Двойное везение

В том, что дед выставит его на аукцион после девятнадцатого дня рождения, Джин не сомневался, но лучше от этого не становилось. Отношения в их семье всегда были далеки не то что от просто хороших, а вообще — от нормальных. И расти в доме, где обитали одни альфы, тоже оказалось не сладко. Джин все дни напролёт проводил в закрытом крыле, постоянно тренировался, гонясь за призрачной надеждой всё изменить. Или изменить хотя бы себя так, чтобы ни один альфа на него не взглянул. Глупо, конечно. Альфы на то и альфы: они всегда сильнее, быстрее, жёстче, злее, упрямее — так решила природа. И сколько бы омега ни пытался превзойти альфу… Вот и теперь, оказавшись на залитой светом сцене, Джин мог похвастать лишь цепями, что сковывали его мускулистые руки и ноги, чёрной меткой на плече да ещё изысканным дорогим ошейником с тонким, но прочным поводком. И больше всего его бесило собственное бессилие. Он не мог взять и уйти, забыть обо всём и жить так, как хотелось бы ему. А хотелось ему просто оказаться в одиночестве. Навсегда. Чтобы не слышать злых слов деда, оскорблений и унижений. Отца он вообще видел пару раз, да и то — издали. Остальных родственников… ни разу. Просто знал о их существовании да видел снимки в семейном альбоме. Почти всю жизнь он провёл в одиночестве под надзором деда. Иногда мелькали в голове обрывки из раннего детства, но именно обрывки: бессодержательные, мутные, ни о чём толком не рассказывающие. А в последние годы время от времени на него накатывало, когда приходили "особые дни". Тогда появлялись молчаливые охранники, приковывали его к кровати и уходили, чтобы не слышать его криков, стонов, просьб. Тело выгибало и ломало, нещадно крутило от сумасшедшего желания. Кровь бешено бурлила, словно вознамерившись выплеснуться из вен, мышцы сводило и кололо, внутри бесконечно росла пустота… В итоге у него оставалось всего одно бесстыдное стремление — заполнить голодную пустоту чем угодно и как угодно, но и тут он был бессилен: скованный и связанный, не имеющий возможности даже просто прикоснуться к себе. Если бы он сбежал и поселился далеко-далеко, совсем один, ему было бы легче переносить природное безумие омеги. Он мог бы помочь себе сам. Наверное, это недоступное для него счастье. Пока что. Он надеялся, что перемены всё же придут, и эта мечта осуществится. Быть может, сегодня его получит не слишком осторожный альфа, и он убежит. Достаточно реально, ведь правда? Его тело говорило, что время ещё не пришло, значит, потеря рассудка от безумия ему пока не грозит. Всё пройдёт проще, и когда альфа уснёт, он убежит обязательно. Вопрос один всего — кто же его получит? Джин беспомощно озирался и жмурился от яркого света, бьющего в лицо, но напрасно — всё вокруг сцены тонуло во тьме. Из тьмы доносился лишь приглушённый гомон, свидетельствующий о зрителях. Вслед за гомоном в нос Джину ударил стойкий горячий запах — запах множества альф, немедленно захлестнувший его возбуждением. Он не желал испытывать ничего подобного, но тело не подчинялось. Феромоны действовали на что-то там в его мозгу — на что, он не помнил, потому что никогда не любил смежные с медициной предметы. — Семнадцать! — выкрикнули откуда-то из темноты зала. — Двадцать! — тут же отозвались с другой стороны. Джин зажмурился и постарался расслабиться, но по внутренней стороне бедра уже скатилась тёплая капля смазки, а мышцы сладко заныли. Он пытался не замечать азартных выкриков, однако невольно прислушался, когда голосов осталось всего два. Они яростно пытались перебить цену, но не могли, потому что у каждого находилось чем ответить сопернику. — Сто! — Сто пятьдесят! — Двести! — Двести пятьдесят! — Господа… — вклинился встревоженный голос в разборки двух альф. Ещё бы, на такие деньги можно целый город купить. Цена на аукционах никогда не поднималась выше шестидесяти тысяч золотых — так писали в хрониках и журналах, которые Джину исправно приносили охранники каждый день. — Триста! — Триста пятьдесят! Что было дальше, Джин уже не услышал, потому что его увели со сцены и заперли в тесной комнатушке, где держали перед началом аукциона. Там Джин немного пришёл в себя, умылся, даже успел вздремнуть до того, как охранники появились вновь. Его отвели на сей раз в просторную гостиную, не позаботившись выдать одежду. И он стоял перед двумя альфами, «одетый» лишь в цепи и ошейник с поводком, как недавно на сцене. Он стоял и ловил ртом воздух, словно получил мощный удар под дых, потому что одним из двух альф был его отец, другой же… его дядя, фото которого он видел в альбоме. Казуя и Ларс сердито смотрели друг на друга и стискивали кулаки. Казалось, ещё миг — и они набросятся друг на друга. Джин наконец сделал нормальный вдох, о чём немедленно пожалел, поскольку вновь утонул в густом запахе альф. Тело отреагировало на это предсказуемо и выразительно. — Господа, иного варианта я не вижу, — проблеял распорядитель, которого Джин не заметил. Распорядитель накинул ему на плечи плащ и подтолкнул к альфам. — Я не собираюсь делиться! — с угрозой бросил отец в лицо Ларсу. — Я бы тоже не хотел. Сыграем? — Господа, дуэли между родственниками запрещены законом! — взвизгнул распорядитель. — Либо вы забираете его на двоих, чтобы его тело само решило, кто из вас ему предназначен, либо ни один из вас его не получит — таковы правила! Следовало отдать должное этому перепуганному человечку: он не побоялся напомнить о правилах двум разъярённым альфам, которые в один миг могли разорвать его на части — имели право так поступить с бетой, ведь по законам бета — человек второго сорта, низший по отношению к альфам и омегам. Распорядителю повезло — рвать его не стали. Альфы унялись и взяли себя в руки, после чего Казуя поймал поводок и повёл Джина за собой, а Ларс старался держаться рядом — с правой стороны. Джин молча следовал за отцом и разрывался от предположений. Он ничего не знал ни об отце, ни о дяде. Что они за люди? Какие у них привычки и характеры? Что они намерены с ним делать? Хотя вот тут всё предельно ясно. Что альфа может сделать с омегой? Только одно. Преисполненный самых мрачных предчувствий, Джин забрался в салон дорогого автомобиля и плотнее завернулся в плащ. Цепи на руках и ногах, как ему казалось, гремели на всю округу, подчёркивая его статус. То есть, об омегах заботились, ими дорожили, это да, но в большинстве случаев омеги представлялись ему эдакими ценными игрушками, куклами. Их немного, всегда меньше, чем альф. Беты вот вообще за людей не считаются, потому что их навалом, но и толку от них — чуть. Джин не увлекался и историей, поэтому просто знал, что когда-то существовал необычный вид людей, который звался «женщины». Но теперь этого вида нет. Почему-то. Есть омеги, их мало, и они ценны, потому что без них дальнейшее развитие будет проблематичным. В общем, Джин понимал, что ничего плохого и ужасного с ним точно не произойдёт, но осознание этого не избавляло от дрожи и мучительного ожидания. К тому же, достаточно было вспомнить всё, что с ним творилось в кризисные периоды. Он не чувствовал себя тогда хорошо, наоборот — плохо, просто отвратительно. И когда кризис заканчивался, никаких повреждений не оставалось, то есть, тело сходило с ума некоторое время, но в итоге всё в порядке-то… На картинках в книгах альф и омег рисовали вместе, и Джин знал, что часть тела альфы проникала в омегу. Когда ему было плохо, он и испытывал неудержимое желание быть заполненным. Вроде бы ничего страшного, но он по-прежнему дрожал так, что цепи тихо позвякивали на лодыжках. Если не лгать себе самому, то его пугала не нынешняя ситуация — даже не предстоящая близость с альфой, а вероятность того, что один из альф — или оба сразу — окажется таким же, как его дед. И что всё снова повторится: золотая клетка, жизнь по расписанию, где правила диктуются исключительно желаниями альфы. В его прошлой жизни, что осталась в подножия сцены, только желания деда имели вес. Самому Джину не полагалось обладать желаниями — никто и никогда не спрашивал, чего он хочет и хочет ли вообще. Он ел и пил то, что ему приносили, носил лишь ту одежду, какую заказывал ему дед, делал то, что велел опять же дед. Иногда его предоставляли самому себе, но редко. И если вновь не лгать себе самому, то по пути на аукцион и с аукциона он увидел намного больше, чем когда-либо ещё. Это было самое богатое на события путешествие в его жизни. Правда, прямо сейчас Джин не мог заставить себя озираться по сторонам и любоваться на городские улицы — он боялся. Казуя управлял автомобилем, а Ларс сидел рядом. Они оба не смотрели на заднее сиденье, занятое омегой, и молчали, но Джин всё равно ощущал разлитое в воздухе напряжение. Брось спичку — и всё полыхнёт. Хоть бы эти двое не поубивали друг друга — и его заодно. Машина вскоре остановилась у крыльца роскошного особняка. Дом отца? Или дяди? Джин не знал. Ему помогли выбраться из салона, подняться по ступеням, что оказалось нелегко сделать со скованными ногами, а затем провели в просторный холл, где дядя сдёрнул с его плеч плащ и отбросил в сторону. Казуя осторожно сжал пальцами запястье Джина и повёл за собой. Значит, его дом. Они прошли по широкому коридору и вступили в уютную комнату с камином. У камина на полу лежала шкура медведя — в старинном стиле. По углам ютились мягкие кресла, окно завешивал тёмный бархат, а в центре одиноко высился чёрный стол на металлических резных ножках. — Нужно цепи снять, — внезапно нарушил тишину Ларс, и Джин невольно посмотрел на него, обратив внимание на шрам, который прежде не замечал. На фото в альбоме шрама не было. — Не к спеху, — фыркнул Казуя. А вот на его лице шрамы уже привычны — Казуя будто бы с ними и родился. — Они не будут нам мешать. Он поймал ручную цепь и потянул Джина за собой к столу. Прежде, чем удалось хоть что-то понять, Джин упал спиной на холодную полированную поверхность, а потом Казуя подвинул его немного так, чтобы он вытянулся на столешнице во весь рост. Казуя отвесил шутовской поклон и сделал небрежный приглашающий жест: — Прошу. — Что? — не понял Ларс. — Раздевайся и забирайся на стол, — пояснил Казуя. — Места хватит всем. Или до тебя ещё не дошло? Ларс немного нахмурился и смерил Джина оценивающим взглядом, уделив пристальное внимание губам последнего, после чего кивнул и в самом деле начал раздеваться. Поначалу Джин наблюдал за ним с безразличной уже отстранённостью, но вскоре вздрогнул, рассмотрев полувозбуждённую плоть меж сильных бёдер. И это собирались запихнуть в него? Они с ума сошли? Невольно Джин дёрнулся, но крепкая рука Казуи припечатала его плечо к столу, а Ларс тем временем сел на край, с минуту изучал напряжённого и несколько напуганного Джина, после чего ловко забрался на стол с ногами. Всего через миг Джин увидел бёдра Ларса прямо перед носом — близко и в деталях, но от созерцания его отвлекло прикосновение к его собственным бёдрам. Их уверенно развели в стороны — так широко, что даже малейшее движение прохладного воздуха явственно ощущалось на коже. Джину стало не по себе, когда он вновь испытал прилив возбуждения. И возбуждение лишь усилилось от обжигающего прикосновения губ Ларса к нежной коже на сгибе бедра. Поначалу касания губ и языка были медленными, неторопливыми, нежными, но постепенно они становились всё более жадными и требовательными. И когда Ларс увлёкся, его набухший и потемневший от прилившей крови ствол уткнулся прямо в губы Джина. — Открой рот, — резко велел ему Казуя, который всё это время тихо стоял рядом со столом и пока просто наблюдал, иногда касаясь ладонью тёмных встрёпанных волос сына. Джин зажмурился, но это не спасло его от тяжёлого терпкого запаха, переключившего что-то в его голове и затопившего внутренним жаром. Он уже отчётливо ощущал собственное возбуждение — тёплое и вязкое увлажнило ложбинку меж ягодиц. Медленно и неохотно он приоткрыл губы, когда твёрдое и горячее вновь требовательно толкнулось в них, смочив каплей смазки. Второй толчок заставил его задохнуться и непроизвольно впустить в рот так много, как получилось впустить. Подстраиваясь под движения Ларса, он немного запрокинул голову, чтобы длинный ствол свободно проскальзывал меж губ и погружался глубже в рот. С любопытством он тронул языком влажную кожу, под которой отчётливо проступали вены, и зажмурился опять, почувствовав слабый, но быстрый пульс. Через минуту Джин уже различал этот пульс у себя во рту. Странно и необычно, однако приятно. Джин сам развёл ноги шире, когда Ларс принялся делать с ним то же самое: брал в рот, обводил языком, сжимал губами, вылизывал вокруг, прикасался пальцами, растирая тёплую смазку в ложбинке меж напряжённых ягодиц, настойчиво трогал сжавшийся вход, гладил нежную кожицу. Потом пальцы сменил язык, и Джин вновь напрягся, потому что язык явно намеревались втолкнуть в него. Расслабиться ему удалось через несколько минут непрерывных и чертовски приятных ласк, и язык Ларса всё же оказался внутри него. Из груди Джина вырвался гортанный стон, заглушённый плотью Ларса, в этот миг как раз погрузившейся в его рот, но как же приятно было чувствовать внутри себя нежный и быстрый язык... Разве можно удержаться от того, чтобы выразить свой восторг? За первым стоном последовали и другие, сопровождавшие каждое вторжение в его тело проворного языка. Неторопливо для начала, но движения языка неумолимо ускорялись, приближая Джина к желанному блаженству. Приближая, однако не позволяя переступить последнюю черту. Ларс наконец перестал его мучить обещанием близкого удовольствия, вскинул голову и тихо пробормотал, немного задыхаясь: — И впрямь горячий и отзывчивый. Даже не верится, что он невинен, как ягнёнок. — Ты зря сомневался, — буркнул Казуя, о котором Джин успел уже позабыть. Он распахнул глаза и хотел немного отвести голову назад, чтобы сделать полноценный вдох, но настороженно замер. Жёсткие пальцы легли на его ягодицы и твёрдо развели их в стороны, по ложбинке провели чем-то горячим и чуть влажным, а после к вновь сжавшемуся входу приставили что-то большое и толстое. Это «что-то» легонько, но настойчиво стремилось проникнуть внутрь, тёрлось о промежность и гладило смоченную смазкой кожу. Ларс качнул бёдрами, заставив Джина вновь впустить в рот слегка растерявший напряжение ствол. Пришлось зажмуриться и продолжить недавнюю игру, лаская губами и языком, принимая так глубоко, как только получалось. Пока Ларс вонзался в его рот и платил тем же — тоже ласкал Джина губами и языком, Казуя тревожил прикосновениями меж ягодиц. Долго воевать на три фронта было попросту невозможно, поэтому Джин вскоре сдался и позволил себе расслабиться. Он широко распахнул глаза и задохнулся, невольно заглотив член Ларса ещё сильнее, чем прежде, потому что мышцы его тела жёстко раздвинул Казуя и медленно вошёл в него. Медленно, но властно, не разрешив больше ни сжаться, ни попытаться вытолкнуть, ни отодвинуться. Джин чувствовал себя растянутым, как будто внутри у него оказалась вдруг распорка или огромная пробка. Мускулы входа бессильно сокращались в попытках вернуться в изначальное состояние, но не могли — лишь плотнее обхватывали толстый и твёрдый ствол, беспомощно трепетали вокруг него. Казуя медленно двинулся назад, будто собравшись покинуть Джина, но потом вновь с силой толкнулся в него, сорвав полузадушенный всхлип с губ, занятых Ларсом — его так же уверенно и настойчиво погружавшейся глубоко в рот плотью. Сначала это сводило с ума и заставляло задыхаться — разный рваный ритм, под который никак не удавалось построиться, но потом стало лучше, когда движения Казуи и Ларса совпали — они выбрали наиболее удобный для всех троих темп. Джин даже начал воспринимать толчок меж широко разведённых бёдер и толчок в рот как один. Один толчок, другой, третий, новый и ещё, ещё, ещё... Наверное, это продолжалось целую вечность, пока вдруг эти настойчивые толчки не принялись отзываться в Джине вспышками чистого незамутнённого блаженства. Горло само по себе расслабилось так, что скользивший по нему горячий распухший ствол своим трением о нёбо дарил восторг. Почти то же самое происходило и с другой стороны, только Казуя так странно вталкивался в него, что резкие толчки вызывали неконтролируемые спазмы и заставляли Джина почти что извиваться от непреходящего удовольствия. Прижатый к столу скользкими от пота сильными телами, содрогающийся от их энергичных движений и собственной обострившейся чувствительности, Джин тихо стонал, всхлипывал и задыхался от безудержного и полубезумного желания: он хотел, чтобы его вновь любили и ублажали, снова и опять осыпали ласками от кончиков волос до кончиков пальцев на ногах, чтобы его желали яростно, жадно и безостановочно — неистово. Как же этого было мало! Он хотел, чтобы даже сил альфы не хватило, чтобы Казуя и Ларс обессиленно рухнули на него, но так и не смогли унять его голод и жажду. Хотя бы в этом он мечтал их превзойти. Они продолжали ласкать его тело руками и губами, наваливались на него, тёрлись, врывались в него с двух сторон пылко и жадно — иногда жадно до грубости, и ему это даже нравилось. Нравилось чувствовать их везде и всюду. Шлепки взмокших тел друг о друга, тихие причмокивающие звуки, когда губы или мышцы входа с силой смыкались на быстро движущейся плоти или расслаблялись на миг, хриплые низкие стоны, капли пота, слюны, смазки, скользившие по коже, бурление крови в венах, непрерывный перезвон цепей — казалось, это безумие не закончится никогда. Издав глухой рык, Ларс внезапно затопил рот Джина горьковато-солёной влагой. Пришлось торопливо проглотить её, чтобы не подавиться. И почти сразу Казуя сделал то же самое, только внутри его тела, вызвав ощущение сладкой наполненности. Вслед за этим Джина выгнуло, тряхнуло нещадно, и белые капли забрызгали его собственный живот и лицо Ларса, но тот не растерялся и тщательно собрал их языком с кожи. Джин устало вытянулся на столе, когда Ларс и Казуя оставили его в покое. Он лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как с него снимают цепи. Поздно, вряд ли он сейчас смог бы сбежать — сил ни на что не осталось. Отголоски испытанного восторга ещё жили в нём приятной и томной усталостью. Внезапно стол чуть покачнулся. Джин даже не успел распахнуть глаза, как в губы ему знакомо ткнулась горячая твёрдость, а его ноги опять широко развели. Он потрясённо уставился уже на бёдра Казуи над своей головой и ахнул от неожиданности — между ягодиц вклинилась теперь плоть Ларса, свободно проскользнув во всё ещё открытый вход. Знакомое развлечение продолжалось всего несколько минут, потому что Ларс крепко сжал ладонями его бёдра, затем вышел из него и рывком перевернул на живот. Казуя же просто сел на стол и притянул к себе голову Джина. Через минуту Джин размеренно двигал головой, прижимаясь иногда щекой к внутренней стороне бедра Казуи. Ларс стоял позади Джина на коленях, стискивал руками ягодицы до боли, вздёргивая их повыше, и исступлённо вталкивался в него всё быстрее и быстрее, из-за чего Джину тоже приходилось наращивать темп и энергичнее доставлять удовольствие Казуе. И он уже не знал, чья именно рука проскользнула между его ног, прижала напряжённую плоть к животу и приласкала кончиками пальцев мошонку. Дальше Джин уже смутно помнил, что с ним происходило. Кажется, он лежал на спине, над ним нависал Казуя, он чувствовал Казую в себе — жёстко и быстро настолько, что его тело мелко сотрясалось на гладкой столешнице, а металлические ножки стола тихо поскрипывали, его целовали — жадно и глубоко, проникая в рот языком. Губы сладко ныли и саднили — отчётливо ощущался вкус крови. Или его целовал уже не Казуя, а Ларс? Или оба вместе? Если они менялись, то это происходило настолько стремительно, что Джин даже не ощущал пауз и пустоты — в теле постоянно жило движение — неторопливое или неистовое, влекущее за собой ни с чем не сравнимое чувство наполненности и цельности, не позволявшее лежать спокойно, и на его коже не осталось ни единого места, которое не было бы помечено поцелуями. — Кого ты хочешь? — Вопрос из бездонной пропасти — из появившейся вдруг в нём пустоты. Как же это нестерпимо... До невыносимой боли... Пустота внутри сейчас просто убивала его, высасывала жизненные силы. Кого он хочет? Что за глупый вопрос! Он поймал за плечо кого-то. Кажется. Провёл ладонью по широкой груди, животу, смело опустил ниже. Другой ладонью нащупал плечо второго альфы. Пальцами обеих рук отыскал твёрдое и напряжённое, пульсирующее от внутреннего жара. Дважды. Одинаковое. И мягко потянул к себе. — Сразу... Хочу сразу двоих. Хочу... — Он хотел, чтобы его согрели. Нет, не просто согрели, чтобы зажгли в нём огонь. Такой огонь, что мог бы поглотить пустоту и выжечь дотла безумное желание. Чтобы он перестал улавливать сводящий с ума запах альфы, чтобы перестал чувствовать собственное тело и больше не подчинялся законам природы. Чтобы... И они взяли его вместе, вдвоём. Именно так, как он попросил. Ларс усадил Джина на бёдра Казуи, заставив испытать уже знакомое чувство — словно внутрь вогнали огромную пробку, наполнив его до отказа. Казуя притянул его к себе так, что Джин почти что упал ему на грудь. И к ним присоединился Ларс, напористо толкнувшись туда, где и одному Казуе было тесно. Больно... Мучительно... Джин царапал ногтями гладкую поверхность стола и плечи Казуи, чтобы хоть немного отползти, отстраниться, освободиться от того, что чрезмерно распирало его изнутри, неумолимо растягивало мышцы и угрожало разорвать, всхлипывал и мотал головой, но боль удивительно быстро прошла — он и пожалеть не успел о слетевших с губ словах и диком предложении. И потом, когда альфы вместе устремились в его тело, сдавливая с двух сторон, словно желая обогнать друг друга, стало так хорошо, что он даже кричал в голос, так громко, как только мог, хрипло звал каждого из них по имени, шептал всякие глупости, тонул в неописуемом блаженстве и не хотел, чтобы это заканчивалось. Хватался ладонями за вонзающуюся в него плоть — то за одну, то за другую, обнимал пальцами в попытках измерить толщину стволов, нетерпеливо вталкивавшихся в него, трущихся друг о друга внутри него, трогал их у основания и у краёв собственного, растянутого таким напором, входа в попытках осознать, как много он способен принять и всё равно остаться голодным, гладил твёрдые яички то Ларса, то Казуи — до кого мог дотянуться то одной рукой, то другой, сам подавался навстречу — непроизвольно вскидывал бёдра к Ларсу, впуская в себя до отказа, или с силой нанизывался на член Казуи, разводя ноги в стороны так широко, как мог, желая получить всё сполна и ещё немного больше... Казуя и Ларс старались не мешать друг другу, но всё равно жадно и одержимо рвались вперёд — каждый из них как будто желал войти глубже, сильнее, ощутимее и заявить тем самым свои права на Джина. Они без устали вталкивались в него, сжимали своими телами, хватались ладонями, обжигали поцелуями со всех сторон и вновь врывались в него со всей мощью, растягивая и заполняя так, что он то распахивал глаза и забывал, как надо дышать, то зажмуривался и судорожно ловил ртом воздух, захлёбываясь одновременно прерывистыми стонами бесконечного удовольствия — пока голос не изменил ему. Потом он просто коротко всхлипывал от мучительно сладкой боли, когда два толстых ствола двойным резким ударом вбивались в него до основания. Было и больно, и восхитительно сразу. И всё так же хотелось, чтобы это никогда не прекращалось. Та жажда наполненности и голодная пустота, что мучили его прежде… Он даже не представлял себе, как прекрасно и упоительно будет утолить их. В самых смелых мечтах он не представлял, насколько безгранично удовольствие и что его можно испытать наяву так яростно и остро, и всё равно оно останется неутолённым, не испытанным до конца. С такими мыслями он, липкий от пота и слюны, остался лежать на столе, истекая чужой спермой и собственной смазкой и будучи не в силах пошевелиться, осознавая, что его тело полностью открыто и до сих пор готово с лёгкостью принять в себя альфу — двух сразу. Рядом в камине уютно потрескивали дрова, а в воздухе витал тяжёлый терпкий запах. Запах двух альф, из-за которого возбуждение не уходило, не пропадало, не таяло даже от смертельной усталости: нудно ныли низ живота и грудь, где вызывающе топорщились напряжённые соски, а задница немного саднила. Потом кто-то поднял его и отнёс к камину поближе, завернув в тёплое одеяло. Его устроили на медвежьей шкуре, позволив уронить голову кому-то на колени. Под ткань осторожно пробралась горячая ладонь, коснулась груди и будто бы случайно ногтями задела набухший сосок — низ живота тут же заныл ещё сильнее, всё ещё открытый вход слабо запульсировал в ожидании вторжения, края слегка увлажнились от выступившей смазки, а стон блаженства едва удалось сдержать. — С ним всё будет в порядке? — Джин узнал голос Ларса. Тот почему-то старался говорить негромко. — Никогда раньше не видел такого жадного омегу. — А ты собрался затрахать его до смерти? — Он красивый. Очень. Хочется взять всего сразу и всеми возможными способами... Тысячу раз. — Ещё бы. Не волнуйся, тебе не придётся останавливаться в его особые дни. Впрочем, как и мне. Другая горячая ладонь медленно погладила ступню Джина, согрела большой палец — новая волна возбуждения тут же прокатилась по его телу. — Странно, что он принял сразу двоих… — Похоже, Ларс обескуражен. — Такое иногда случается. С родственниками. — Но это всё ещё больше запутывает. Распорядитель сказал, что мы можем взять его оба — один раз. И его тело само решит, кто из нас останется с ним. Как же мы теперь его поделим, если он выбрал сразу двоих? — Точно так же, как делили сейчас. Или у тебя есть другие предложения? — Казуя не казался сердитым, скорее уж, его голос звучал… благодушно. Как видно, именно его ладонь обжигала сейчас грудь Джина и забавлялась с чувствительным соском. — В свои особые дни он будет… намного более голодным и отзывчивым, уж можешь мне поверить. — Откуда тебе знать? — Я однажды… видел его в такие дни. Как думаешь, почему я не желал тебе уступать? — Неужели ты отдал бы всё, что имеешь, за него? — Хочешь проверить? Ларс промолчал, что Джин воспринял с благодарностью. Беседа альф утомила его окончательно. Он успокоился, согревшись то ли от близости камина, то ли от тепла отцовского тела, то ли от лёгких ласк, и хотел лишь спать. Пожалуй, ничего страшного в будущем ему действительно не грозило. Ведь если у него теперь целых два альфы — и оба одной с ним крови, то им в любом случае нужно будет считаться и с ним, и друг с другом, а это означало, что никто не станет его запирать и держать практически в плену, как это делал дед. Казуя и Ларс невольно будут соревноваться и пытаться завоевать его симпатию, стараться выделиться на фоне друг друга и как родственники, и как любовники. Вот как сейчас, когда Казуя прикасался к его груди тайком от Ларса, а Ларс тайком от Казуи гладил ступню, зато Джин получал двойное удовольствие, и его это полностью устраивало. По крайней мере, в этом он видел слабость альф. И эту слабость можно было использовать для собственной выгоды. День, начавшийся с аукциона, закончился намного лучше, чем Джин предполагал. И он пришёл к выводу, что быть омегой не так уж плохо, как ему прежде думалось. Поэтому он удобнее устроил голову на коленях одного из двух теперь уже его личных альф и впервые уснул со спокойной душой, больше не терзаясь по поводу неопределённости будущего.