Смертельный яд

Локи приходит ночью и кажется сном. Агент Коулсон не любит такие сны, но ничего не может с ними поделать. Он доподлинно знает, что Локи спит в его спальне: стоит приподнять голову, и разглядишь в горе одеял черноволосый затылок. И в то же время Локи стоит перед ним, и наручники мерцают темным золотом на худощавых запястьях. Больше на Локи ничего нет. — Почему ты бог обмана? — спрашивает Коулсон невпопад, и Локи садится на край дивана, служащего агенту постелью, как будто эта фраза была приглашением, а не вопросом. Когда Локи целует его, Коулсон узнает ответ на свой вопрос. И не может понять: зачем ему такое откровение. За что? В распахнутых, похожих на зеленое стекло, глазах бога обмана он не отражается. — Что из того, что ты мне рассказывал — ложь? — снова спрашивает Коулсон. Его рука тянется и все никак не может дотянуться до пистолета. — Все, — отвечает Локи. От него пахнет галоперидолом, ядом, смертельной болезнью, передающейся половым путем. Коулсон думает, что он ни за что, ни при каких обстоятельствах, ни за какую цену не будет с ним спать. Не потому, что Локи мужчина, убийца, работа. А потому что Локи, черт возьми, действительно бог обмана и ложь его чудовищнее всего, что Коулсон мог и может себе представить. Ему не нравится лгать. И ему не нравится, насколько легко Локи лжет самим своим существом. Вопросов у Коулсона больше, чем у Локи ответов. — Спрашивай, — предлагает бог обмана. Он усаживается на агента верхом, невыносимо легкий, как птица с полыми костями. Кожа его молочно-белая, как драгоценный фарфор. Коулсон смотрит и не может насмотреться на это лицо, ничего общего не имеющего с человеческим. На глазницы, полные изумрудного стекла, на аспидную точку зрачка, в которой сплетаются вселенные, на мраморные губы, будто выкованные талантливейшим художником. Волосы бога обмана змеями шевелятся на голове, стелятся по плечам. В лживом свете луны они кажутся то черными, как смоль, то рыжими, как огонь. Если бы Локи был женщиной — его стоило бы сжечь на костре. Коулсон смотрит и не может оторвать взгляд: настолько нечеловечески притягательным, чуждым кажется это лицо. Агент чувствует, что он вот-вот потеряет сознание, как тогда, в спальне, когда Локи впервые продемонстрировал свои магические умения. Но бог обмана не дает ему шанса, избавляя от одеяла и одежды. Коулсону кажется, что брюки просто стекают с его ног, как вода, а потом Локи прижимается всем телом. Он горячий, как раскаленная лава, и такой же текучий, гибкий. Коулсон ловит себя на том, что хочет его, не может не хотеть, и от этого отвратительно и стыдно вдвойне. Локи насаживается сам, уверенно и резко. Он внутри как чистый огонь, как первородная темнота, как сама суть страсти. Коулсон захлебывается, задыхается им. Когти Локи оставляют длинные ссадины на его плечах. Локи разводит руки и цепь наручников трескается, рассыпаясь на звенья. Они холодные и тяжелые, такие холодные и тяжелые рядом с обжигающе-горячим, невесомым богом обмана… Коулсон шарит ладонями по кровати, не в силах заставить себя прикоснуться к Локи. Холод пистолета отрезвляет его неожиданно и сразу, как будто ставит на место расфокусированную картину мира. Оружие кажется немыслимо тяжелым. Коулсон поднимает пистолет, прижимает дуло ко лбу Локи и медленно взводит. — Стреляй, — говорит бог обмана. Зрачки у него дрожат. Агент Коулсон нажимает на курок и Вселенная разлетается на куски. Они завтракают в молчании. Локи негромко насвистывает и перебирает звенья цепи, абсолютно целой. Коулсон смотрит в его лицо, но видит все равно только мальчишку, которого непонятно зачем заковали в наручники. Никакой вселенной на дне зрачков, никакой магии, никакой лжи. Коулсон хотел бы убедить себя, что эта ночь ему приснилась, но убеждать себя в чем бы то ни было у него получается из рук вон плохо. Локи поднимает голову и смотрит агенту в лицо. «Теперь понимаешь, почему я бог обмана?» — спрашивают его глаза. — Можно мне еще молока? — спрашивает Локи вслух. Ссадины от его когтей на плечах Коулсона чешутся и саднят. 7.10.2013