Застрели

— Подойди. — Бадо где-то у Хайне за спиной, тушит окурок в мокрой пепельнице. Скрипит пружинами кровати. Звучно, протяжно выдыхает последнюю затяжку. Хайне мерно застегивает пуговицы рубашки, смотрит, как его собственные пальцы поддевают мелкие пуговки, заталкивают в петлицы. — Подойди, я сказал. Или ты оглох там?.. — Судя по голосу, Бадо злится. На нем все еще эта дурацкая больничная рубаха, и шрам на глазу все еще не закрыт повязкой. Хайне медлит, возится с одеждой, заправляя в брюки непослушную ткань. Застегивает ремень. Короче говоря, мастерски испытывает терпение. — Сука! — Ругается сквозь зубы рыжий. Сжимает кулаки. — Подойди, бля, тупая псина! Я уже трижды попросил! Слышишь?! Хайне смахивает волосы с лица, разворачивается, и, наконец, делает эти несколько шагов, оказываясь на расстоянии вытянутой руки. Не более. Бадо сидит на краю кровати, свесив голые ноги и касаясь подъемом холодного плиточного пола. Кожа все еще бледная после ранения, сказывается потеря крови, но рыжий выглядит ярким пятном на фоне больничной стерильности. Ярким пятном на фоне Хайне. — Ближе. — Рычит, но не дожидается реакции— все равно знает, что придется попросить не один раз. Протягивает руку, вцепляется в шлевку, тянет на себя, сцепив зубы. Хайне двигается, как деревянная кукла. Переступает неловко. Руки плетьми болтаются вдоль тела. Возмущенно трещит рубашка, когда Бадо выдергивает, тащит ее из узких брюк. Отскакивает куда-то под кровать одинокая оторвавшаяся пуговица, блестит жемчугом на границе темноты и света. Бадо обнимает Хайне, распахнув полы его рубашки, вжавшись лицом в ребра, туго обтянутые алебастровой кожей, еще горячей после душа. Под пальцами — бугрящийся неровный шрам, поднимающийся вдоль всего позвоночника до самого затылка. Обвенчанный металлической дугой в основании шеи. У Бадо под щекой — круглая неровность пулевого ранения, которой еще суждено слиться по гладкости с остальной кожей. Церберус и эту рану вылечит, рыжий не сомневается в этом. Джованни в этот раз нафаршировал альбиноса свинцом под самую завязку. Кажется, живого места не оставил. У самого Бадо только одно серьезное ранение, и ему мучительно представлять, как все это ощущает Хайне. Девчонка, Наото, рассказала ему, как Хайне в этот раз сцепился с Джованни. "После нас — хоть потоп". Где-то что-то рвануло, где-то кого-то расстреливают, где-то кто-то дохнет — а у нас проблема мирового характера. Как бы нам грохнуть "братца". Увлекательнейшая, очередная попытка года. Надцатая уже. И все не уймутся. Наото пришлось одернуть чертову "псину", чтоб Хайне пришел в себя. Хоть какая-то от нее польза. — Свихнешься — я тебя пристрелю. — Зачем-то обещает Бадо, не отрывая лба от живота Хайне. Ему жизненно необходимо соприкасаться с ним как минимум в одной точке. Хотя она давно уже не одна — где-то на костлявой спине руки, и если притянуть ближе, то можно грудью прижаться к узким бедрам, обнять, упираясь подбородком в живот, и смотреть в красные, вечно воспаленные глаза под бесцветными ресницами. Альбинос еле дышит — поверхностно, беззвучно. Столько времени уже прошло, а ему все еще непривычно, когда Бадо прикасается к нему. Столько времени уже прошло, а они первый раз — кожа к коже. Ладонь неуверенно, тяжело опускается на плечо, сминает пальцами хрустящую, почти бумажную больничную рубашку. Молчит, стерва. Бадо поворачивает голову, губами находит узелок шрама, оставленный въевшейся в плоть пулей. Прижимается губами, лижет. Прямо перед его лицом дергает мышцы пресса, словно Хайне коротким разрядом тока ударило. Дыхание совсем затихает, и вместе с ним замирает рыжий. Медленно, почти не отрывая разомкнутых губ от кожи, поднимает голову. Они невероятно долго пялятся друг другу в лицо. Хайне так умилительно поджимает губы, что Бадо хочется заржать в голос — будто альбинос решает вопрос, от которого зависит жизнь всей вселенной. — Я тебя трахну. — Обещает Бадо своим прокуренным, раненным голосом, глядя в алые глаза с огромным, как плошка, зрачком. Хайне моргает — даже не вздрагивает, а просто моргает. И Бадо кажется, что в этом выражается предел удивления, который может продемонстрировать "псина". — Как-нибудь потом. — Продолжает Бадо свою мысль. И уверенно повторяет, смакуя. — Я тебя трахну. — И таки тянет к себе, выпрямляет спину, пусть даже в животе больно, и шов под бинтами зудит так, что хочется разодрать его. Прижимается, где-то на уровне своей груди обнаруживая в кожаных брюках возмутительную твердость. Кажется, Хайне на момент теряется, теряет контроль, упираясь ладонью в плечо, едва ощутимо пошатнувшись. Кажется, он понял, что Бадо знает, как ему ощущается сейчас. Потому что — нет, лицо не меняет выражения — но светлую кожу скрашивает румянец, странный, совершенно дико выглядящий, бледный. Бадо почему-то сто процентов уверен, что у Хайне никого никогда не было. И от этого ему сносит крышу. Сносит основательно и бесповоротно. Даже не возбуждением — куда уж там, — а осознанием самого факта. Обхватив Хайне за бедра, он дергает его к себе, на себя, вжимая в собственное тело. Поджатые губы, наконец, размыкаются расслабленно, и с них должен бы слететь хоть какой-то звук — вздох, стон, что угодно. Бадо ощущает подбородком, как опускаются ребра, как уходит воздух из легких. Но звука нет, Хайне молчит. И пока его ведет, пока от первой волны жара, пущенной одним этим соприкосновением, его жилистое тело слабеет, Бадо дергает его сильнее, притягивает к себе и вниз. И они оба рушатся на кровать, поперек нее, и Бадо бесконечно больно, потому что они оба потревожили его — Бадо — ранение. И он мстительно вцепляется Хайне в волосы, тащит вверх, вдоль себя, на себя. И Хайне неловко переступает вдоль него, руками и коленями — раз-два — и, наконец, склонившись, целует в губы, вылизывает, влажно и лихорадочно, нетерпеливо, неумело, и правда, как собака. И от этого тоже сносит крышу. Они поразительно беззвучны — только тяжелое дыхание и мерзкий, влажный звук яростных поцелуев. Одежда Хайне в беспорядке, Бадо расстегнул все, что смог, но ни один из них не задумывается о том, что можно раздеть другого и соприкоснуться нормально, а не как животные, тереться друг от друга, сгорая во внезапном приступе сиюминутного желания. Бадо забывает про свое "потом", про свое ранение, забывает про все на свете. И пока Хайне над ним выгибает и трясет от удовольствия и возбуждения, он сильно, совершенно беспощадно надрачивает его член, пытаясь вырвать из глотки альбиноса хоть один, хоть слабый звук. Но даже когда Бадо на живот, на бумажную тонкую рубашку густо и упруго хлещет спермой, Хайне молчит, только тяжело, трепетно выдыхает куда-то поверх плеча рыжего. Он стоит над Бадо на коленях и локтях, и его плечи опущены, а задница где-то вверху, и бедра дергаются навстречу руке рыжего — пошло, откровенно, совершенно по-собачьи. Он трахает тесно сжатый кулак, не прекращая двигаться, даже когда кончает. Утыкается лбом в постель над плечом Бадо, шумно дыша в рассыпавшиеся ореолом медные пряди, налипающие на мокрые от поцелуев губы. — Ты — мое все. — Шепчет Бадо ему на ухо, искренне надеясь, что закороченный оргазмом мозг Хайне просто не воспримет эти слова. Искренне надеясь, что воспримет, но не поймет. Надеясь, что поймет, но не запомнит. — Ага. — Выдохом отвечает Хайне, опускаясь поверх рыжего, проталкивая руку под изгиб его шеи, обнимая. Переносицей где-то в плавном изгибе плеча, прямо над ключицей. Бесцветные ресницы щекочут кожу. Бадо вдумчиво изучает взглядом потолок с трещиной в углу. Бессмысленно проводит ладонью вдоль выгнутой спины, считает позвонки, пока не натыкается на металлический край Церебро. Запускает пальцы в легкие, как воздух, волосы, дергает вверх, от себя, едва уловив гримасу недовольства, отразившуюся на лице Хайне, растворяющуюся тут же, как морок. Они почти соприкасаются носами, дыхание мешается — еще тяжелое, поверхностное, успокаивающееся. — Ты — мое все. Ты понял?! — Рычит Бадо, чувствуя сопротивление в напряженной шее и плечах — прямо под его рукой, в кулаке которой он сжимает еще влажные пряди. — Ага. — Хайне улыбается, широко, чокнуто. Так, как он один умеет. И наклоняется, с силой тянется, на дрожащей от напряжения руке Бадо — как на поводке. Целует в губы. Поверхностно. Бархатно. — Свихнешься — я тебя застрелю. — Повторяет Бадо недовольно, прямо с губ на губы. — Я тебя застрелю. Я. Никто другой. Слышишь? — Застрели. — Отвечает Хайне, улыбаясь. — Застрели, рыжий. Как бешеную псину. Застрели.