* * *
Он как всегда точен: вырисовывается на пороге ровно по своим Patek Philippe, и Кирк, услышав звонок в дверь, рассеянно плетется в коридор вместе с туркой, там почти роняя ее из рук. Мёрдок дьявольски неотразим и благоухает пряно-восточным вечерним дурманом, от которого сладко тянет в паху. О’Райли хочется сомкнуть веки и утонуть в обволакивающем, теплом и почти осязаемом аромате, но глаза намертво прикованы к статной широкоплечей фигуре, выигрышно подчеркнутой классическим дизайнерским изыском. Со своей благородной породой и крепким телосложением, на которое столь идеально садятся костюмы-двойки, Макалистер мог бы сыграть нового Бонда. Если бы не был так огненно-рыж и, что наиболее важно, вел бы легальный бизнес. Кирк моргает, наконец, возвращая себе способность соображать, и от улыбки Мёрдока ему неловко. - Переодевайся, я сам с этим закончу, - Макалистер перехватывает у него турку, взамен вручая полицейскому непрозрачный удлиненный чехол и вгоняя его в краску оценивающим красноречивым взглядом. На Кирке домашняя футболка с набившей оскомину присказкой Kiss me I’m Irish, в случае с Мёрдоком больше похожая на призыв к активным действиям, и памятные для обоих шорты Umbro, откровенно и бесстрашно демонстрирующие вызывающие желание длинные мужские ноги. Если бы не предстоящий аукцион, эти шорты уже болтались бы у него в районе колен, но Макалистер держит себя в руках, хотя искушение воспользоваться ситуацией очень уж велико. Когда Кирк впервые показался в них перед мужчиной, Мёрдок даже не потрудился их снять: сдвинул в сторону вместе с бельем, нагнув О’Райли над кухонным столом, и сделал свое «грязное дело», как охарактеризовала их страстный секс любопытная старушка из соседней квартиры. По ее собственному признанию Макалистеру, волей судьбы столкнувшемуся с ней на лестничной площадке в тот момент, когда он покидал уютное гнёздышко своего любовника, она с полчаса простояла в смятении под дверью, слушая не то задушевные стоны Кирка, не то его слабые мольбы о помощи и размышляя, вызвать ли ей Гарда. - Даже не думай, - на всякий случай предупреждает О’Райли. В пост-коитальном состоянии он точно никуда не поедет, а потому от греха подальше закрывается в спальне, чтобы спокойно собраться. Чехол он раскрывает с привычной опаской, молясь, чтобы это был не латексный костюм раба из секс-шопа. Зная Мёрдока, от него можно ожидать чего угодно. Но извлекая оттуда серую тройку с ярлычком Tom Ford, Кирк с облегчением выдыхает и почти хочет потереться о костюм щекой. Такое впечатление, что его пошили долбаные эльфы, ведь кройка безупречна, а фактура ткани кажется неземной. Макалистер, конечно, полный мудак, но вкуса у него не отнять, и у довольного собственным отражением О’Райли появляется хотя бы фантомное желание тащиться на праздник унылого пафоса для толстосумов, бьющихся за обладание невнятным искусством. Из кухни соблазнительно тянет свежесваренным кофе и этим Мёрдоковым восточно-пряным. Макалистер листает сегодняшнюю прессу, наслаждаясь своим крепким чёрным, и насвистывает «musha ring dumma do damma da, whack for the daddy 'ol» из «Whiskey in the jar». - Будет даже жаль тебя раздевать, - он отрывается от газеты, оставляет чашку с густым осадком в мойке и ухмыляется, хитро щурясь. - Заткнись, - нервничает Кирк, протягивая ему шелковую ленту «бабочки», призванную по-мужски изящно завершить его образ. - Тебе очень идет, - вдруг щедрый на комплимент Мёрдок удивляет его, ловко повязывая галстук и формируя симметричный бант. – Не туго? Они стоят вплотную, и Макалистер сверлит его ясными зелеными глазами. - Нет, - О’Райли чувствует на себе его горячее дыхание, парализованный томлением во всем теле. И так всякий раз, стоит главе «Детей Святого Патрика» оказаться настолько непозволительно близко, что края их одежды соприкасаются друг с другом. Кирк смотрит на рассыпанные по носу и щекам веснушки, смягчающие суровое мужское лицо, и находит это зрелище обворожительным. Не веря себе, он целует Мёрдока первый. Потому выходит как-то вкрадчиво, будто он спрашивает разрешения. Но, не желая давать Макалистеру лишнего повода для провокационных шуток, О’Райли кусает его за нижнюю губу, предпринимая новую попытку, и чувственно лижет его язык своим. Мёрдок отвечает с жаром, хозяйски оглаживая и сжимая упругие ягодицы Кирка, сминая фирменный материал брюк, но минутная слабость так и не получает дальнейшего развития, оставляя обоих ни с чем. Впрочем, Макалистер изводит его и в салоне автомобиля, подняв перегородку, чтобы не смущать водителя через зеркало заднего вида. Кирк ерзает на кожаном сидении, требуя разрядки, но Мёрдок отвлекается на входящий вызов от Финна, и О’Райли разочарованно стонет, лишившись ласкающей его руки и внимания мужчины, теперь сконцентрировавшегося на не вовремя прервавшем их разговоре. Полицейский злится, подтягивая к себе разъехавшиеся в стороны конечности, и садится ровнее, одергивая жилет с пиджаком. В кармане у него предусмотрительно захваченная из дома серебристая пластинка «Ксанакса», и, нащупав ее дрожащими от возбуждения пальцами, Кирк пытается извлечь таблетку. Однако Мёрдок, обещающий перезвонить Финну позже, сгребает анксиолитик своей ручищей и швыряет его в приоткрытое окно. - Ты спятил, Макалистер?! – О’Райли в ярости и готов броситься следом, но глава «Детей Святого Патрика» награждает его жестким шлепком, и до пункта назначения они едут молча.* * *
В выставочном зале много людей и света, и до предела напряженный Кирк, испытывающий острый рецидив мизантропии и до фатальности гадкого настроения, быстро начинает дёргаться без своих таблеток. Мёрдок чует неладное, запихивает в него «Гауда» и прочую легкую закуску, заставляя запивать её «Moët & Chandon», и О’Райли хлещет бесплатное люксовое шампанское как минеральную воду. На третьем бокале всё становится не столь критично, и Кирк даже почти проникается одним из полотен неизвестного ему творца, находя в его претенциозных ломаных линиях, наполненных экспрессией и хаосом, нечто близкое ему по духу. Остановившаяся рядом неестественная брюнетка в туалете с неприличным декольте начинает бурно пищать от восторга, и О’Райли с кислым лицом ретируется от нее, точно от чумной. Макалистер же не теряет времени даром: привлекает к себе внимание, флиртует, заводит полезные знакомства. Правда, не совсем понятно с кем или чем – не то с явно очарованной им дамой, по одним серьгам которой можно представить её счёт в оффшоре, не то с её грудью четвертого размера, устремлённой на мужчину как самонаводящиеся торпеды. Про себя Кирк уже гневно дробит зубами фужер и жует крошащийся хрусталь, желая этой вертихвостке мучительной смерти, подробности которой он, увы, не успевает представить, потому что собравшихся гостей приглашают на торги. Здесь он к своему удивлению оживляется (спасибо ударившему в голову игристому «Moët & Chandon»), внезапно увлеченный развернувшимся экшном, как неплохим боевиком. Участники аукциона кажутся ему не менее нервными, чем он сам. По крайней мере, упрямый араб, что сидит в первом ряду и пытается отвоевать один из лотов у стервозной леди, не отнимающей от уха телефона, - точно. Судя по всему, он уже готов наброситься на нее с кулаками. К середине мероприятия О’Райли начинает скучать. Выветрившееся шампанское оставляет его в компании с унынием и усталостью – он недоспал, и, кажется, скоро ему придется вставлять в глаза спички. Полотно Мондриана, как гвоздь программы, представляют уже в конце, когда Кирк близок к истерике. Выясняется, что желающих заполучить его в свою коллекцию немало, но вроде бы Мёрдока даже забавляет развернувшаяся конкуренция. Предложенные им и с каждой новой ставкой увеличивающиеся суммы, прикидывает Кирк, можно было бы вложить в еще десяток приличной недвижимости и снабдить всех «Детей Святого Патрика» новейшими автомобилями. - Это безумие, - шепчет О’Райли, закатывая глаза, пока Макалистер смакует очередную свою победу.* * *
Мёрдок привозит его в свою огромную стеклянную коробку на берегу и раскладывает прямо на диване. Кирку в силу собственных предрассудков никогда особенно не нравился этот дом – в нем, состоящем почти из одних окон, всё как на ладони. Макалистер только и успевает что скинуть пиджак, освободиться от узла галстука и распахнуть ворот белоснежной сорочки, зато О’Райли для его визуального и физического удовольствия приходится раздеваться полностью. Он не протестует, напротив, участвует в страстном порыве с энтузиазмом, вспоминая ту грудастую кокетку и мысленно злорадствуя. Мёрдок крайне доволен, а потому не агрессивен и на редкость внимателен. Кирку приятно и он расслаблен, а еще рад, что утро в коем-то веке обойдётся без ноющей боли в заднице, и за это он как никогда благодарен Питу Мондриану. После утомленный О’Райли прикрывает глаза, кутаясь в плед и устраивая голову у Макалистера на плече. - Есть ли в мире хоть что-нибудь ценное, что ты не в состоянии приобрести за деньги? Мёрдок курит и лукаво улыбается: - Есть. И ты уже принадлежишь мне.