настоящий сценарий и множество копий, что печатаются в канцелярии почти нескончаемым тиражом: чернила – яд, страницы – фальшивка. Сценарий для актеров, разумеется, лишь неполная версия и вторсырье, но сценарий для режиссера – золотое дно.
Донхэ, сколько он себя помнит, – кукловод. У него есть сценарий, у него есть перо. Есть любимая кукла, единственная в своем роде, только его. Хёкдже хрупкий, красивый и верный, совершенный, потому что никуда не сбежит, и это Донхэ знает точно, он сам так решил: прописал для них с Хёкдже вечность, бесконечность и замкнутый лабиринт, а значит, они всегда будут счастливы, и это придает Донхэ сил.
Поздно вечером он убирает бумаги в стол и запирает свой кабинет, улыбаясь. Проходит через гостиную, выключает свет на первом этаже и неспешно поднимается в спальню – маленькую комнату под самой крышей. В доме, где нет окон – постоянный сумрак. Мягкий, уютный, Донхэ любит, когда он стелется как туман, поэтому зажигает свечи. Хёкдже не дышит. Он спит. Точнее, думает, что спит – по сценарию.
Донхэ ложится на кровать рядом с Хёкдже, надавливает большим пальцем на его губы, как будто размазывает по ним бледность, затем обводит острую линию скулы, перемещает ладонь на шею и, осторожно подцепив крошечный переключатель, приводит в действие механизм. Хёкдже делает шумный вдох и открывает глаза, медленно моргает. Донхэ подпирает щеку сжатыми в кулак пальцами, а указательный упирает в висок. Он улыбается – улыбка, кажется, прилипла к его губам – и с нежностью рассматривает лицо Хёкдже, наблюдает за тем, как на его щеках проступает легкий румянец, который так и тянет лизнуть.
Хёкдже потягивается и сладко зевает, выгибает тонкие запястья, поджимает пальцы ног. Лениво, изящно, вот-вот заурчит, как домашний кот. Его живот под задравшейся майкой размеренно вздымается в такт дыхания, и это движение гипнотизирует Донхэ. Он притягивает Хёкдже к себе, прижимается губами к его виску. Хёкдже податливый, мягкий. Не вырывается, только поворачивает голову и касается носом щеки Донхэ. Улыбается.
– Ты хорошо отдохнул? – ласково спрашивает Донхэ. Он обнимает Хёкдже за талию, ненавязчиво гладит его бок. Нежная теплая кожа под его пальцами покрывается мурашками, и Донхэ пытается их прижать, слегка царапнуть тупыми ногтями – просто так. Хёкдже вздрагивает, выдыхает шумно.
– Хорошо, – говорит он, и это обо всем сразу. Хорошо, когда Донхэ рядом. Хорошо, когда настолько тепло. Хёкдже двигается, елозит, случайно пихается острой коленкой, и Донхэ подхватывает его ногу, закидывает ее на свое бедро и ведет рукой вверх, чувствуя под ладонью округлые гладкие мышцы. Хёкдже облизывает губы, прикрывает глаза. Хорошо.
– Ты скучал по мне?
– Очень.
Донхэ перекатывается, опрокидывает Хёкдже на спину, нависает над ним, упершись кулаками в его подушку. Хёкдже вскидывает руку и тут же роняет ее, расслабляясь, растеряно цепляется пальцами за край кровати, сминает простынь. Опускает ресницы почти целомудренно. Донхэ сдвигается чуть назад, садится на бедра Хёкдже, прижимает его запястья к разворошенной постели. Под большими пальцами – толчки пульса. Ритмичные, быстрые, дразнят не меньше чем жилка, бьющаяся на шее. Донхэ наклоняется и прижимает ее языком. Хёкдже слабо стонет и откидывает назад голову, обнажая молочную шею, почти подставляясь. Донхэ вдыхает сладковатый клубничный запах, с трудом отметает желание сомкнуть зубы на нежной коже и, вместо того, чтобы впиться в Хёкдже точно в сахарный пирог, проводит языком по его шее, как будто слизывает воздушные сливки. Сладко. Рот мгновенно наполняется слюной.
Хёкдже встряхивает головой, спутанная челка падает на его глаза, и он недовольно ее сдувает. Донхэ смеется. Отпускает запястья Хёкдже, отводит волосы с его лба, гладит мягкие прядки пальцами. Хёкдже лежит спокойно, только его дыхание сбившееся, почти торопливое. Но спешить им некуда – Донхэ знает.
Хёкдже разжимает кулаки, ладонями скользит по прохладной простыни, подбирается к ногам Донхэ и перекатывает пальцами вверх, постукивая по шершавой джинсовой ткани. Донхэ от удовольствия щурится – такие легкие касания ему нравятся, для начала – в самый раз. Хёкдже поднимается выше, поглаживает ребра Донхэ, а затем принимается расстегивать пуговицы на его рубашке. Одну за другой. Добравшись до последней, он разводит планки клетчатой рубашки в стороны и внимательно смотрит на маленький ключ, висящий на тонкой длинной цепочке на шее Донхэ. Они никогда не говорят о том, что этот ключ открывает, какой именно заводит механизм. Хёкдже просто взвешивает его на ладони, обводит пальцем резьбу и шипит, потому что остро и холодно. Донхэ накрывает рукой руку Хёкдже, перехватывает ключ и снимает с себя цепочку, кладет ее на столик рядом с кроватью. До утра.
Хёкдже провожает ключ взглядом, а после едва наклоняет голову, стягивает рубашку с плеч Донхэ, и тот подается назад, выгибается, раздеваясь до пояса, прижимается к паху Хёкдже и испытующе смотрит в его глаза. Хёкдже улыбается – знак согласия. Донхэ чувствует, как внутри него что-то обрывается, ртутный столбик его терпения резко взлетает по шкале почти до критичной отметки. Внимание, безумие неизбежно. Движения Донхэ становятся резче. Он подается вперед и жадно целует Хёкдже, долго, насколько хватает воздуха в легких, а затем подцепляет пальцами пояс его пижамных штанов, сдергивает их одним рывком. Устраивается меж ног Хёкдже и целует его голый живот под кромкой съехавшей майки. Она мешается. Донхэ задирает ткань выше, ласкает грудь и соски Хёкдже. Где-то над домом наливается мутным светом луна, но Донхэ жарко, как будто палит полуденное солнце. Хорошо. Хёкдже поднимает руки, и Донхэ вздергивает его вверх, чтобы окончательно избавить от майки. Такое тело нельзя прятать под одеждой – жаркое, угловатое и соблазнительное. Прекрасное в бликах свеч. Донхэ рассматривает его пристально, чувствуя восторг и гордость Создателя. И в мыслях долбится только одно: мое.
Хёкдже возбужден до предела и нетерпелив. Он податливо льнет к Донхэ, обхватывает его ногами за талию и тянет на себя, требуя всего и сразу. Донхэ толкается пахом в его зад и стонет. Соблазн велик, а отсутствие ограничений опасно. Донхэ делает несколько медленных выдохов, пытаясь успокоиться, и обхватывает член Хёкдже, сосредотачиваясь на его удовольствии, а не на собственном. Хёкдже ерзает, слабо вскидывает бедра, толкаясь в руку Донхэ, и тот сжимает его член у основания, а затем несколько раз проводит по всей длине, потирая большим пальцем скользкую от выделившейся смазки головку.
Хёкдже сильнее разводит колени, и Донхэ гладит его бедра с внутренней стороны, проводит пальцами меж ягодиц, надавливает и снова гладит. Хёкдже шепчет что-то неразборчивое, подается вперед, почти насаживаясь на пальцы Донхэ, нагло напрашиваясь. И Донхэ срывается. Остатков его самообладания хватает только на то, чтобы наспех стянуть с себя джинсы и достать из тумбочки смазку и презерватив. Шелестящая упаковка слегка раздражает. Донхэ замечает, как сильно дрожат его пальцы – от нетерпения, от желания скорее войти в податливое гибкое тело и услышать стоны, заменяющие музыку в этом доме.
Хёкдже принимает Донхэ сразу, почти целиком, еще и прогибается в пояснице, как будто ему мало. Донхэ тут же подхватывает его под коленями, приподнимает выше, входит до предела и, наклонившись, целует. Хёкдже вскрикивает, вцепляется в плечи Донхэ, вращает бедрами. Вот оно. Хо-ро-шо.
Донхэ движется быстро, яростно, выходя целиком и снова врываясь внутрь, а затем замедляется: толкается в Хёкдже мягко, осторожно, почти замирая. Тягучее наслаждение – точь-в-точь обжигающая карамель. Хёкдже облизывает искусанные губы, тяжело дышит и стонет, извивается, бьется в руках Донхэ, полностью ему отдается. Он сжимается так, что перед глазами Донхэ плывут радужные пятна, и тот больше не может терпеть, снова ускоряется, теряя рассудок. Хёкдже вытягивает руку, обхватывает свой член, двигает ладонью небрежно и торопливо. Донхэ делает еще несколько резких рывков, а затем их обоих накрывает волна оргазма.
После душа Донхэ идет в кухню, чтобы сварить две порции кофе и что-нибудь приготовить. Он мелет зерна практически в пыль, включает кофемашину и достает тростниковый сахар. Хёкдже любит сладкое, поэтому к тостам – клубничный джем. Хёкдже спускается по лестнице, на ходу вытирая волосы полотенцем. В их доме совсем нет зеркал, поэтому он останавливается рядом с Донхэ и, прислонившись к стене, спрашивает:
– Как я выгляжу?
– Как и всегда, – Донхэ откидывает на тарелку горячие тосты и, облизнув пальцы, улыбается. Хёкдже снова в пижамных штанах, уютный и разнеженный долгим сексом. Капли воды на его ключицах, легкий парфюмерный аромат, теплая мягкая кожа. Хёкдже красивый. Донхэ пристально смотрит на него и чувствует нежность. Хорошо, что до утра еще много времени. – Превосходно.
Хёкдже смеется и, перекинув мокрое полотенце через плечо, выходит в соседнюю комнату. Донхэ провожает его взглядом, наливает две чашки кофе и вдруг замирает, забыв, куда собирался и что вообще делал. Перед глазами – темные полосы, в ушах – какой-то металлический шум. Донхэ надавливает пальцами на виски, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, как должен проходить его день. Что он делал утром? Как и откуда вернулся домой? Вместо осознанных мыслей – пустота. Наверное, усталость сказывается. Нужно посидеть в кресле, полистать газету, в конце концов, чем-нибудь перекусить. Хотя странно – есть совершенно не хочется.
Донхэ вертится по сторонам, но нигде не может найти газету. Обычно ее забирает Хёкдже, рано утром, а затем оставляет на обеденном столе и сразу ложится спать. Хёкдже. Донхэ приятно осознавать, что его он помнит даже в такие мгновения общей слабости. Пока Хёкдже есть в его мыслях, все хорошо.
Донхэ не спеша идет за газетой. Ему интересно почитать, как другие марионетки играют отведенные им роли, и сделать заметки для своего сценария. Точно, днем он писал сценарий и завтра будет снова его писать. Или же... Донхэ открывает входную дверь и дергается от неожиданности. Перед ним – кирпичная кладка. Ни прохода, ни коридора, ни лестницы, ничего. Донхэ застывает. Что происходит? В таких домах живут только марионетки – им не нужно никуда выходить, но как возможно, что в кукольном доме оказался сам кукловод? Точнее, почему его дом оказался кукольным? Донхэ ничего не понимает, его вдруг охватывает безумный, животный страх. В голову лезут жуткие мысли. А кукловод ли он? Кто есть Творец?
Пошевелиться сложно, как будто Донхэ заржавел. Он зажмуривает глаза, надеясь, что ему мерещится, затем несколько раз моргает, но все по-прежнему. Донхэ кажется, что он сходит с ума. Все это страшно, ведь если перед ним стена, а внизу – пустота, тогда что над головой? Настоящее небо? Или папье-маше? Оптическая иллюзия, самообман. Прожектор вместо луны и несколько осветительных ламп?
Донхэ не успевает проверить свою догадку. Последнее, что он видит – Хёкдже. Его славный, милый Хёкдже – идеальная марионетка новейшей модели. Он стоит в прихожей и, широко улыбаясь, вертит в пальцах ключ. Донхэ с трудом поднимает руку и касается своей шеи. Цепочки нет.
– Детка, когда же ты запомнишь, что нельзя открывать эту дверь? – Хёкдже улыбается еще шире и делает уверенный шаг вперед. – Опять придется форматировать твою память раньше времени.
Донхэ хватает ртом воздух, а затем падает – у него просто заканчивается завод. Устаревший механизм замирает, защищает себя от поломки и переходит в спящий режим.
Хёкдже безмятежно улыбается и поднимает Донхэ на ноги, тащит его к креслу и усаживает на подлокотник, а затем к себе на колени. Голова Донхэ безвольно закидывается назад. Хёкдже вздыхает и устраивает его у себя в объятиях: подтягивает ближе, гладит мягкие волосы на его затылке и ласкает нежную шею. Под пальцами – аккуратный паз. Хёкдже целует Донхэ в висок и достает маленький ключик. Тот самый, что он снял еще в спальне. Занятная безделушка в глазах Донхэ, самая важная деталь в существовании Хёкдже. Он не знает, кто есть Творец, но знает, что если не заведет механизм Донхэ ранним утром, то и сам не проснется вечером. У марионеток нет своих жизней, у марионеток нет своих чувств. Возможно, у них есть судьба, выведенная чернилами кукловода, но Хёкдже не в курсе, в его версии сценария таких подробностей нет, и ему вообще-то без разницы. До тех пор, пока они с Донхэ рядом, пока они и есть жизнь друг друга.